Она лежит на севере. Необъятные снежные просторы, лишенные пышной растительности и длинного лета. Там люди нуждаются в концентрированных запахах простых цветов, черта, свойственная северным странам: в краях, наделенных богатой природой, менее распространена парфюмерия.
В той стране как раз требуются парфюмеры, ибо все остальное там уже есть…»
Писатель Михаил Лоскутов подробно описывает историю фирмы Брокар и Ко; самого Генриха Брокара, его жену Шарлотту, называя ее Брокарихой, довольно-таки ехидно комментирует достижения этой удачливой и трудолюбивой пары и фотографии, запечатлевшие фабричные праздники и памятные события. Это свидетельствует о том, что в 1937 году на «Новой Заре» сохранился альбом с фотографиями дореволюционных владельцев, парадный корпоративный отчет, какие в начале ХХ века делали многие солидные предприятия.
Затем в очерке «Гражданин французской республики» заходит речь о том, как же случилось, что после революции, когда наследники Брокара и все сотрудники-французы уехали во Францию, Август Ипполитович Мишель остался в Москве.
«Перед мастером сидит какой-то строгий человек и грубо спрашивает у мастера, что ему угодно. Мастер смотрит на заплеванный пол и вспоминает пляж в городе Канн, изящные домики, своих вежливых соотечественников. Что, собственно, произошло? – думает он. Все спокойное исчезло, привычное – хозяин, коллеги, знакомые – исчезло, а появилось то, что он не знал в этой чужой стране, какая-то другая ее сторона.
– Я хочу домой, – говорит он и опять вспоминает давнюю школу в Канне и мальчиков в цилиндрах.
Человек берет у него заграничный паспорт и велит прийти через несколько дней…
Мастер приходит через несколько дней и видит, что все, что было раньше у Никитских ворот, уже успело убежать куда-то. Ни комиссариата, ни бюро, ни департамента. Выдают воблу и постный сахар.
Мастер ругается. Он принимается искать в водовороте неведомых учреждений. Из этого потока нужно выхватить свой паспорт и прижать к груди. На другом конце города он находит нужное бюро. Но паспорта нет. Никому нет никакого дела до того, что он француз, что он из Канна, что он любит цветы. Ему выдают временное удостоверение на рыжей бумаге о том, что ему разрешается проживать в Советской России. И точка…
Конечно, он продолжает поиски паспорта в перерывах между работой. Ему вовсе не так уже нравятся новые порядки. Прямо нужно сказать, что он не был революционером и его не перевоспитали все эти события. У него были свои твердые мнения: хозяин был хороший и порядочный человек. Рабочим у него жилось лучше, чем в других местах. Порядок лучше, чем беспорядок. И потом – для чего он здесь? Чтобы выпускать страшное мыло, пахнущее дегтем, и духи с нелепыми, антипарфюмерными названиями?
Раньше был один мир, теперь два мира, это он уже знает. И между ними – граница огня и крови. Но увы, в этом мире – одни благие намерения, а в том мире растут болгарская роза, тубероза, жасмины, пачули, бергамот и лаванда. Духи же нельзя делать без эфирных масел! Над мастером теперь сидит ячейка. И пусть эта ячейка поедет в Занзибар и привезет оттуда необходимую ему корицу.
А кошки! Боже мой, абиссинские кошки старого мира, они носятся там и прыгают, и им нет никакого дела до революции. Так же относятся к этому вопросу и тибетские кошки. Это очень злые и очень хитрые кошки; когда на них нападают, они выпускают жидкость с отвратительным запахом. И вот эта-то жидкость и необходима парфюмерии.
– Небось обойдемся как-нибудь без ихних кошек, – говорит мастеру один очень бестолковый человек.
В духах нельзя обойтись без кошек, ибо животные продукты необходимы как крепители. Он сглаживают общий хор запахов, фиксируют их, то есть увеличивают продолжительность запаха, и, наконец, экзальтируют, усиливают, поднимают аромат.
– Мон дье! Без этого запахи ложатся на пол, – говорит мастер. – Их надо поднять. Запахи бесследно разбегутся без животных продуктов. Это коробки резонансов…
В этой странной работе проходит несколько лет, пока наконец граница перестает быть границей огня и крови».
Нужно сказать несколько слов об авторе очерка. Писатель и журналист Михаил Лоскутов родился в Курске в 1906 году, сын инженера, с 16 лет он уже работал редактором в местной газете. Константин Паустовский в конце 50-х годов написал о нем: «Он был талантливым и чертовски талантливым писателем. Его писательское зрение отличалось необыкновенной зоркостью». Да, именно поэтому так трудно сокращать его текст, хоть и приходится.
«…Между тем дела с тибетскими кошками оказались не так уж плохи. Конечно, не завели своих кошачьих питомников, но вот мускус – из нашего оленя – кабарги. В желудке он носит особый мешочек с мускусом для ТЭЖЭ. Потом пошли свои цветы, плантации, стали делать синтетически эфирное масло. Духи пошли. Мыло, уже не черное и без неприличного запаха, кое-как пошло.
Но поиски паспорта тут тоже не кончились, а получили вдруг неожиданное развитие.
Мастер продолжал наведываться в особняк, добиваться, и посол отправил бумажку с просьбой разыскать его, Мишеля, паспорт, который где-то в бурном потоке остановился все-таки в какой-то заводи.
И в первом же месте, куда пришла просьба, перед парфюмером, конечно, извинились и сказали, что произошло просто недоразумение. Никто не может ему запретить выезд. И тут же, чтобы не возиться, выписали ему новый заграничный паспорт. Мастер очень обрадовался и ушел. А просьба пошла дальше. И, дойдя до нужного места, нашла старый паспорт, и туда срочно вызвали мастера. Здесь ему выдали его старый заграничный паспорт и опять извинялись, что произошло недоразумение.
Теперь получилось у мастера сразу два заграничных паспорта! Два паспорта, и по любому из них он мог уехать за границу.
Он мог отправиться в Канн, в Марсель, в Бразилию, на Гавайские острова! На земле открылось сразу много дорог.
И вот тут мастер вдруг никуда не поехал, а остался на заводе. Ему предложили очень выгодные условия: валюта, курорт, поездки за границу. Парфюмер подумал и решил остаться пока на заводе. К тому же завод этот начинал как-то незаметно становиться одним из крупнейших в мире по выпуску продукции. Потом валюта прекратилась, но были другие выгодные и интересные вещи. Потом было просто некогда, и отъезд опять отодвинулся».
Наконец, про упаковку духов:
«…Старик пожевал губами, снял с полочки две деревянные штучки. Сначала я думал, что это настольные безделушки. Оказалось, что они – формы для парфюмерных флаконов. Для каждой марки духов или одеколона нужен свой флакон. Конечно, можно и в бутылку, но если мы хотим европейскую парфюмерию – нужен флакон.
– Изящный флакон, такая же этикетка – без этого мове жанр. Плохой стиль, вовсе не духи, – сказал мастер.
Но прежде чем сделать на стекольной фабрике флакон, нужно дать деревянную модель. Ее не изготовит обычный токарь по дереву, тут требуется выполнение тонкого орнамента и точный геометрический расчет – все тоньше ровно настолько, насколько толще будет стеклянное.
И вот, оказывается, есть только один человек, который умеет делать эти штуки. Его зовут товарищ Жуков. Он приходит на фабрику брать рисунки. Раньше их было двое, один уже умер. Мастер говорил, указывал на нелепость, но это посчитали, очевидно, за мировыми вопросами мелочью. Производство парфюмерии крупнейшее в мире, а формы делает один кустарь – товарищ Жуков.
– А во Франции? – задал я каверзный вопрос.
Тут мастер вскинул на меня глаза с выражением, от которого мне стало все понятно и неловко.
– Лалик! – воскликнул мастер, воздевая глаза к небу. – Лалик и Фализе! Лучшие ювелиры Парижа работают для Коти. Лалик – флаконы, и Фализе – этикетки, это, конечно, для Коти, Убигана, Лебена, фирм дорогих духов. Но фирм много, мастеров еще больше.
Не лучше оказалось с этикетками. После этикеток какого-нибудь Фализе, которые я себе представляю – почти Бенвенуто Челлини, – ярлыки, отпечатанные на грубой бумаге, с перекошенными рисунками и несовпадающими красками, конечно, не радостное зрелище. Кожаные футляры в ходу за границей для лучших духов – у нас не нашли подходящей кожи. И не нашли тысячи метров шелка.
– Я запросил организации, – сказал мастер плачущим тоном, – дайте розового шелка. Мне говорят! Розового нет, берите фиолетовый или красный. Красный шелк! Для футляров! Вы представляете себе это?
Тут я с удивлением убедился, что старый француз вовсе не перевоспитался за эти долгие годы. Нет! Он все брюзжит и недоволен. Он по-прежнему любит мелкобуржуазные розовые футляры и хочет какие-то необыкновенные этикетки. Этакие фигли-мигли!
И тут же я порадовался, что он недоволен. По крайней мере – все выкладывает начисто, что плохого на производстве. А то, не дай бог, нападешь на этакую нашу, но казенную личность, все-то он распишет и все-то у нас, мол, мировое и самое что ни на есть лучшее.
Чего там говорить, по части футляров и флаконов не мешало бы нам догнать черносотенного Коти… Шампанское есть шампанское, цветы есть цветы, и если уж выпускать очень тонкие и хорошие цветы, то нужно их выпускать «ком иль фо», потому что это первая половина дела. Спросите на этот счет у покупательниц. Они не желают знать, что чья-то беспомощность виновата в этом довольно-таки пиковом деле с некоторыми редкими профессиями.
Художники для промышленности – вопрос сложный, и раньше он тоже не решался одними ремесленными школами и училищами. Тут мастер Мишель рассказал мне о мальчиках Баккара. Знаменитая фирма, выпускавшая хрустальную посуду «Баккара», держалась на мастерстве; ее мастера обучались там своему непревзойденному искусству с малых лет, как обучаются циркачи или музыканты. Да и сам он, Мишель, готовился в парфюмеры с юности. Если учесть наши темпы, наши условия, наше уменье, можно необходимые сроки эти подтянуть, сократить. И мастер Мишель не раз говорил все это, но голос француза тонул в огромных вопросах и планах как некая досадливая и чудаческая мелочь.