алость не рассчитал. Надеялся в снег приземлиться у лесобиржи. А получилось, что угодил во двор райвоенкомата… И еще – такая чисто литературная деталь. Когда его брали, он военкома за нос укусил…
Я познакомил Дерябина с моим братом.
– Леха, – сказал капитан, протягивая руку.
– Боб.
– Так что, – говорю, – неплохо бы это самое?..
Мы решили уйти из казармы в ближайший лесок. Пригласили Годеридзе и Осипенко. Вынули из портфеля четыре бутылки «Зверобоя». Сели на поваленную ель.
– Ну, за все хорошее! – сказали тюремщики.
Через пять минут брат обнимался с Дерябиным. И между делом задавал ему вопросы:
– Как с отоплением? Много ли караульных собак на блокпостах? Соблюдается ли камерный принцип охраны?
– Не пропадешь, – заверяли его сверхсрочники.
– Хорошая зона, – твердил Годеридзе, – поправишься, отдохнешь, богатырем станешь…
– И магазин совсем близко, – вставлял Осипенко, – за переездом… Белое, красное, пиво…
Через полчаса Дерябин говорил:
– Садитесь, ребятки, пока я жив. А то уволят Леху Дерябина, и будет вам хана… Придут разные деятели с незаконченным высшим образованием… Вспомните тогда Леху Дерябина…
Боря записал его домашний телефон.
– И я твой запишу, – сказал Дерябин.
– Не имеет смысла, – ответил брат, – я через месяц приеду…
В электричке на пути домой он говорил:
– Пока что все не так уж худо.
А я чуть не плакал. Видно, на меня подействовал «Зверобой»…
Вскоре начался суд. Брата защищал все тот же адвокат Киселев. Присутствующие то и дело начинали ему аплодировать.
Любопытно, что жертвой событий он изобразил моего брата, а вовсе не покойного Коробченко.
В заключение он сказал:
– Человеческая жизнь напоминает горную дорогу со множеством опасных поворотов. Один из них стал роковым для моего подзащитного.
Брату опять дали три года. Теперь уже – строгого режима.
В день суда я получил бандероль из Читы. В ней оказалось десять пачек японских сигарет «Хи лайт»…
Борю поместили в Обухове. Он написал мне, что лагерь хороший, а вохра – довольно гуманная.
Капитан Дерябин оказался человеком слова. Он назначил Борю хлеборезом. Это была завидная номенклатурная должность.
За это время жена моего брата успела родить дочку Наташу. Как-то раз она позвонила мне и говорит:
– Нам предоставляют общее свидание. Если ты свободен, поедем вместе. Мне одной с грудным ребенком будет трудно.
Мы поехали вчетвером – тетка, Лиза, двухмесячная Наташа и я.
Был жаркий августовский день. Наташа всю дорогу плакала. Лиза нервничала. У тетки разболелась голова…
Мы подъехали к вахте. Затем оказались в комнате свиданий. Кроме нас там было шестеро посетителей. Заключенных отделял стеклянный барьер.
Лиза распеленала дочку. Брат все не появлялся. Я подошел к дежурному сверхсрочнику:
– А где Довлатов? – спрашиваю.
Тот грубовато ответил:
– Ждите.
Я говорю:
– Позвони дневальному и вызови моего брата. И скажи Лехе Дерябину, что я велел тебя погонять!
Дежурный несколько сбавил тон:
– Я Дерябину не подчиняюсь. Я оперу подчиняюсь…
– Давай, – говорю, – звони…
Тут появился мой брат. Он был в серой лагерной робе. Стриженные под машинку волосы немного отросли. Он загорел и как будто вытянулся.
Тетка протянула ему в амбразуру яблоки, колбасу и шоколад.
Лиза говорила дочке:
– Татуся, это папа. Видишь – это папа…
А брат все смотрел на меня. Потом сказал:
– На тебе отвратительные брюки. И цвет какой-то говнистый. Хочешь, я тебе сосватаю одного еврея? Тут в зоне один еврей шьет потрясающие брюки. Кстати, его фамилия – Портнов. Бывают же такие совпадения…
Я закричал:
– О чем ты говоришь?! Какое это имеет значение?!
– Не думай, – продолжал он, – это бесплатно. Я выдам деньги, ты купишь материал, а он сошьет брюки… Еврей говорит: «Задница – лицо человека!» А теперь посмотри на свою… Какие-то складки…
Мне показалось, что для рецидивиста он ведет себя излишне требовательно…
– Деньги? – насторожилась тетка. – Откуда? Я знаю, что в лагере деньги иметь не положено.
– Деньги как микробы, – сказал Борис, – они есть везде. Построим коммунизм – тогда все будет иначе.
– Погляди же на дочку, – взмолилась Лиза.
– Я видел, – сказал брат, – чудная девка…
– Как, – говорю, – у вас с питанием?
– Неважно. Правда, я в столовой не бываю. Посылаем в гастроном кого-нибудь из сверхсрочников… Бывает – и купить-то нечего. После часу колбасы и яиц уже не достанешь… Да, загубил Никита сельское хозяйство… А было время – Европу кормили… Одна надежда – частный сектор… Реставрация нэпа…
– Потише, – сказала тетка.
Брат позвал дежурного сверхсрочника. Что-то сказал ему вполголоса. Тот начал оправдываться. К нам долетали лишь обрывки фраз.
– Ведь я же просил, – говорил мой брат.
– Я помню, – отвечал сверхсрочник, – не волнуйся. Толик вернется через десять минут.
– Но я же просил к двенадцати тридцати.
– Возможности не было.
– Дима, я обижусь.
– Боря, ты меня знаешь. Я такой человек: обещал – сделаю… Толик вернется буквально через пять минут…
– Но мы хотим выпить сейчас!
Я спросил:
– В чем дело? Что такое?
Брат ответил:
– Послал тут одного деятеля за водкой, и с концами… Какой-то бардак, а не воинское подразделение.
– Тебя посадят в карцер, – сказала Лиза.
– А в карцере что, не люди?!
Ребенок снова начал плакать. Лиза обиделась. Брат показался ей невнимательным и равнодушным. Тетка принимала одно лекарство за другим.
Время свидания истекало. Одного из зеков уводили почти насильно. Он вырывался и кричал:
– Надька, сблядуешь – убью! Разыщу и покалечу, как мартышку… Это я гарантирую… И помни, сука, Вовик тебя любит!..
– Пора идти, – сказал я, – время.
Тетка отвернулась. Лиза укачивала маленькую.
– А водка? – сказал мой брат.
– Выпейте, – говорю, – сами.
– Я хотел с тобой.
– Не стоит, брат, какое тут питье?..
– Как знаешь… А этого сверхсрочника я все равно приморю. Для меня главное в человеке – ответственность…
Вдруг появился Толик с бутылкой. Было заметно, что он спешил.
– Вот, – говорит, – рупь тридцать сдачи.
– Так, чтобы я не видел, ребята, – сказал дежурный, протягивая Боре эмалированную кружку.
Брат ее живо наполнил. И каждый сделал по глотку. В том числе – зеки, их родные, надзиратели, сверхсрочники. И сам дежурный…
Один небритый татуированный зек, поднимая кружку, сказал:
– За нашу великую родину! За лично товарища Сталина! За победу над фашистской Германией! Из всех наземных орудий – бабах!..
– Да здравствует махрово-реакционная клика Имре Надя! – поддержал его второй…
Дежурный тронул брата за плечо:
– Боб, извини, тебе пора…
Мы попрощались. Я пожал брату руку через амбразуру. Тетка молча глядела на сына. Лиза вдруг заплакала, разбудив уснувшую было Наташу. Та подняла крик.
Мы вышли и стали ловить такси…
Прошло около года. Брат писал, что все идет хорошо. Он работал хлеборезом, а когда Дерябин ушел на пенсию, стал электромонтером.
Затем моего брата разыскал представитель УВД. Было решено создать документальный фильм о лагерях. О том, что советские лагеря – наиболее гуманные в мире. Фильм предназначался для внутреннего использования. Назывался он суховато: «Методы охраны исправительно-трудовых колоний строгого режима».
Брат разъезжал по отдаленным лагерным точкам. Ему предоставили казенную машину «ГАЗ-61». Выдали соответствующую аппаратуру. Его неизменно сопровождали двое конвоиров – Годеридзе и Осипенко.
Брату удавалось часто заезжать домой. Несколько раз он побывал у меня.
К лету фильм был готов. Брат выполнял одновременно функции – кинооператора, режиссера и диктора.
В июне состоялся просмотр. В зале сидели генералы и полковники. На обсуждении фильма генерал Шурепов сказал:
– Хорошая, нужная картина… Смотрится, как «Тысяча и одна ночь»…
Борю похвалили. К сентябрю его должны были освободить.
Наконец-то я уловил самую главную черту в характере моего брата. Он был неосознанным стихийным экзистенциалистом. Он мог действовать только в пограничных ситуациях. Карьеру делать – лишь в тюрьме. За жизнь бороться – только на краю пропасти…
Наконец его освободили.
Дальше я вынужден повторяться. Тетка позвонила Юрию Герману. Брата взяли чернорабочим на студию документальных фильмов. Через два месяца он работал звукооператором. А через полгода – начальником отдела снабжения.
Примерно в эти же дни меня окончательно уволили с работы. Я сочинял рассказы и жил на мамину пенсию…
Когда тетка заболела и умерла, в ее бумагах нашли портрет сероглазого обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова – Александр Иванович Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе.
Боря и раньше знал, кто его отец. Сейчас на эту тему заговорили открыто.
Брат мог попытаться отыскать своих родственников. Однако не захотел. Он сказал:
– У меня есть ты, и больше никого…
Потом задумался и добавил:
– Как странно! Я – наполовину русский. Ты – наполовину еврей. Но оба любим водку с пивом…
В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не поедет.
Он снова начал пить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с работы.
Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже заболевал.
Я сказал ему в последний раз:
– Уедем.
Он реагировал вяло и грустно:
– Все это не для меня. Надо ходить по инстанциям. Надо всех уверять, что ты еврей… Мне неудобно… Вот если бы с похмелья – раз, и ты на Капитолийском холме…
В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться…
Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в Ленинград. И вдруг приходит бандероль – оттуда.