Лейтенант, решив, что для рапорта довольно увидел, поднялся по лестнице, надел фуражку и отправился к велосипеду.
После сумерек подвала сумерки на открытом воздухе казались светлым днем, и ночные твари перекрикивались куда понятнее и симпатичнее, нежели поп с Зойкой. На душе было спокойно оттого, что дело сделано, ничего страшного в развалинах не творится, о чем можно с чистым сердцем, честно отрапортовать.
Сергей, стянув гимнастерку и майку, зашел на мелководье, умылся водой, теплой после солнечного дня, ополоснул подмышки, с наслаждением потянулся, скрипя суставами, – и тут руки сами собой на полпути к небу опустились. Примерно на полпути с того берега, откуда переправлялся поповский плот, как раз на лунной дорожке, серебрившейся на воде, колыхалась вздувшаяся продолговатая фигура.
Нехорошо заканчивался безмятежный, практически безгрешный вечер субботы.
Глава 14
Прибывший на место Сорокин первым делом распорядился:
– С ума сошли? Сволоките обратно в воду.
– Это уж нет, – немедленно отказался Остапчук, пришедший с ним, сонный и недовольный, попахивающий салом, – товарищ лейтенант извлек – пусть и помещает обратно.
Однако когда Акимов безропотно ухватил труп за руки, сержант немедленно набросился:
– Совсем без ума! Что творишь?
– В воду стаскиваю.
– Развалится!
И, изрыгая сквозь зубы разного рода проклятия, вошел в воду, принялся показывать и распоряжаться:
– За костюм хватайся, вот. Снизу! Да осторожно ты, растыка, волоком!
Сообща покойника уложили на мелководье. Иван Саныч, вымыв руки, с непонятной гордостью заметил:
– Вишь, какой красавчик. С недельку купается? Как полагаете, товарищ капитан?
Сорокин, осмотрев труп, согласился:
– Пожалуй. Последняя неделя только теплая, вода прогрелась. Да и руки…
– Дней пять, – деловито заключил Саныч.
Они продолжали делиться мыслями, Акимов, которому еще не приходилось сталкиваться с такими трупами, прилежно хлопал ушами и глядел туда, куда было указано. Руки как руки. Не рабочие, пальчики гладенькие, пухлые. И снова, что интересно, часы на запястье. Как раз Николай Николаевич их рассматривал.
– Сколько времени? – спросил Иван Саныч.
– Десять, – отозвался Сорокин, подсветив фонариком.
– А минут?
– Не знаю. Стрелка внизу лежит, часы разбиты.
Обыскав тело, сообщил, что и этот без документов.
– Так, а вот интересное. Сергей Палыч, посвети.
Акимов подчинился. Николай Николаевич, расстегнув ворот на утопленнике, ощупал вздутое тело.
– Не сглажено, – к чему-то пробормотал он, потом, потянув за шнурок, вытащил у трупа из-за пазухи крест, красивый, золотой. Вздохнул, скомандовал: – На лицо свети.
Саныч с берега спросил:
– Чего там? Пены нет?
«А, точно, – догадался Акимов, – пена. Как это там было? “Стойкая мелкопузырчатая… мел-ко-пузыр-чатая… у рта и носа”. Ну и какая пена, он же в воде…»
– Нет пены. Сережа, теперь на ноги свети.
Тут кусты затрещали, заметались по ним огни фонариков, появилась опергруппа. Медик Борис Ефимович, первым вывалившийся на берег, немедленно разворчался:
– Сколько раз говорить: не трогать ничего до меня!
– Мы не трогали, – заверил капитан и даже для верности, что это так, руки поднял.
Акимов продолжал светить, как было приказано, на ноги, точнее, на левую ногу. Темная вода безмятежно колыхалась, надувая пузырем штанину, – был виден носок, врезавшийся в разбухшую лодыжку, а в нее впилась бечевка. Николай Николаевич, забыв о том, что ничего трогать нельзя, осторожно потянул ее и вытянул из воды длинную тряпку. Симак вошел в воду, перехватил ее, принялся рассматривать.
– Это мешок.
– Вижу сам.
– Вы, Борис Ефимович, никак до дому не доедете?
– А я к вам перееду.
– Милости прошу, как раз есть свободный угол в отделении. Чего время тратить на поездки к нам… Так-то что скажете?
– Что. Сдается мне, товарищ капитан, тут не самоубийство.
Остапчук подначил:
– И как это вы сумели определить, товарищ Борис Ефимович? По тоненькой бечевке, привязанной к ноге?
Симак вздохнул:
– Опыт опытом, а ведь поспешили и меня не дослушали.
– Ничего не поспешил, – возразил сержант, – просто знаю, дорогой мой человек, как вы любите слова разные говорить, умные, и пользуюсь любой возможностью вас послушать.
– И тем не менее, – начал снова медик, откашливаясь, – нахождение трупа в воде даже с мотком веревок не означает, что имеет место насилие. Вот у вас тут озеро, наверняка ледяные ключи со дна бьют.
– Есть такое, – подтвердил сержант.
– Раз так, то не исключены и шоковая смерть, от раздражения холодом рецепторов на коже или спазма верхних дыхательных путей. Или вследствие переохлаждения, без предварительной подготовки перед купанием. Иной раз достаточно плотно покушать и полезть купаться, чтобы утонуть.
– В костюме полном то есть полез? – подхватил Остапчук.
Однако медик гнул свое:
– Бывает такое при сильном опьянении.
– Хватит, – то ли приказал, то ли попросил обычно смирный Волин. На этот раз он был за старшего группы. – Поторопитесь. Сейчас он поплывет окончательно, не довезем.
– Нет так нет, – отозвался медик, – записывайте!
Симак говорил размеренно, четко и вроде бы по-русски, но все-таки слова, как в старой книге, цеплялись одно за другое.
– …одет в костюм, разрывов, надрезов, пятен не обнаружено… равномерно увлажненные, карманы пусты…
«Да, и у этого пусты карманы, часы на месте и крест на шее, – размышлял Сорокин, – второй труп за недолгое время, и снова все у него на месте, а в карманах ничего, кроме водорослей».
– …водоросли, тина имеются на поверхности одежды, в волосах. Образцы прилагаются. Волосы легко выпадают… отслоение эпидермиса, мацерация… отсутствие стойкой мелкопузырчатой пены у отверстий рта и носа… каких-либо телесных повреждений при исследовании трупа неопознанного гражданина не обнаружено…
Иван Саныч, вновь войдя на мелководье, осматривал мешок.
– Бечевочка у него тонкая, – проворчал Борис Ефимович, косясь на него, – что вам до этой бечевочки? Вот у вас суток пять болтался в озере труп с мешком на ноге…
– Из-под сахара, – вдруг заметил сержант.
– Это еще почему? – высокомерно осведомился самолюбивый медик.
– Сами смотрите. Липкий.
– А у вас тут оригиналы завелись. Нет бы задействовать бесплатный кирпич на шею, а прямо целый мешок добра не пожалели.
Посветив фонариком, вдруг уверенно заявил, что сахар-то, может, и был отменный, но разбодяженный.
– Мелом? – тотчас спросил Остапчук.
Борис Ефимович удивился до такой степени, что перевел фонарь – прямо ему в глаза.
– Виноват, это я от удивления. И часто у вас тут сахар мелом разбавляют?
– Определенного графика нет, – обиделся сержант, – сахар поставили частично в счет оплаты на текстильную фабрику, и в некоторых мешках он оказался перемешанным с мелом.
– Бывают такие совпадения, – поддержал Акимов.
Между тем Волин спросил Сорокина:
– Нет мыслей, кто это?
– У меня нет, – признался капитан. – Акимов, Остапчук?
Иван Саныч подтвердил:
– Имеется версия относительно личности. Сдается, это сменный инженер с упомянутой текстильной фабрики, фамилия его Хмельников.
– Знакомый? – спросил Симак.
– Встречались. Он на приеме как-то был, с жалобой, так и познакомились.
– На приеме, с жалобой, – повторил Волин, – то есть имел место конфликт и имеется, вероятно, причастное к нему лицо?
Саныч согласился и присовокупил:
– Лицо, возможно, причастное ему зуб попортило. Позволите, товарищ Симак?
Он, обернув пальцы платком, приподнял опухшую губу – так и есть, левый глазной клык был сколот, выглядел курьезно, как зуб овчарки.
– А, то есть у нас и подозреваемые есть, это хорошо, – резюмировал Волин. – Тогда пока, товарищи, и в кратчайшие сроки согласуем действия. Да, а вокруг, насколько можно судить, жилья нет?
Не было у Акимова никакого желания рот разевать насчет вечерней службы в подвале, на той стороне, но и не потребовалось: Симак углядел свет. Видимо, отбормотали они там свое и выползли, чтобы убраться восвояси.
– Вон у вас там кто-то.
– Церковь там, – с душевной болью признался Николай Николаевич.
– Неужели? – удивился Волин. – Настоящая или пятидесятники?
Сорокин попросил:
– Не шутите так больно.
– Я не нарочно. Просто поинтересовался, повылазили же. Так, а они могли что-нибудь видеть?
– Лейтенант Акимов, – позвал нетерпеливо Сорокин, – вы были там сегодня?
– Так точно, был.
– Чего отмалчиваетесь? Докладывайте.
– Докладываю, – послушно начал Сергей, – была вечерняя служба с молитвами и песнопениями, в составе двух человек – настоятеля двадцатки, гражданина Лапицкого Марка Наумовича, и Зои Брусникиной… – хотел было прибавить, что несовершеннолетней, но углядел красноречивый начальственный взгляд и поперхнулся. Сообщил лишь: – Товарищ капитан, они вряд ли могли что-то видеть, мероприятие в подвале шло, надземных помещений нет там.
– Ваше дело, товарищ лейтенант, доложить факты, а выводы будете делать не вы, – оборвал Сорокин. – Попрошу за мной.
…Заведя подчиненных в кабинет, капитан прикрыл дверь и разорался. Досталось всем: Акимову – за то, что не представляет рапорт, как положено, а мямлит и мнется, как старая дева у венца, Остапчуку, который все всегда рожает наполовину, хоть щипцы накладывай (Ивана Саныча передернуло), и обоим – за головокружение от успехов.
– По ошибке, по случайности одержали пару сомнительных побед – а гонору, как у Наполеона!
Капитан, наконец иссякнув, промокнул испарину платком:
– Требую серьезного отношения к каждому случаю! Запомните: никаких «мелочей», «фактиков» и «не важно, чего». По каким причинам не было доложено о том, что гражданин обращался с жалобой на угрозы?
В другое время Остапчук пояснил бы, что речь идет о том, что покойный ныне инженер жалобы строчил по любому поводу, что лицо, о котором идет речь, – не кто иной, как Андрей Рубцов, он же Пельмень, с сопливого возраста знакомый, по своему характеру не способный на такую операцию, как утопление с мешком сахара на ноге. Был у них конфликт по поводу того, что Хмельников – саботажник и дрянь – наступил на больную мозоль новой рубцовской зазнобе, ударнице-стахановке Тоське Латышевой, но это же дело житейское, за это не убивают.