— Увы. Не могу. Пергаменты у нас наперечет. Я должен предъявить в палату столько пергаментов, сколько взял с собой, даже если они исписаны.
— Ничего, можно небольшой кусок. Отрежете от свитка побольше, вот, например, от этого!
Герр Лазарикус нахмурился от такой бесцеремонности, но выделил мне один и длинных свитков. Я не без труда отрезал ножом неширокую полоску, и, воспользовавшись его же чернильницей, набросал небольшую расписку.
Мельник тем временем пришел с двумя поросями под мышкой.
— Вы быстро, любезный, и это делает вам честь! Итак, во сколько мы оценим этих славных поросят?
— По двадцать крейцеров, сударь!
— Ну, двадцать, конечно, многовато. Я рассчитывал на подсвинков, а вы несете их подмышками! Тут и десяти фунтов не будет в пересчете на доброе мясо!
— Не меньше двадцати, ей-Свет! Да взвесьте их сами!
— Ладно, из неизбывной доброты нашей матери-церкви, пусть будет пятнадцать за голову!
Я вписал цифру в пергамент.
— Герр Бейно, возьмите свою чернильницу, она больше не нужна.
Затем обернулся к ничего не понимающему мельнику.
— Вот вам вексельная расписка для получения тридцати полновесных крейцеров из средств диоцеза Андтаг. Вы сможете получить деньги в ближайшей меняльной конторе Ашшенбахов или Вольфрамов, каковые имеются в Оденельштадте, Андтаге, Теофилбурге и других крупных городах Виссланда.
— А деньги? — тупо спросил мельник.
— Так я вам и объясняю, любезный — вот ваши деньги. Сдадите этот пергамент, получите крейцеры. В лавке Ашшенбахов или Вольфрамов. В Андтаге.
— Нет, мне нужны деньги! Вы эти господские штучки себе оставьте. А мне дайте монеты!
— Ты что, мужик, смеешь сомневаться в порядочности церкви Света? Вы тут не еретики, случаем? Даррем, стукни-ка этого господина палкой, а то, если это сделаю я, боюсь, ему не оправиться!
Подошел Даррем, выразительно помахивая дубинкой. На лице мельника появилось выражение покорности судьбе.
— Да, и отпусти этих баб из келлера, а то они там, у господина старосты, наверное, весь эль выпили!
Стражники Лазарикуса, наблюдавшие за нашими препирательствами, дико заржали. Мельник тоже деланно улыбнулся, вертя в руке мою расписку. Для него «поехать в Андтаг» означало примерно, то же самое, что «слетай на луну», на любую из двух местных.
Рыцарь со Стуссом, тем временем, закончили все дела и собирались в дорогу. Гелло седлал коней, запихивал в сумы свежевыпеченные хлеба. Появление поросят всех порадовало.
Наконец мы выехали из Торропа под пристальными взглядами Лазарикуса и его костоломов. Аззи была привязана и шла за моей лошадью. Проходя мимо судейских, она смачно плюнула в их сторону.
Глава 8
Когда селение скрылось из виду, женщину отвязали.
Наконец, я мог рассмотреть ее ближе. Темно-каштановые, густые волосы, вздернутый носик, веснушки на лице, и, видимо, по всему телу. По меркам моего 21 века красавицей её, конечно, не назовешь — слишком тяжеловатые черты лица, подбородок, массивный, как у статуи Свободы, чрезмерно густые темные брови. При взгляде на ее руки и ноги на язык сразу приходит слово «крепкие». Широкие, большие ступни, привыкшие к ходьбе босиком; мускулистые икры, широкие бедра, далеко не осиная талия. Кожа загорелая, как у всех деревенских.
— Тебя, может, на лошадь посадить?
— Ничего, я ногами пойду. Вы отдадите меня инквизиции?
— Не думаю. Так ты говоришь, что занималась врачеванием?
— Всю жизнь. С самого момента, как себя помню, помогала бабке лечить и скот, и людей. И я делаю это намного лучше, чем она!
— Ну и славненько. В Андтаге тебе будет, чем заняться!
Нас прервал крик Эйхе.
— Вот Кхорново отродье! Да тут половина, наверное, гороха!
Оказалось, нам испекли хлеб из гороховой муки. Мне уже приходилось такой пробовать, он очень противен. А Стусс не проверил и заплатил за них.
— Когда ты, Тзинчев сын, начнешь выполнять свои обязанности нормально?
Эйхе от души огрел оруженосца арапником.
Тот струсил и дал шпоры своей лошадке, пытаясь избежать тумаков.
— Эй, я с тобой не закончил!
Ренн, вспылив от такой дерзости, поскакал за ним, сразу переходя на галоп. Оба исчезли в ближайшей рощице, только слышался треск веток и ругань рыцаря. Даррем покатывался от смеха, пороси визжали, по мере сил участвуя в общем веселье.
Вскоре рыцарь вернулся, громко поминая всех демонов Хаоса. Его лошадь захромала. Похоже, кузнец в той деревне оказался совсем скверным, а свалить это на Стусса было уже нельзя — такой серьезный вопрос, как состояние лошади, проверяет сам наездник.
Запасной лошади не было. Значить, Даррему придется идти пешком, а он не молод, и не сможет идти также быстро, как фройляйн Азалайса. А лошадь в любом случае надо тащить за собой, — она же монастырская! Похоже, мы встряли.
— Пусть Стусс идет пешком, — предложил я. — Он молодой, будет поспевать!
Но Эйхе, даже будучи очень зол на своего валлета, не мог согласиться с этим.
— Как это может быть, чтобы оруженосец шел пешком, а мужик ехал на лошади? — возмутился он. — Это же какой урон для чести семьи и рода!
Ну вот, пожалуйста, потащимся теперь со скоростью черепахи. А может, и нет.… У нас ведь тут имеется почти дипломированный ветеринар! Я подозвал девушку, собиравшую невдалеке какой-то гербарий, к себе.
— Аззи, ты сможешь ее вылечить?
Та с сомнением взглянула на животное, задумчиво почесала конопатый носик.
— Сначала мне надо осмотреть ее.
— Давай. Только не угробь ее окончательно! А то, точно решим, что ты ведьма!
Эйхе, все еще чертыхаясь, вылез из седла. Женщина подошла к лошади, погладила ее по морде, дала кусочек хлеба. Тихо что-то прошептала ей на ухо. Затем подняла больную ногу. Лошадь себя вела на диво послушно.
— Нужно другую подкову. Кузнец Эгон плохо ее выковал, под нее попадают камешки.
— Ты можешь ее вылечить?
— Да, утром она будет здорова. Но подкову все равно надо сменить.
— Мы не сможем сделать этого. Где тут найти кузнеца?
Женщина нахмурилась.
— Это будет труднее.… Но все равно, возможно.
— Сколько времени это займет?
— Утром все будет готово!
— Уже утром? Замечательно! Обычно на это надо 2–3 дня!
— Но мне надо будет собрать травы.
— Ну, так займись этим на привале.
— Значит, привал! — объявил Эйхе, слушавший наш разговор.
— Прямо здесь? Тут лошадей нечем поить!
— Найдете водопой и пригоните их туда. Тут полно ручьев!
Мы начали готовить бивуак.
Вернулся Стусс, ни на кого не глядя, сгрузил сумки с хлебами, и безо всяких указаний начал разводить костер. Аззи отправилась искать свои травки.
— Вернется ли она?
— Не вернется — ей же хуже. Куда она пойдет? В Торроп, где ее только что чуть не сожгли? Или в другое поселение, с таким же тупым мужичьем?
— Да пожалуйста, не я давал расписку за ведьму. Но, пусть сначала, вылечит мне лошадь, а уж там идет на все четыре стороны!
Нас прервал визг — Даррем приколол одного из поросят.
Пока готовилось мясо, я попробовал хлеб. Клеклый, не поднявшийся хлеб из смеси ячменной и гороховой муки был ожидаемо отвратителен, к тому же там, похоже, были намешаны еще и желуди. А вот жаркое из поросенка оказалось превосходным. Изголодавшись по хорошему мясу, я злобно впился в задний окорок, стараясь не думать о боли в сломанном зубе. Даже Эйхе подобрел.
— Воистину удивительно, — произнес рыцарь, обгладывая поджаристые, хрустящие ребра — что свежезабитый поросенок имеет мясо, столь нежное, будто его зарезали три дня назад!
— Это сударь, оттого, что мельник откармливал его в загоне, а не в общем стаде — откликнулся серв. — И, явно, не желудями! Видели, как все хихикали, когда у него забрали поросей?
— Так и что?
— Это неспроста. Мельники всегда обманывают при помоле, отдают меньше муки, чем положено. Поэтому-то их и не любят, так испокон веков повелось. Но этот до того обнаглел, что поставил на откорм поросят, когда все едят хлеб пополам с горохом и желудями!
Рыцарь отошел еще раз посмотреть лошадь. Даррем обернулся к оруженосцу.
— Слышь, Стусс, а сколько тебе денег дал Эйхе на покупку хлеба?
Тот не сразу ответил.
— Во-первых, обращайся ко мне «герр Стусс», мужичье монастырское. Во-вторых, какое тебе дело?
— А такое, герр Стусс, что денежки-то вы себе забрали, а хлеба эти просто отняли у мужиков в Торропе. Потому и хлеб такой скверный. Прошли вы, значит, по селу, посмотрели, у кого хлеб печется, да и забрали его, а заплатить ничего не платили. А вилланы для себя пекли — кто с гороховой мукой, кто с бобовой, а кто и с тертыми желудями. Уж мне на тебя жаловались!
Стусс сделал «морду кирпичом».
— Дураки, потому и жаловались тебе. Были бы умнее, пошли бы к рыцарю. Но мужик умным быть не может, вот и отправились к такому же болвану, как они все!
Даррем только усмехнулся.
— Негоже, герр оруженосец, хаять того, кто может рассказать рыцарю, как было дело, и отчего ему теперь до самого Андтага придется есть мужицкий хлеб! С таким человеком делиться надо, а не ругаться!
— Да уж, конечно, с монастырской крысой трофеем делиться. Прям всенепременно. Пусть сначала Андерклинг поделится своими! Вот уж кто не остался внакладе — и доспех дорогущий у него, и бабу какую-то достал, а нам — ничего.
Ну, это уж слишком.
— Если вы, Стусс, присвоили деньги рыцаря — то это не трофей, а воровство. А деньги рыцарю выдала церковь, так что вы воруете у нее. Напомнить, что полагатся за такое? А если хотите получать такие же прекрасные вещи, какие достаются в походах мне, то в следующий раз, пойдемте со мною в Проклятые земли, милости прошу! Мне там лишняя пара рук ох как не помешает!
Стусс сразу заткнулся.
— А что касается женщины — право, хорошо, что вы об этом заговорили — то по приездку в Андтаг вы будете молчать, иначе и мы с Дарремом кое-что про вас расскажем. Нет никакой женщины, ясно?