– Запомни, парень! Свобода – как воздух. Ты дышишь свободой и не замечаешь ее… Советским людям этого не понять. Ведь они родились свободными, как птицы. А меня поймет только рыба, выброшенная на берег… И потому – я вернусь! Я вернусь, чтобы снова отведать ржаного хлеба! Душистого хлеба свободы, равенства и братства!..»
– Неплохо, – сказал редактор, – живо, убедительно. Единственное, что меня смущает… Он действительно говорил нечто подобное?
Буш удивился:
– А что еще он мог сказать?
– Впрочем, да, конечно, – отступил редактор…
Статья была опубликована. На следующий день Буша вызвали к редактору. В кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Его лицо выражало полное равнодушие и одновременно крайнюю сосредоточенность.
Редактор как бы отодвинулся в тень. Мужчина же при всей его невыразительности распространился широко и основательно. Он заполнил собой все пространство номенклатурного кабинета. Даже гипсовый бюст Ленина на обтянутом кумачом постаменте уменьшился в размерах.
Мужчина поглядел на Буша и еле слышно выговорил:
– Рассказывайте.
Буш раздраженно переспросил:
– О чем? Кому? Вообще, простите, с кем имею честь?
Ответ был короткий, словно вычерченный пунктиром:
– О встрече… Мне… Сорокин… Полковник Сорокин…
Назвав свой чин, полковник замолчал, как будто вконец обессилев.
Что-то заставило Буша повиноваться. Буш начал пересказывать статью о капитане Руди.
Полковник слушал невнимательно. Вернее, он почти дремал. Он напоминал профессора, задавшего вопрос ленивому студенту. Вопрос, ответ на который ему заранее известен.
Буш говорил, придерживаясь фактов, изложенных в статье. Закончил речь патетически:
– Где ты, Пауль? Куда несет тебя ветер дальних странствий? Где ты сейчас, мой иностранный друг?!.
– В тюрьме, – неожиданно ответил полковник.
Он хлопнул газетой по столу, как будто убивая муху, и четко выговорил:
– Пауль Руди находится в тюрьме. Мы арестовали его как изменника родины. Настоящая его фамилия – Рютти. Он – беглый эстонец. В семидесятом году рванул на байдарке через Швецию. Обосновался в Гамбурге. Женился на Луизе Рейшвиц. Четвертый год плавает на судах западногерманского торгового флота. Наконец совершил первый рейс в Эстонию. Мы его давно поджидали…
Полковник повернулся к редактору:
– Оставьте нас вдвоем.
Редактору было неловко, что его выгоняют из собственного кабинета. Он пробормотал:
– Да, я как раз собирался посмотреть иллюстрации.
И вышел.
Полковник обратился к Бушу:
– Что вы на это скажете?
– Я поражен. У меня нет слов!
– Как говорится, неувязка получилась.
Но Буш держался прежней версии:
– Я описал все как было. О прошлом капитана Руди не догадывался. Воспринял его как прогрессивно мыслящего иностранца.
– Хорошо, – сказал полковник, – допустим. И все-таки случай для вас неприятный. Крайне неприятный. Пятно на вашей журналистской репутации. Я бы даже сказал – идеологический просчет. Потеря бдительности. Надо что-то делать…
– Что именно?
– Есть одна идея. Хотите нам помочь? А мы, соответственно, будем рекомендовать вас на штатную должность.
– В КГБ? – спросил Буш.
– Почему в КГБ? В газету «Советская Эстония». Вы же давно мечтаете о штатной работе. В наших силах ускорить это решение. Сроки зависят от вас.
Буш насторожился. Полковник Сорокин продолжал:
– Вы могли бы дать интересующие нас показания.
– То есть?
– Насчет капитана Руди… Дайте показания, что он хотел вас это самое… Употребить… Ну, в смысле полового извращения…
– Что?! – приподнялся Буш.
– Спокойно!
– Да за кого вы меня принимаете?! Вот уж не думал, что КГБ использует подобные методы!
Глаза полковника сверкнули бритвенными лезвиями. Он побагровел и выпрямился:
– Пожалуйста, без громких слов. Я вам советую подумать. На карту поставлено ваше будущее.
Но тут и Буш расправил плечи. Он медленно вынул пачку американских сигарет. Прикурил от зажигалки «Ронсон». Затем спокойно произнес:
– Ваше предложение аморально. Оно идет вразрез с моими нравственными принципами. Этого мне только не хватало – понравиться гомосексуалисту! Короче, я отказываюсь. Половые извращения – не для меня!.. Хотите, я напишу, что он меня спаивал?.. А впрочем, и это не совсем благородно…
– Ну что ж, – сказал полковник, – мне все ясно. Боюсь, что вы на этом проиграете.
– Да неужели у КГБ можно выиграть?! – расхохотался Буш.
На этом беседа закончилась. Полковник уехал. Уже в дверях он произнес совершенно неожиданную фразу:
– Вы лучше, чем я думал.
– Полковник, не теряйте стиля! – ответил Буш…
Его лишили внештатной работы. Может быть, Сорокин этого добился. А скорее всего, редактор проявил усердие. Буш вновь перешел на иждивение к стареющим женщинам. Хотя и раньше все шло примерно таким же образом.
Как раз в эти дни Буш познакомился с Галиной. До этого его любила Марианна Викентьевна, крупный торговый работник. Она покупала Бушу сорочки и галстуки. Платила за него в ресторанах. Кормила его вкусной и здоровой пищей. Но карманных денег Бушу не полагалось. Иначе Буш сразу принимался ухаживать за другими женщинами.
Получив очередной редакционный гонорар, Буш исчезал. Домой являлся поздно ночью, благоухая луком и косметикой. Однажды Марианна не выдержала и закричала:
– Где ты бродишь, подлец?! Почему возвращаешься среди ночи?!
Буш виновато ответил:
– Я бы вернулся утром – просто не хватило денег…
Наконец Марианна взбунтовалась. Уехала на курорт с пожилым работником главка. Рядом с ним она казалась моложавой и легкомысленной. Оставить Буша в пустой квартире Марианна, естественно, не захотела.
И тут возникла Галина Аркадьевна. Практически из ничего. Может быть, под воздействием закона сохранения материи.
Дело в том, что она не имела гражданского статуса. Галина была вдовой знаменитого эстонского революционера, чуть ли не самого Кингисеппа. И ей за это дали что-то вроде пенсии.
Буш познакомился с ней в романтической обстановке. А именно – на берегу пруда.
В самом центре Кадриорга есть небольшой затененный пруд. Его огибают широкие липовые аллеи. Ручные белки прыгают в траве.
У берега плавают черные лебеди. Как они сюда попали – неизвестно. Зато всем известно, что эстонцы любят животных. Кто-то построил для лебедей маленькую фанерную будку. Посетители Кадриорга бросают им хлеб…
Майским вечером Буш сидел на траве у пруда. Сигареты у него кончились. Денег не было вторые сутки. Минувшую ночь он провел в заброшенном киоске «Союзпечати». Благо на полу там лежали старые газеты.
Буш жевал сухую горькую травинку. Мысли в его голове проносились отрывистые и неспокойные, как телеграммы:
«…Еда… Сигареты… Жилье… Марианна на курорте… Нет работы… К родителям обращаться стыдно, а главное – бессмысленно…»
Когда и где он ел в последний раз? Припомнились два куска хлеба в закусочной самообслуживания. Затем – кислые яблоки над оградой чужого сада. Найденная у дороги ванильная сушка. Зеленый помидор, обнаруженный в киоске «Союзпечати»…
Лебеди скользили по воде, как два огромных черных букета. Пища доставалась им без видимых усилий. Каждую секунду резко опускались вниз точеные маленькие головы на изогнутых шеях…
Буш думал о еде. Мысли его становились все короче:
«…Лебедь… Птица… Дичь…»
И тут зов предков отозвался в Буше легкой нервической дрожью. В глазах его загорелись отблески первобытных костров. Он замер, как сеттер на болоте, вырвавшийся из городского плена…
К десяти часам окончательно стемнеет. Изловить самоуверенную птицу будет делом минуты. Ощипанный лебедь может вполне сойти за гуся. А с целым гусем Буш не пропадет. В любой компании будет желанным гостем…
Буш преобразился. В глубине его души звучал охотничий рожок. Он чувствовал, как тверд его небритый подбородок. Доисторическая сила пробудилась в Буше…
И тут произошло чудо. На берегу появилась стареющая женщина. То есть дичь, которую Буш чуял на огромном расстоянии.
Вовек не узнают черные лебеди, кто спас им жизнь!
Женщина была стройна и прекрасна. Над головой ее кружились бабочки. Голубое воздушное платье касалось травы. В руках она держала книгу. Прижимала ее к груди наподобие молитвенника.
Дальнозоркий Буш легко прочитал заглавие – «Ахматова. Стихи».
Он выплюнул травинку и сильным глуховатым баритоном произнес:
Они летят, они еще в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в божественной тревоге,
И холоднее льда уста мои…
Женщина замедлила шаги. Прижала ладони к вискам. Книга, шелестя страницами, упала на траву.
Буш продолжал:
А дальше – свет невыносимо щедрый,
Как сладкое, горячее вино…
Уже душистым, раскаленным ветром
Сознание мое опалено…
Женщина молчала. Ее лицо выражало смятение и ужас. (Если ужас может быть пылким и радостным чувством.)
Затем, опустив глаза, женщина тихо проговорила:
Но скоро там, где жидкие березы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят, —
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримо прозвучат…
(У нее получилось – «говоса».)
Буш поднялся с земли.
– Вы любите Ахматову?
– Я знаю все ее стихи наизусть, – ответила женщина.
– Какое совпадение! Я тоже… А цветы? Вы любите цветы?
– Это моя свабость!.. А птицы? Что вы скажете о птицах?
Буш кинул взгляд на черных лебедей, помедлил и сказал:
Ах, чайка ли за облаком кружится,
Малиновки ли носятся вокруг…
О незнакомка! Я хочу быть птицей,
Чтобы клевать зерно из ваших рук…
– Вы поэт? – спросила женщина.
– Пишу кое-что между строк, – застенчиво ответил Буш…