Весь залив, вплоть до далеких синих гор, был усеян бесчисленным множеством кораблей. Это были военные галеры, стоящие в строгом порядке, с убранными парусами и веслами. Он узнал их. Он уже видел эти корабли десять лет назад, в гавани Карфагена. И тридцать лет назад в гавани Александрии. Ему показалось, что он даже различает над палубами белые знамена с золотыми вензелями и слышит четкий шаг раззолоченной гвардии халифа на улицах кроваво-красного города.
Это был флот Армии Пророка.
— Ты своими бандитами только открыл им путь, — сказал позади Хиндасвинт. — Навряд ли те никчемные людишки, которые захватили сейчас трон, смогут противостоять той силе, что уже сокрушила десятки более сильных государств. А? Ты как думаешь? Король Родерих был последней сволочью, но он хотя бы мог собирать армии…
Хиндасвинт прошелся вокруг него, обнажая меч.
— А это значит, что ты, комит Септема ромей Улиас, уничтожил все Западное Королевство. И предал нашу веру. Ну, как тебе такое бремя?
Он поднял над головой меч, держа его за рукоять обеими руками.
— Можешь молиться, если тебе есть кому. Господь наш Иисус Христос тебя явно не поймет, когда увидит. А я все равно сделаю то, что должен.
От резкой боли потемнело в глазах. Улиас рухнул на землю, чувствуя, как кровь заливает лицо.
— Нет, комит, — сказал Хиндасвинт после долгого молчания. — Смерть — слишком роскошный подарок для такого, как ты. Помнишь, ты рассказывал жуткие истории про свою давнюю родину? Что там делают с изменниками. А особенно с теми изменниками, из-за которых страдает все государство. С вашими бывшими басилевсами. Во-от… Я тоже отрубил тебе нос. Пусть каждый видит, кто ты есть на самом деле. Безносое чучело, от которого надо шарахаться, как от прокаженного. Живи, если сможешь.
Хиндасвинт ушел, не оглядываясь. А Улиас еще долго стоял на коленях, не смея прикоснуться к своему изуродованному лицу. Кровь заливала его одежду, а он все смотрел вниз, туда, где с ближайших кораблей уже высаживалась армия халифата.
Муса ибн Нусайр, наместник Ифрикии, был счастлив. Ближе к старости ему вновь улыбнулась удача. Как тогда, много лет назад, когда он положил к ногам повелителя далекий Магриб. Но Магриб был почти пустыней, населенной воинственными нищебродами. С редкими оазисами посреди гор и песков. Только сейчас он начал понимать, насколько нищеброды могут быть полезны.
Теперь перед ним и его армией лежала богатейшая страна, страна золота, лесов, полей и виноградников. Страна, раздираемая враждой глупых и жадных владетелей. Страна покорного народа, уставшего от банд и собственных королей. Уставший народ — глина под ногами, из него можно лепить все, что угодно. Пообещай ему порядок, и он выйдет на улицы городов, приветствуя твою армию.
Муса не обещал, он устанавливал, помня заветы первых халифов. Снижал поборы, не оскорблял чужую веру, снимал запреты с иудейских купцов, уничтожал банды. Города сами открывали ему свои ворота.
Когда у захваченного Толетума Мусе повстречался его бывший раб Тарик бен Зияд, он достал плетку и вытянул хитрого бербера по заросшему лицу.
— Э! За что, хозяин? За мои победы?
— За грабежи и насилия, раб. Стадо нужно беречь. А ты его режешь.
Существовали еще готы-владетели городов, многочисленные претенденты на уже несуществующий престол. Они восставали, трепали его отдельные отряды, растрачивая собственные силы. Их ополчения таяли, как снег под солнцем. Люди уходили, не желая воевать и видя всю бессмысленность сопротивления. Оставались только самые упертые, не желающие смириться с потерей власти и свободы, но и они уходили все дальше на север, в горы, где кроме голых камней и неприступных крепостей ничего не было. В конце концов, случилось то, о чем мечтал покойник Родерих. Все родственники готских королей передохли, не оставив потомства. Кто с честью и славой, на поле брани. А кто с позором на плахе, за воровство, как это приключилось с незадачливыми братьями, последними владетелями короны Западного Королевства.
Были еще фанатики веры, чувствующие, что рано или поздно провозглашенная терпимость кончится, и в городах под властью Пророка людям Христа не останется места. Но такие убегали еще дальше.
Архиепископ Синдеред, рассовав по сумкам и одеждам свои и чужие драгоценности, успел сбежать из Толетума раньше, чем в столицу вошла армия Мусы. Поминутно трясясь за свою никчемную жизнь и откупаясь кольцами от встречных бандитов, он, наконец, прибыл в Рим, подивился на огромный малонаселенный и полуразрушенный город, бывший когда-то центром вселенной, и бросился в ноги римскому первосвященнику. Со слезами рассказал ему об ужасных «сынах исмаила», что захватили его родину, а теперь жгут, пытают и грабят всех добрых христиан. Рассказал, что в Иберии теперь нет веры Христа, и возможно больше никогда не будет.
Первосвященник хмыкнул, ничего не говоря. Он вообще смутно представлял себе, что такое Иберия, где находится и зачем нужна. Вот что такое «сыны исмаила» он представлял себе очень хорошо, даром, что сам был родом из Сирии. А потому не стал вдаваться в подробности, отправил Синдереда в приход пожирнее, и благополучно забыл про его существование.
Великий народ, некогда вышедший из северных лесов, тот народ, что разгромил имперские легионы, взял вечный город и остановил на Каталаунских полях непобедимую гуннскую конницу, теперь исчезал на глазах, и было ясно, что скоро от него не останется даже воспоминаний.
— Скажи, как тебе это удалось, отец хитрости?
Муса ибн Нусайр стоял в подвале королевского дворца, освещенный факелами и сиянием множества сокровищ. Столько золота, серебра, драгоценных камней и редкой утвари он не видел никогда в жизни. Стоящие вдоль стен массивные окованные сундуки ломились от богатства. Здесь был даже легендарный храмовый стол, вывезенный из Иерусалима царем Навуходоносором. Муса с трудом представлял себе, сколько может стоить эта реликвия.
— Да, ты выполнил свое обещание. Но — как?!
Джинн раздулся по своему обыкновению, заполняя багровым пламенем все пространство.
— Жажда, повелитель. Ваша человеческая жажда. Жажда мести, славы, денег, женщин. Всего, что вам так необходимо, и что на самом деле — только пыль под ногами веков. Вы, люди, соединены друг с другом в такую плотную сеть, что тронув одну нитку, ты непременно задеваешь все остальные. Дай услышать королю смех — и ты уничтожишь его царство. Дай вору украсть — и ты отдашь ему корону. Дай голодному веру — и он станет убийцей. Обмани праведника — и его проклянут. Дай человеку золото — и он погибнет.
— Ты как всегда говоришь загадками. Я ничего не понимаю.
Джинн усмехнулся, и над сундуками пронесся обжигающий воздух.
— Хозяин доставшихся тебе сокровищ этого тоже не понимал.
Муса нахмурился. Ему не понравились последние слова, но джинн уже исчезал, втягиваясь в лампу.
— Эй! Чудище! Постой.
Багровое пламя растворилось в воздухе, и даже запаха корицы больше не осталось.
Теперь на ней всегда был доспех матери. И короткий меч на трофейном арабском поясе, чтобы в любой момент вскрыть обидчику горло. Иначе было не выжить.
Флория все лето провела в седле, пробираясь от города к городу, пытаясь собрать любые сведения об отце. Сведения были однообразны. Сперва она еле сдерживалась. Потом ей уже было все равно. Они не правы. Они не могут быть правы, она найдет отца и все закончится.
Септем пал, открыв ворота подошедшему к его стенам наместнику. Также как пали все города Иберии. Ей уже некуда было ехать. К осени, в лесах недалеко от Талаверы, она загнала своего второго коня, и ей повезло, что она тут же натолкнулась на арабский разъезд. Двое отправились к гуриям сразу, один со стрелой в глазнице, другой с метательным ножом в горле. Остальные быстро умчались назад, думая, что натолкнулись на банду мятежников. Добычей стала белая высокая лошадь, не очень красивая, но зато выносливая. Что было к лучшему, сейчас красота (даже лошади) была скорее недостатком.
Она пробиралась на север, как и все те немногие, кто считал свободу более важной субстанцией, чем теплое стойло. Она свято верила, что если отец жив, то он может быть только там.
В северных горах издавна обитали немногословные дикари, ни в грош не ставящие любую пришлую империю. Теперь на эти скудные земли набивались озлобленные готы, у которых не оказалось денег на бегство к франкам или в Аквитанию, потерявшие семьи иберийские крестьяне, городские ромеи, пытающиеся спасти своих дочерей от неминуемого попадания в арабские гаремы. Вся эта человеческая масса мешалась друг с другом, и пока не было среди них ни королей, ни владетелей. Грязные, нищие, оборванные, злые. Непобедимая Армия Пророка туда пока не совалась. Тем более, что брать там было нечего.
Зиму она провела в заброшенном доме невдалеке от маленького городка, почему то названного в честь льва. Жила тем, что охотилась и продавала шкуры заезжим торговцам. Одному из этих торговцев пришлось укоротить все пальцы, чтобы не распускал руки.
Поздней весной в город по имени Лев прибыла арабская гвардия из только что образованного эмирата. Разбрелась сначала по округе, вылавливая всех подряд, рубя головы бесполезным, и отправляя на юг тех, кто мог пригодиться руками, ногами или иными частями тела. Собрав скудный урожай дани, каратели двинулись дальше на север, на подавление очередного мятежа. Флория починила доспехи, привела в порядок снаряжение, покормила свою белую лошадку и поехала за ними. Лесами, отрогами гор, так, чтобы не заметили.
На второй день она потеряла их из виду и нашла только к полудню, по звуку сражения.
Звуки в этих поросших буйной зеленью горах расходились на удивление хорошо.
Она заставила свою Бланку вскарабкаться на очередной поросший лесом откос, проехала по краю до голой каменистой вершины и посмотрела вниз, туда, где в узкой долине уже заканчивался бой.