— Торшер не работает, починить бы, — заметила Аннушка.
— Это надобно ждать, пока у Витьки щетина не вырастит, — непонятной местной присказкой ответил Демьян. Видно вроде рака на горе тут у них в обороте.
Гришке очень всё это не нравилось. Очень и очень. Он даже всерьёз подумал на жену настучать.
А потом подумал ещё раз — и настучал.
Но подселить кого-то в пустующую комнату до вечера, конечно, не успели.
Глава 11Круговорот Мурки
До ночи Гришка ходил смурной и решительно вытребовал у Демьяна кошку Мурку, для охраны. Мурку пришлось прямо-таки подкидывать в Г-образную комнату, потому что, во-первых, Аннушка от неё отказалась, а во-вторых, сама Мурка туда не хотела абсолютно.
Спустя час Демьян постучал к Бубликовым и тут же открывшему Гришке мрачно передал Мурку.
— Под кроватью у меня была, — извиняющимся голосом сказал он. — Упрямая.
Гришка заругался по матушке, прошёлся по коридору, приоткрыл нехорошую дверь и запулил Мурку наместо. Демьян покачал головой, сходил к себе и опять принёс кошку из-под кровати.
— Шёл бы ты к ней, Гриш, — посоветовал он. — Ну не поможет. Видно же.
Глава 12О том как Гриша Бубликов оставался мужчиной
Григория Бубликова учили всегда оставаться мужчиной. И он старался.
Гриша оставался мужчиной в первом классе, когда в школе всем делали Манту, и самые отпетые одноклассники утирали носы перед кабинетом медсестры.
Оставался мужчиной, когда во дворе появилась мода ходить на незавершённую стройку в соседнем районе и обязательно перепрыгивать с плиты на плиту на высоте будущего восьмого этажа.
Оставался мужчиной, когда раз поздним вечером по дороге из НИИ услышал в арке тёмного двора истошный женский вопль. Тогда Гриша получил наливистый фингал под левым глазом и самую искреннюю благодарность от одной почтенной гражданки, едва не лишившейся получки.
На самом деле Григорий Бубликов оставался мужчиной даже в те три дня, когда уснул в семейной комнате, а проснулся… тоже там да не там. Те года он вспоминать не любил.
Какие ещё года — спросите вы?
А дело в том, что тогда Гриша немало и весьма насыщенно попутешествовал…
Глава 13Первая ночь длиною в год
В первую ночь был 1917 год. Гришка проснулся не в своей постели, а в какой-то телеге на подпрыгивающем сундуке. Снаружи, из-за натянутого над головой брезента, слышались окрики и голоса.
Почему-то Гришка не испугался. Точнее, он ошалел, но скорее как наблюдатель, а не участник происходящего. Порыва вопить или бежать куда-то не было, только оцепенение и шок. А когда средство передвижения с сильнейшим толчком (тут же по лбу Гришке прилетело каким-то тюком с твёрдым содержимым) остановилось, и брезент сдёрнули, Гришка со всеми вместе взялся тащить сундуки и коробки по тёмной грязной лестнице на второй этаж.
Часов через пять, когда он и какой-то мужик в телогрейке, потные и уставшие, присели у подъезда, чтобы покурить и отдохнуть, Гришка, провожая очередную пару людей, волокущих огромный дубовый шкаф, завязанный верёвкой, чтобы не хлопали дверцы, вдруг со всей отчётливостью понял, что скарб, сгружаемый с прибывающих одна за другой телег, не может поместиться в квартире.
Квартира была та самая, где спустя десятки лет Гришка родится. Ну, в смысле, родится-то он в роддоме, но уже трёх дней от роду въедет на всех правах в комнату родителей, где позже появятся две его сестры, а потом и упрямая жена Аннушка.
Знал Гришка откуда-то и то, что телеги везут сюда убранство целого особняка, большего, чем весь дом, ну или по меньшей мере такого же: ведь дом был трёхэтажным, а имение — двухэтажным. Только волокли пожитки не во весь дом, а только в одну квартиру. Бесконечно.
Чтобы спрятать.
Знал Гришка и то, что на дворе январь, и что это — последний январь Российской Империи. Где-то далеко, за шестьсот километров отсюда, очень скоро всё весьма сильно переменится.
Князь откуда-то знал об этом тоже, хотя был здешний, а не как Гришка — временный гость. И принял меры.
Ещё знал Гришка, что маленький барчук лет пяти, сын того самого князя, — это его, Гришкин, отец Семён, хотя говорили Григорию Бубликову всегда, что семейство их — потомственные рабочие, и что именно потому дали им когда-то их комнату. Но маленький мальчик в камзоле, несомненно, был его отцом Семёном. Именно отцом. Не дедом и не прадедом. Хотя на дворе стоял 1917 год.
Телеги прибывали ещё почти что целые сутки.
Гришка бросил помогать и только сидел разинув рот с того момента, как в квартиру начали переправлять конюшни. Жеребцы и кобылы без особого энтузиазма поднимались по лестничным пролётам, некоторые с трудом пролезали в дверь квартиры. Ни одного коня внутри Гришка не встретил. Вещей в коридоре и комнатах тоже оказалось не то чтобы много.
И люди куда-то девались. Входили и пропадали. Не все, но почти все.
Князя Гришка так и не увидел. Ни в первый день, ни в последующие триста шестьдесят четыре, уместившиеся в эту первую ночь.
Внешние комнаты обставили скромно. До марта им пытались придать некоторый лоск, а потом — наоборот, максимальную непрезентабельность.
В конце октября в квартире разместились люди с оружием. Пришли сами, ни у кого не спросив. Ушли тоже сами, чуть раньше первого же рассвета.
Некоторые — седыми.
Гришкины волосы за этот год тоже поменяли цвет, но не побелели, а посветлели. Ещё не до блондинистых, но довольно ощутимо.
Он не совсем проживал то время. Скорее присутствовал. Мог участвовать в происходящем, но не мог его перекроить. Он пробовал. Не получалось.
Князь так и не появился.
А отец Гришкин был тем ещё сорванцом. Но с манерами. Странными и очень ему несвойственными. Надо было признать, что за жизнь он поменялся в лучшую сторону…
Глава 14Вторая ночь длиною в год
Во вторую ночь был 1931 год.
Княгиня в ту пору жила в самой большой комнате, где Гришка помнил всегда Инну Михайловну и дядю Васю. Княгиню часто уплотняли, и в результате она оказалась в одной комнате: а в перспективе их с пятилетним Сёмой могли переправить в помещение поменьше, угловое. Их ведь было только двое.
Прекращать быть пятилетним Сёма упорно отказывался. Идея идти в школу с детьми пролетариата в молодости вселяла в него ужас. Уже трижды Сёму проверяли, в последний раз заявилась целая комиссия: но княгиня безропотно предъявляла Сёму, и даже вооружённые стопкой справок с печатями визитёры были вынуждены признать: мальчик малолетний, в первый класс ему идти рано, и, очевидно, в бумагах опять ошибка. Кажется, после последней проверки кто-то даже попал под чистку из-за систематического бардака: ну виданное ли дело, пятилетний мальчик, до стола макушкой не достающий, уже значился уклоняющимся от армии неучем!
Княгиня исправно ходила на службу и даже скрепя сердце освоила сложную премудрость работы телефонисткой. Со времён революции она значилась вдовицей, потому что князь пропал без следа. Но самым загадочным образом по бумагам княгиня проходила вдовой башмачных дел мастера.
Князь шутил, что это потому, что он вовремя переобулся.
Только выходить в нынешний свет, меж тем, желания у него никакого не возникало. Больно диковинно получилось.
Сёма на других жильцов квартиры поглядывал с брезгливостью. Его матери это не нравилось. Она даже пыталась его так и эдак адаптировать к новым реалиям. Водила гулять, показывала разное. Сёма кривил нос.
И проказничал.
То сатиновые женские трусы, сушащиеся на верёвке, протянутой под потолком кухни, обрастали за ночь таким количеством рюшей и бантов, что однажды Лидочка Сомова такие переработала в уютные занавески. То галоши деда Прохора топорщились пряжками и вспучивались искусной ручной вышивкой. Один раз они у него так видоизменились прямо во время подметания придомовой территории (был дед Прохор дворником), в результате чего на стол кому следует легло за неполные сутки четыре доноса.
Княгиня после этого Сёму заставила месяц спать на раскладушке за шкафом большой комнаты, мыться в общей ванной по расписанию и самостоятельно выносить ночной горшок в уборную. И пригрозила даже школой, так что за пределами квартиры Сёма больше не бедокурил.
Но то и дело кислые зелёные яблоки соседей оказывались спелыми манго или диковинными продолговатыми бананами с несъедобной плотной кожурой, из душа бежало парное молоко, а та или иная фуфайка на вешалках колосилась собольим мехом так, что её становилось решительно невозможно ни узнать, ни надеть на выход.
Однажды ещё мешок картошки оброс орхидеями, но за это Сёме тоже влетело.
Хотела его мать взросления и интеграции, но никак не могла справиться. Из-за чего весьма переживала. А князь посмеивался.
Когда он посмеивался, разжалованный в дворники поп Прохор по старой памяти начинал креститься, в особенности если это случалось в ночи, или когда Прохор в уборной. Хотя однажды князь (разумеется, не нарочно!) его таким образом излечил от трёхдневного запора. Жалко, что посреди коридора.
Гришка во всём этом 1931 году получился белым котом. Одна радость — кормили его только мясными обрезками. Хотя на общей кухне княгиня отродясь ничего, кроме макарон, не варила, да и то редко, исключительно ради приличия.
В целом княгиню в квартире любили, потому что она была незаметная, даже неприметная. И считалось, что страдает от чертовщины со всеми наравне.
Глава 15Третья, самая длинная ночь
Летом 1941 года Сёма вырос, а княгиня ушла к князю на ту сторону навсегда.
Когда начался первый в Москве авианалёт, Сёме было, как обычно, лет пять, а княгиня работала в ночь. Изо всех сил сопротивляющегося соседского мальчонку уволокла на улицу и к метро Лидочка Сомова. То ли из чувства ответственности, то ли рассудив, что с ребёнком её скорее пустят под защиту и место дадут получше.