– Знаю я ваших артистов. Им лишь бы на троих сообразить…
Около шести я сидел в ленинской комнате. Через минуту явился Хуриев с портфелем.
– А где личный состав?
– Придут, – говорю. – Наверное, в столовой задержались.
Тут зашли Геша и Цуриков.
Цурикова я знал по работе на отдельной точке. Это был мрачный, исхудавший зек с отвратительной привычкой чесаться.
Геша работал в санчасти – шнырем. Убирал помещение, ходил за больными. Крал для паханов таблетки, витамины и лекарства на спирту.
Ходил он, чуть заметно приплясывая. Повинуясь какому-то неуловимому ритму. Паханы в жилой зоне гоняли его от костра…
– Ровно шесть, – выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено.
Геша сооружал козью ножку.
Появился Гурин, без робы, в застиранной нижней сорочке.
– Жара, – сказал он, – чистый Ташкент… И вообще не зона, а Дом культуры. Солдаты на «вы» обращаются. И пайка клевая… Неужели здесь бывают побеги?
– Бегут, – ответил Хуриев.
– Сюда или отсюда?
– Отсюда, – без улыбки реагировал замполит.
– А я думал, с воли – на кичу. Или прямо с капиталистических джунглей…
– Пошутили, и хватит, – сказал Хуриев.
Тут появилась Лебедева в облаке дешевой косметики и с шестимесячной завивкой.
Она была вольная, но с лагерными манерами и приблатненной речью. Вообще административно-хозяйственные работники через месяц становились похожими на заключенных. Даже наемные инженеры тянули по фене. Не говоря о солдатах…
– Приступим, – сказал замполит.
Артисты достали из карманов мятые листки.
– Роли должны быть выучены к среде.
Затем Хуриев поднял руку:
– Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы – борьба между чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск. Дзержинский категорически отказывается. Параллельно развивается линия Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него мировую революцию. Полина – типичная выразительница мелкобуржуазных настроений…
– Типа фарцовщицы? – громко спросила Лебедева.
– Не перебивайте… Ее идеал – мещанское благополучие. Тимофей переживает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского оказывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство долга побеждает… Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за работой… Цуриков, садитесь по левую руку… Заходит Владимир Ильич. В руках у него чемодан… Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите… Итак, заходит Ленин. Начали!
Гурин ухмыльнулся и бодро произнес:
– Здрасте, Феликс Эдмундович!
(Он выговорил по-ленински – «здгасте».)
Цуриков почесал шею и хмуро ответил:
– Здравствуйте.
– Больше уважения, – подсказал замполит.
– Здравствуйте, – чуть громче произнес Цуриков.
– Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках?
– Чемодан, Владимир Ильич.
– А для чего он, вы знаете?
– Отставить! – крикнул замполит. – Тут говорится: «Ленин с хитринкой». Где же хитринка? Не вижу…
– Будет, – заверил Гурин.
Он вытянул руку с футляром и нагло подмигнул Дзержинскому.
– Отлично, – сказал Хуриев, – продолжайте. «А для чего он, вы знаете?»
– А для чего он, вы знаете?
– Понятия не имею, – сказал Цуриков.
– Без хамства, – снова вмешался замполит, – помягче. Перед вами – сам Ленин. Вождь мирового пролетариата…
– Понятия не имею, – все так же хмуро сказал Цуриков.
– Уже лучше. Продолжайте.
Гурин снова подмигнул, еще развязнее.
– Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать.
Цуриков без усилий почесал лопатку.
– Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики…
– Лазутчики, – поправил Хуриев, – дальше.
– Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили – вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома…
Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову на скатерть.
– В чем дело? – нервно спросил замполит.
– Феликса жалко, – пояснила Тамара, – худой он, как глист.
– Дистрофики как раз живучие, – неприязненно высказался Геша.
– Перерыв, – объявил Хуриев.
Затем он повернулся ко мне:
– Ну как? По-моему, главное схвачено?
– Ой, – воскликнула Лебедева, – до чего жизненно! Как в сказке…
Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.
Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта висела открыто.
Гурин разглядывал спортивные кубки.
– Продолжим, – сказал Хуриев.
Артисты потушили сигареты.
– На очереди Тимофей и Полина. Сцена в приемной ЧК. Тимофей дежурит у коммутатора. Входит Полина. Начали!
Геша сел на табуретку и задумался. Лебедева шагнула к нему, обмахиваясь розовым платочком:
– Тимоша! А Тимоша!
Тимофей:
– Зачем пришла? Или дома что неладно?
– Не могу я без тебя, голубь сизокрылый…
Тимофей:
– Иди домой, Поля. Тут ведь не изба-читальня.
Лебедева сжала виски кулаками, издав тяжелый пронзительный рев:
– Чужая я тебе, немилая… Загубил ты мои лучшие годы… Бросил ты меня одну, как во поле рябину…
Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза ее покраснели. Тушь стекала по мокрым щекам…
Тимофей, наоборот, держался почти глумливо.
– Такая уж работа, – цедил он.
– Уехать бы на край земли! – выла Полина.
– К Врангелю, что ли? – настораживался Геша.
– Отлично, – повторял Хуриев. – Лебедева, не выпячивайте зад. Чмыхалов, не заслоняйте героиню. (Так я узнал Гешину фамилию – Чмыхалов.) Поехали… Входит Дзержинский… А, молодое поколение?!.
Цуриков откашлялся и хмуро произнес:
– А, блядь, молодое поколение?!.
– Что это за слова-паразиты? – вмешался Хуриев.
– А, молодое поколение?!
– Здравия желаю, Феликс Эдмундович, – приподнялся Геша.
– Ты должен смутиться, – подсказал Хуриев.
– Я думаю, ему надо вскочить, – посоветовал Гурин.
Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал честь, прикоснувшись ладонью к бритому лбу.
– Здравия желаю! – крикнул он.
Дзержинский брезгливо пожал ему руку. Педерастов в зоне не любили. Особенно пассивных.
– Динамичнее! – попросил Хуриев.
Геша заговорил быстрее. Потом еще быстрее. Он торопился, проглатывая слова:
– Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович… Полинка моя совсем одичала. Ревнует меня к службе, понял? (У Геши выходило – поэл.)…Скучаю, говорит… а ведь люблю я ее, Полинку-то… Невеста она мне, поэл? Сердцем моим завладела, поэл?..
– Опять слова-паразиты, – закричал Хуриев, – будьте внимательнее!
Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы.
– Перерыв! – объявил замполит. – На сегодня достаточно.
– Жаль, – сказал Гурин, – у меня как раз появилось вдохновение.
– Давайте подведем итоги.
Хуриев вынул блокнот и продолжал:
– Ленин более или менее похож на человека. Тимофей – четверка с минусом. Полина лучше, чем я думал, откровенно говоря. А вот Дзержинский – неубедителен, явно неубедителен. Помните, Дзержинский – это совесть революции. Рыцарь без страха и упрека. А у вас получается какой-то рецидивист…
– Я постараюсь, – равнодушно заверил Цуриков.
– Знаете, что говорил Станиславский? – продолжал Хуриев. – Станиславский говорил – не верю! Если артист фальшивил, Станиславский прерывал репетицию и говорил – не верю!..
– То же самое и менты говорят, – заметил Цуриков.
– Что? – не понял замполит.
– Менты, говорю, то же самое повторяют. Не верю… Не верю… Повязали меня однажды в Ростове, а следователь был мудак…
– Не забывайтесь! – прикрикнул замполит.
– И еще при даме, – вставил Гурин.
– Я вам не дама, – повысил голос Хуриев, – я офицер регулярной армии!
– Я не про вас, – объяснил Гурин, – я насчет Лебедевой.
– А-а, – сказал Хуриев.
Затем он повернулся ко мне:
– В следующий раз будьте активнее. Подготовьте ваши замечания… Вы человек культурный, образованный… А сейчас – можете расходиться. Увидимся в среду… Что с вами, Лебедева?
Тамара мелко вздрагивала, комкая платочек.
– Что такое? – спросил Хуриев.
– Переживаю…
– Отлично. Это называется – перевоплощение…
Мы попрощались и разошлись. Я проводил Гурина до шестого барака. Нам было по дороге.
К этому времени стемнело. Тропинку освещали желтые лампочки над забором. В простреливаемом коридоре, звякая цепями, бегали овчарки.
Неожиданно Гурин произнес:
– Сколько же они народу передавили?
– Кто? – не понял я.
– Да эти барбосы… Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и укропа…
Я промолчал. Откуда я знал, можно ли ему доверять. И вообще, чего это Гурин так откровенен со мной?..
Зек не успокаивался:
– Вот я, например, сел за кражу. Мотыль, допустим, палку кинул не туда. У Геши что-либо на уровне фарцовки… Ни одного, как видите, мокрого дела… А эти – Россию в крови потопили, и ничего…
– Ну, – говорю, – вы уж слишком…
– А чего там слишком? Они-то и есть самая кровавая беспредельщина…
– Послушайте, закончим этот разговор.
– Годится, – сказал он.
После этого было три или четыре репетиции. Хуриев горячился, вытирал лоб туалетной бумагой и кричал:
– Не верю! Ленин переигрывает! Тимофей психованный. Полина вертит задом. А Дзержинский вообще похож на бандита.
– На кого же я должен быть похож? – хмуро спрашивал Цуриков. – Что есть, то и есть.
– Вы что-нибудь слышали о перевоплощении? – допытывался Хуриев.
– Слышал, – неуверенно отвечал зек.
– Что же вы слышали? Ну просто интересно, что?
– Перевоплощение, – объяснял за Дзержинского Гурин, – это когда ссученные воры идут на кумовьев работать. Или, допустим, заигранный фраер, а гоношится, как урка…