– Стар я, – прошамкал он, – покою хочется, кости погреть да кусок послаще.
А ведь не с чего ему было утомиться. Когда он, отечески покряхтывая, говорит: «Подежурю, Серега, не боись», – то к гадалке не ходи, не будет назавтра ни одного желающего письменно поплакаться власти на свои печали. Или будет что-то пустяковое, без заявлений.
Скандальный Хмельников – это исключение, которое уродливо выделялось на фоне общей тишины.
Но не станешь же попрекать человека в том, что в его дежурство скандалы не случаются? Вздохнув, Сергей безропотно согласился:
– Поезжай, я подежурю.
– Вот и славно. Потом сала выделю, обождешь?
Акимов резонно заметил, что даже если ни минуты у него не было и помирал бы с голоду – все равно бы дождался. В особенности если на этот раз тещенька изготовила грудинку. Остапчук лишь загадочно улыбнулся.
Сергей сидел на приеме. Как и получалось всегда, заявители в отсутствие Саныча шли непрерывною вереницей, и все «трудные». Акимов в очередной раз понял, что как был дураком, так и остался. Не приобрел он навыка отделять по-настоящему серьезные заявления, которые на тормозах нельзя было спустить, от дел житейских, когда можно было обойтись задушевным разговором.
Вот приходит гражданка с жалобами на благоверного. Все как у людей, когда трезвый, то человек золотой, ни ссор, ни споров, в детях души не чает, жене платки дарит. Как понюхает спиртного – и пиши пропало. В лучшем случае, загадив места общего пользования, завалится спать там же, в худшем – доходит до рукоприкладства. Не первый и не второй раз она сюда заявляется, тощая, бледная, малокровная, и заводит свою песню:
– И снова с получки в буфет, приходит свинья свиньей, скандалит. Примите меры.
В который раз Акимов максимально корректно, спокойно объяснял:
– Примем. Подайте заявление, изложите дело, тогда и примем.
– Нет-нет, – упрямилась она, – вы ж его посадите.
– Если есть за что.
– А вы припугните, товарищ лейтенант.
– Как я его припугну? Козой? – И, вздыхая, Акимов в сотый раз объяснял, что если речь о «припугнуть», то обращаться надо в профсоюз или местком и тоже с заявлением, ну хотя бы на проработку. И сам смущался, как всегда, когда давал глупые советы.
– Так ведь квартальной премии лишат! – жалилась та.
– Тогда, извините, чем же я могу вам помочь? Что прикажете делать? Мы неоднократно приходили к вам на квартиру, по вашим же вызовам, а вы, гражданочка дорогая, чуть не на коленках ползали – не забирайте, не сажайте, проспится.
Она слушала, ровным счетом ничего не понимая, но кивая. И никакого заявления не подала, а, раскиснув, отправилась восвояси. Акимов немного продышался, покурил, вздохнул и пригласил из коридора следующего.
Вошел незнакомый гражданин, поздоровался.
– Добрый день. Слушаю вас, товарищ.
– Благодарю. Видите ли, я – ваш новый назначенный настоятель прихода.
Сергей сначала не сообразил:
– Кто?.. Извините.
– Ничего.
– Присаживайтесь.
Акимов смотрел с интересом, попов давненько видеть не приходилось. Понятно, что они сейчас не ходят такими, как в книжках, – в черных рясах, с длиннющими волосами, с серебряным крестом, который хоть на могилку ставь.
И этот товарищ не был на попа похож. Одет обычно – галифе, гимнастерка, сапоги. Рюкзак, в руках папка с ботиночными тесемками. Худой, приятное лицо, без бороды, пострижен коротко. Взгляд прямой, ясный, спокойный, хотя с чего бы ему быть другим. Сейчас их брата не бьют, бород не рубят, по́лы не отрезают.
– Собственно, чем я могу быть вам полезен?
– Явился заявить о себе, как было предписано, – пояснил поп, – а также доложиться, что с вашего позволения до того, как устроюсь по месту нахождения прихода, переночую у знакомых. Это недолго, ночь, возможно, две.
– А у вас в приходе негде устраиваться. Одни руины.
– Это ничего, не впервой.
– А к кому вы тут в гости?
– Брусникины их фамилия.
«Снова эти», – отметил мысленно Сергей и спросил паспорт.
Поп с готовностью подал документ, достав его из папки. Из паспорта следовало, что перед Акимовым сидит Лапицкий, Марк Наумович, 1908 год рождения, место рождения – деревня Крутовцы Барановичского района, Белоруссия, из духовенства и так далее. Пока Сергей вчитывался, поп, по-своему истолковав его колебания, принялся извлекать из папки бумаги.
– Вот, извольте, заверенная копия о регистрации двадцатки, решение по поводу выделения помещения бывшей лесопилки, вот из совета по делам церкви, справка о назначении моей персоны…
Листки все ложились и ложились на стол, наконец Акимов сказал:
– Собственно, что вы от меня хотите?
Поп растерялся:
– Как же. Предписали явиться к вам, доложить о своем прибытии.
– Вам, товарищ… так можно обращаться?
– Как вам благоугодно, – разрешил поп.
– Вам, святой отец…
Этому посетитель воспротивился:
– Нет-нет, так не надо. До святости мне не доползти. Можно по имени и отчеству, хотите – товарищ Лапицкий.
Сергей кротко пояснил:
– Я просто хотел сказать, что вам начальник отделения нужен.
– А, так вы – не он?
– Нет.
Поп почему-то заверил, что оно и к лучшему, вежливо уточнил, куда пройти, и откланялся. Акимов, зачем-то пожав плечами, вернулся к своим обязанностям. В коридоре его ожидали еще пятеро.
Сорокин поднял глаза на стук в дверь, пригласил:
– Войдите.
Лапицкий и его поприветствовал, представился, протянул, как пропуск, листок.
Изучив его, капитан указал на стул.
– Да, звонили насчет вас, добро пожаловать.
– Благодарю.
– Что ж, давайте знакомиться. Капитан Сорокин, Николай Николаевич, начальник райотдела. Вы, я вижу, Марк Наумович Лапицкий.
– Да, – поп спохватился, протянул паспорт, – вот общегражданский документ, вот бумаги о назначении, о регистрации, выделении помещения, справка…
– Насчет помещения. Вы знаете, что его там нет, только подвал?
– Нижний придел.
– Хорошо, пусть так. И где же вы собираетесь квартировать?
– Я как раз хотел поставить в известность. Пару дней, с вашего позволения, переночую у своих знакомых, фамилия их Брусникины, адрес: улица Советская, шестнадцать.
– Понятно. Хотя не положено, но в порядке исключения… и если ответственный квартиросъемщик не против?
– Не против, – подтвердил поп.
«Начинается, – тотчас подумал Сорокин, – теперь засекай время, в квартиру еще братья-сестры подселятся, хозяйничать начнут, там и до секты недолго».
Лапицкий, точно услышав его мысли, поторопился заверить:
– Только на ночь, не то на две. Как только придел расчистим, я там ночевать буду.
– Там нет ничего, ни электричества, ни воды.
– Воды там предостаточно! – радостно заметил поп. – Я проверил лично: вполне можно жить, удить рыбу. Озеро красивое.
– Хорошо, что вы так к неудобствам относитесь.
– Какие уж тут неудобства. Что вы! У нас тепло, хорошо.
– Вы в Москве служили?
– Да, на Ваганьковском кладбище.
– А до того?
– До того не служил, перерыв был.
– Вы участвовали в минском подполье?
– Все правильно, до разгрома в апреле сорок второго. Когда разгромили подполье, меня спасли наши люди в гестапо…
– Понятно, – остановил попа Сорокин, изучая справку об освобождении. Туруханский край. «Неудивительно, что ему наши погоды югом кажутся, – подумал капитан, – пока в самом деле, представляется, разумный человек».
А поп, освоившись, подошел к окну, разглядывая его:
– Хорошо, когда стекла! А то на севере снаружи плоские льдины приморожены и щели в окнах с мою ладонь. Круглые сутки топлю печку, топлю, а с утра волосы к подушке примерзают. С тех пор остригся совсем, – он провел ладонью по голове, улыбнулся, – да я и не спал почти. Чуть глаза заведешь – как громыхнет. Размечтаешься: о, гроза в начале мая, а это лед на реке трескается.
Тут Лапицкий смутился, опомнился и забормотал:
– Это я ничего, просто поясняю, что не боюсь неудобств.
– А я уж понял, – заверил Сорокин, – что ж, обживайтесь. Вопрос с ночевкой решили, но вы понимаете, что под мою личную ответственность.
Поп заверил, что не злоупотребит.
– И вообще обращайтесь, – не без труда, но все-таки разрешил Николай Николаевич, чем Лапицкий немедленно воспользовался:
– Если вы так добры, я прямо сейчас обращусь. Замолвите за меня словечко, насчет трудоустройства.
– А что делать умеете?
– Да почти все. Строить, ремонтировать, дрова рубить, лошадей лечить. И сапожник.
– Между прочим, это кстати, – заметил Сорокин, – мы как раз лишились единственного мастера.
– А что с ним?
– Приболел. И как долго пробудет на больничном – неведомо.
– Мне, право, неловко.
– Ничего, надо же людям обувь чинить. Подниму вопрос в райкоме.
– Благодарю вас. Поработаем, пока не вернется мастер. Мы вас не стесним, все будет благолепно. Люди мы благодарные, умеем радоваться и малому, и молча. Любая власть от Бога, нельзя жить в государстве и не иметь к нему отношения. Как станем на ноги, будем рады помочь, посодействовать.
Порядком коробило это вот «мы», намекающее на то, что в общество хорошо знакомое, обжитое, проникло нечто постороннее, непонятное. И, скорее всего, враждебное, потому что, если было бы иначе, чего формировать новое, непонятное образование, обособляться от других?
Прощаясь, Сорокин спросил:
– Частным порядком поинтересуюсь: как же вы собираетесь восстанавливать помещение? Доставать деньги, материалы – все это непросто.
– Как всегда, дорогой товарищ капитан, – радостно улыбнулся Лапицкий, пожимая на прощание руку, – с Божьей помощью!
После его ухода дышать стало не в пример легче.
В благородство служителей культа капитан не верил, подозревая в них исключительно проводников чуждого влияния. И все-таки, поговорив со «своим» попом, Николай Николаевич был готов признать, что оценка Георгия Григорьича точна. Покладистый, неплохой мужик. Ну а удержать его в этом состоянии, контроль и надзор – уже его задача. На проверку можно Акимова посылать, ему полезно, а то от домашней тихой жизни лейтенант порядком раздобрел.