– Хозяйство беспокойное, и потому князья назначили бедного, но, как им казалось, честного управляющего, по имени Александр Карзинкин.
– Ничего себе, управляющий, а целый дом его? – уточнил Колька. – Это же он его Шорам продал?
– Так он сначала был честный, а как чужих денег коснулся, то быстро и хорошо разбогател. Выстроил себе домик, в нем теперь множество семей трудящихся проживают, в том числе и Колька. Помимо дома на нынешней Советской, у него образовались и два доходных, на Сретенке и в Столешниковом. Там еще больше народу обитало. Вскоре Карзинкин стал ненамного беднее своего хозяина, чокнутого князюшки Трубецкого.
– Ничего себе, – одобрил Иван Саныч.
– Да, но в декабре шестнадцатого года все три дома были проданы, – Николай Николаевич показал бумаги, – это копии документов. Нас, граждане, дом на Советской интересует, вот он был куплен Шором, Александром Давидовичем.
– А зачем же он разом все распродал? – поинтересовался Акимов.
– Полагаю, что Карзинкину, деловому человеку, было очевидно, что вскоре ему и таким, как он, придется бежать, сверкая пятками, и стремился все свое унести с собой. Для этого и распродавал свои сокровища.
– Интересно рассказываете, с фантазией, – одобрила Зойка.
– Спасибо. Интересно, что стряпчим по продаже именно этого дома, на Советской, выступал не кто иной, как Хмельников.
– Я ж когда сказал, что он гад и собака породистая, – вставил Пельмень. – А он под рабочего красился.
– В купчей есть интересное условие о том, что в течение года после совершения сделки бывший хозяин при необходимости вправе пользоваться кабинетом. Да-да, тем самым, где камин.
– Где комната Брусникиных, – уточнил Колька.
– Но Карзинкину не удалось сбежать так, как задумано, потому что пришлось везти старшего князя в Швейцарию, к известному доктору по умственным болезням. Отказаться он не мог из боязни породить сомнения и потерять доходное место. Поехал, ну а обратно уже они не вернулись. Князь, скорее всего, упокоился на каком-нибудь тамошнем кладбище.
– А Карзинкин что, помер, ворюга? – поинтересовался Пельмень.
– Полагаю, да.
– К чему вообще все эти байки? – спросила Зойка.
– А ты торопишься? Напрасно, уже некуда. К тому же это была лишь присказка. А для сказки нам кое-кто еще понадобится.
– Не многовато ли публики? – снова влезла Зойка.
– Нет, в самый раз, – заверил капитан, – товарищ Акимов, приведите из приемной посетительницу и обождите приглашения в коридорчике.
– Есть, – Сергей ушел.
– А вас, Иван Саныч, попрошу доставить товарища попа. И тоже подождать у двери. Пусть посидят вместе.
Остапчук, козырнув, удалился.
Сорокин, усевшись за стол, сплел пальцы и спросил:
– Николай и Андрей, говорят, рыбу ловили с субботы на воскресенье, на острове посреди озера.
– Было дело, – подтвердил Пельмень, – отдыхали.
– И, наверное, ночной жор отсидели.
– Обязательно, – заверил Колька. – А что?
– И что, на той стороне, где кладбище, никого не видели? – спросил Николай Николаевич.
– Почему не видели – видели, – ответил Андрей, – сидели там двое, тоже удили.
– Двое.
– Сначала двое, потом один спать ушел. Я видел, – объяснил Колька.
– Как же ты, тезка, в сумерках так все хорошо разглядел? – подивился капитан.
Николай пожал плечами:
– Я сплавал.
– Вечно ему больше всех надо, – как бы в сторону, в пустоту отметила Брусникина.
– Да, он такой, – подтвердил Андрей, – хотя мысль была моя…
– Не важно! – тотчас заявил Пожарский.
– В общем, да. Куда важнее другое: кто там сидел, у костра? Узнать сможешь?
– И узнавать нечего, – уверенно заявил парень, – поп это был, этот, Лапицкий.
– А другой?
– Другого не разглядел. Он спал, с кепкой на носу.
– Ага, ага, – кивнул капитан, – а как, скажем, он спал? На боку или на спине? Может, вспомнишь, что под головой было?
– Мешок, – подумав, сказал Николай, – мешок у него был вместо подушки…
– Брешет, – негромко произнесла Зойка.
– А ты, голубка, почем знаешь? Разве была там?
Она с заносчивым видом отвернулась.
– Продолжим наши игры, – капитан подошел к двери, пригласил:
– Попросим гражданина попа. Добро пожаловать, гражданин Лапицкий, надежный товарищ, активный деятель подполья непокоренной Белоруссии…
– Все верно, хотя как-то не очень почтительно, – деликатно заметил поп, вошедший в сопровождении Остапчука.
– По отношению к вам?
– К павшим товарищам.
– А их я совершенно не задел, – капитан указал на стул, – садитесь вот, рядом с этой девицей.
– Зоей? – удивился Лапицкий. – Да, конечно.
– Скажите, Марк Наумович, вы там, в коридоре, никого знакомых не встретили? – спросил капитан.
– Встретил. Акимова, Сергея Павловича.
– А женщина с ним?
– Да, была и дама.
– Незнакомая?
– Не имею чести.
– Что ж, хорошо, – капитан, приоткрыв дверь, пригласил женщину войти и спросил у нее: – Уважаемая Анастасия Степановна, кто-нибудь из присутствующих вам знаком?
– Нет.
– А вот этот гражданин, – он указал на попа.
– Мы вместе только что сидели в коридоре, – улыбнулась женщина, – но имени его не знаю.
– Спасибо. А вот эта личность, – Сорокин указал на Зойку, – вам не встречалась?
Анастасия Степановна заверила, что нет.
– А вы не торопитесь. Припомните, может, в сорок втором, в Минске?..
Зойка чуть заметно вздрогнула, но тотчас сделала вид, что ей просто срочно понадобилось поменять позу. Анастасия Степановна, похоже, была готова отвечать «нет» на все вопросы, но остановилась, некоторое время вглядывалась, потом, явно колеблясь, произнесла:
– Н-нет, не припоминаю.
Зоя усмехнулась, явно расслабившись, и заявила:
– Довольно. Балаган и фарс. За уши притянуто. Еще сейчас, чего доброго, обвините в военных преступлениях, а заодно и всех нераскрытых делах у вас по району. Откупоривайте ваши чернила, гражданин лейтенант.
– Я же сказал, что Зоя передумает, – констатировал Сорокин, – приступайте, Сергей Палыч, а мы пока пройдем в приемную, оформим протокол допроса гражданки… – он повернулся к женщине и со значением закончил: – Лапицкой. Матушки Анастасии.
Капитан проводил женщину в кабинет, прикрыл дверь, пригласил садиться.
– Мы одни, матушка. Давайте разговаривать. Вы не желали прилюдно.
– Верно.
– Вам в канцелярии патриарха сообщили, что тут в приходе служит протоиерей Лапицкий, Марк Наумович.
– Да. Видимо, произошла ошибка.
– Дело в том, что один из товарищей в том кабинете утверждал, что это он Лапицкий Марк Наумович.
– Неудачная шутка, – помолчав, заметила она, – прямо скажу, плохая. Видать, в самом деле надо смириться. Мне сообщили, что расстреляли батюшку, но я, понятно, все надеялась… ведь были случаи. Простите.
– Я сочувствую вам, – искренне заверил Николай Николаевич, – но интересы истины прежде всего.
– Спрашивайте.
– А вот девушка, одетая как мальчик, вам знакома.
Женщина вздохнула:
– Да, ее я знаю. Леночка Гауф, она играла в театре.
– Кого же? – удивился Сорокин.
– Ну кого-кого, уж наверно не Офелию, – улыбнулась Лапицкая, – она травести. Играла мальчиков – Тома Сойера, Кая, Ши Тао, ягнят, пионеров. Всего не упомнишь. Сами видите, какая она.
– Да, приметная, – согласился капитан, – но во время войны она, конечно, сменила амплуа.
– Вы правы. Она работала машинисткой, в общем отделе… – и, сделав усилие, закончила: – В гестапо. – И тотчас подчеркнула: – Я не имею в виду ничего плохого.
– А что же имеете?
– Выживших спросите – все скажут, что она не душегуб. Она фольксдойче, свободно говорит на немецком, а жить чем-то было надо. Она была только машинисткой, потом – заведующей канцелярией. Как видела знакомых в списках на расстрел – сообщала, она спасла многих.
Сорокин со вздохом заметил:
– К сожалению, с тех пор многое изменилось.
Но Лапицкая твердо сказала:
– Товарищ капитан, я ничего под запись говорить не стану. Я знаю, что бывает с теми, кто работал в гестапо, даже просто мыл полы или печку топил. Не желаю грех на душу брать.
Капитан, вздохнув, встал, пожал ей руку.
– Что ж, матушка, спасибо вам и на этом. Вы уж извините, что пришлось вас сорвать с места.
– Ничего, вы же не для своей прихоти, – она глянула на часы, – поеду я. Так что, вызовут меня?
Николай Николаевич, подумав, предположил, что вряд ли, но все может быть.
Распростились по-хорошему. Капитан вернулся в кабинет, переоборудованный в лабораторию.
– Что, готово?
Акимов с тихой гордостью указал на сохнущую «дактокарту» из подручного листа. Зоя с брезгливым выражением лица вытирала пальцы. Лапицкий, взяв себя в руки, делал вид, что все происходящее его занимает, но не очень.
– Ну вот и славненько. – Сорокин, достав из своей папочки другую дактокарту, положил ее на стол рядом с акимовской: – Товарищ Брусникина, сличайте. По-моему, полное совпадение.
Она лишь мельком глянула на обе бумаги и отвернулась.
– Ну и пожалуйста. Я воровка, форточница, признаюсь в кражах… а между прочим, каких? А то, может, у вас на меня нет ничего, а я тут расстегнусь.
– Есть, не волнуйтесь, – заверил капитан, – квартира драматурга Синявского, поэта Лисина, беллетриста Попова, всего семь эпизодов.
– А, так это она в форточку лазила, к Брусникиным! – обрадовался Колька. – Вот, а я решил, что в ушах от слабости звенело. И, надо думать, спряталась у Цукера в подвале?
– Что скажете? – спросил Сорокин.
– Не докажете, – пренебрежительно заметила Зоя.
– Да, первый раз у вас не получилось. И потому вы решили воскреснуть, выдать себя за погибшую Брусникину, чтобы спокойно обыскать бывший каминный кабинет… – Капитан сделал паузу, глянул на Лапицкого: – Сами не расскажете подробности?
– Я ни слова не произнесу, – тихо, спокойно по своему обыкновению, заявил он, – только в присутствии прокурора. Положим, самоуправство признаю, но вы меня обвиняете в чем-то совершенно несуразном.