Чугунные военные
И мастера сапог,
И черною Вселенною
Идущий грозно Бог, —
Там полыхает сводами,
Там чахнет под замком
Над новыми народами
Он — сумасшедший дом!
Там снова скажут правила,
Как надо есть и пить,
Какая доза радости
И польза — в горе жить…
Там снова, чуть замешкайся,
Прикрикнут: “Лечит труд!” —
И в шахту — тьму кромешную —
Целебно уберут…
Чаек попьем на тумбочке…
Да вафлей похрустим…
Дурак ты,
а я дурочка, —
Так вместе погрустим!
Покуда нам забвения
Под кожу не ввели,
Покуда откровение —
Все запахи Земли,
Лицо сестры заплывшее,
Бегущей со шприцом,
И Время,
вдруг застывшее
Возлюбленным лицом.
«А там? — Корява, как коряга…»
А там? — Корява, как коряга,
А профиль — траурный гранит,
Над сундуком горбатой скрягой
Манита гневная сидит.
Манита, скольких ты манила!
По фпэтам, хазам, мастерским —
Была отверженная сила
В тех, кто тобою был любим.
А ты? Летела плоть халата.
Ветра грудей твоих текли.
Пила! Курила! А расплата —
Холсты длиною в пол-Земли.
На тех холстах ты бушевала
Ночною водкой синих глаз!
На тех холстах ты целовала
Лимон ладони — в первый раз…
На тех холстах ты умирала:
Разрежьте хлебный мой живот!
На тех холстах ты воскресала —
Волос гудящий самолет…
Художницей — худой доскою —
На тех холстах бесилась ты
Кухонной, газовой тоскою,
Горелой коркой немоты!
Миры лепила мастихином,
Ножом вонючим сельдяным!
И, словно в малярии — хину,
Ты — кольцевой, овечий дым
Глотала!
Гордая Манита!
Ты — страсть лакала из горла!
Ты — сумасшествию открыта
Ветра назад уже была.
Ты двери вышибала грудью,
Себя впечатывая в мир.
И ты в больницу вышла — в люди —
В халате, полном ярких дыр.
И грозовая папироса,
Откуда конопляный дым,
Плывет, гудит, чадит без спросу
Над тициановым седым
Пучком…
А в гости к ней в палату
Приходит — заполночь всегда —
Художник, маленький, патлатый,
Такой заросший, что — беда.
О чем, безумные, болтают?
О чем, счастливые, поют?
Как любят… Как тревожно знают,
Что за могилой узнают…
Манита и кудлатый Витя,
Два напроказивших мальца, —
Курите, милые, глядите
В костер бессонного лица!
Тебя, художник, мордовали
Не до колымских лагерей —
Твои собратья убивали
Веселых Божьих матерей.
Ты спирт ценил превыше жизни —
За утешение его.
Венеру мастихином счистил —
Под корень так косарь — жнитво.
Нагая, плотная, живая —
Все запахи, весь снежный свет —
Она лежала, оживая!
И вот ее навеки нет.
Зачем железному подряду
Ее трепещущая плоть
И скинутые прочь наряды,
И локоть, теплый, как ломоть?!
И, Витька, сумасшедший, Витя,
Ее счищая и скребя,
Орал, рыдая:
— Нате, жрите!
Вот так рисую я — себя.
И он, поджегши мастерскую
У белой боли на краю,
Запомнил всю ее — нагую —
Маниту — девочку свою.
«Это двое сильных…»
Это двое сильных.
Их сила друг в друге.
Они сидят на панцирной сетке,
сцепив пропахшие краской руки.
Они в два часа ночи
смеются и плачут,
Шлепают босиком на больничную кухню,
просят у пустоты чай горячий.
Они под утро — седые свечи —
Светят через молоко окна
далече, далече…
Вдохновимся ими.
Вдохнем безумные вьюги.
Мы живем в зимней стране.
Наша сила — друг в друге.
«Витя ко мне подошел…»
Витя ко мне подошел.
Стал на колени.
Уткнулся в мой подол.
— А ты знаешь… Еленка…
ведь Манита у нас — пророчица.
Гляди… за ней — световой шлейф
кровью волочится…
У нее руки горячие — страх!..
У нее опричный огонь в волосах.
Ты знаешь… тс-с… никому не говори… она —
Пророчеством о нас незримо больна…
Она знает о нас все…
Тихо… только не шуметь…
Манита знает все про жизнь и смерть.
Знаешь почему?.. только тихо…
она ведь — Кресть-ян-ка…
Она свист косы заглушала пьянкой.
Она ходила девкой в домотканом, суровом.
Она прясть умеет, доить корову.
Ей город — кость в горле!
Все ягоды, всю навозную грязь —
На холсты латунных полей, где она родилась,
Все бока потных быков,
все шапки убитых рыжих лис —
На холсты кровавых снегов,
где мы родились…
А в брошенном ею
срубовом дому
плачет беленая печь —
Не зацепила хозяйку за подол ухватом.
Не смогла устеречь.
На кой ляд и кому Манитины холсты?!..
Золото — из темноты…
Серебро — из темноты…
Живые глаза,
живые руки,
живые рты,
живые ветки,
живые звезды —
из живой темноты.
Кому нужны бессмертные картины
сумасшедших людей?!
Времени?!
Ему — меньше всех нужней.
Оно холсты не жрет.
Оно бережет живот.
…Кисть крестьянки, дрожа, поджигает вечный лед.
…………………………………
…Скрип лодочной уключины.
Скрип разбитой ставни.
Спят подо льдом, измучены,
Камыши и плавни.
Волга — сталь застылая —
Спит и снегом дышит.
Светит над могилою
Крест — месяца превыше.
Сельсовет рассохшийся.
Красный флаг изветренный.
Спят в земле усопшие.
Снег сияет мертвенно.
Выйду… Кадка инеем
Стянута, как обручем…
Еще баба сильная.
В море снега — островом.
Все детишки — рожены.
Мужики — отлюблены.
Гляну настороженно
Во зерцало грубое
Льда реки кромешной —
Еще румянец грозный,
Еще в тесто вмешаны
Эти льды да звезды!
Но в тепло с порога
Взойду — и отпряну:
На иконке Бога
Можно только спьяну
Написать так чисто…
Написать так строго…
Может, этой Жизни
Есть еще немного.
………………………………
— Манита… А тепло там, в деревенском доме?..
— Ох, тепло.
Но все уже насмерть там замело.
— Манита… А ты сегодня будешь пророчествовать?..
— Напророчилась. Хватит.
Колотун столбом стоит в палате.
Не слабо врезать дураку-истопнику.
Сколько угля перелопатил на рабьем веку!
Сколько газа сквозь железные руки-ухваты ушло —
Драгоценное, кровное, родовое тепло…
Что ж вы, дьяволы…
Людям-то нужны тепло и еда.
Я не согреюсь в этой земле… уже никогда.
Витя!.. где ты… дай мне выпить… последний глоток —
И пойдет по проводам… трехфазовый ток,
И включусь я в яркие краски, в любовь,
Что пред зеркалом коридорным,
с запахом хлорным,
щиплет соболиную бровь,
В ожиданье тусклого завтрака,
В ожиданье тупого обеда,
В ожиданье еженощного средневекового бреда,
Где я пишу — фреской — огромную пасть красного чудища — сразу —
Без эскиза — свободно — не под надзором — не по заказу…
А-а-а! Ах вы дураки!
Говорю вам истинно — к чему вы близки.
Это не вы подожжете себя изнутри —
Это Бог Земле резко прикажет: “Гори.
Гори, матушка, — ибо насквозь грешна.
Мне тебя жаль. Ты у меня дочка одна.
Но как многажды
каждый твой червь виноват,
Кто ненавидел твой Рай,
кто любил твой Ад!
Кто детей своих кидал через тебя — вплавь.
Кто кричал им, сосункам: предателя — славь!
Кто разбрасывал черные листовки.
Кто белые стихи писал.