– За телефон бы надо уплатить, – сказала Муся.
Рафа не дослушал и ушел за пивом.
Тут ей позвонили. Низкий голос произнес:
– Мы из советского посольства…
Пауза.
– Але! Хотите с нами встретиться?
– А где?
– Да где угодно. В самом людном месте. Ресторан «Шанхай» на Лексингтон и Пятьдесят четвертой вас устраивает? В среду. Ровно в три.
– А как я вас узнаю?
– Да никак. Мы сами вас узнаем. Нас Олег Вадимович проинформировал. Не беспокойтесь. Просьба не опаздывать. Учтите, мы специально прилетим из Вашингтона.
– Я приду, – сказала Муся.
И подумала: «Тут кавалеры доллар на метро боятся израсходовать. А эти специально прилетят из Вашингтона. Мелочь, а приятно…»
Ровно в три она была на Лексингтон. У ресторана поджидали двое. Один – довольно молодой, в футболке. А второй – при галстуке и лет на десять старше. Он-то и представился – Балиев. Молодой сказал, протягивая руку, – Жора.
В ресторане было тесно, хотя ланч давно закончился. Гудели кондиционеры. Молодая китаянка проводила их за столик у окна. Вручила каждому меню с драконами на фиолетовой обложке. Жора погрузился в чтение. Балиев равнодушно произнес:
– Мне – как всегда.
Маруся поспешила заявить:
– Я есть не буду.
– Дело ваше, – реагировал Балиев.
Жора возмутился:
– Обижаешь, мать! Идешь на конфронтацию! А значит, создаешь очаг международной напряженности!.. Зачем?.. Давай поговорим! Побудем в деловой и конструктивной обстановке!..
Тут Балиев с раздражением прикрикнул:
– Помолчите!
У Маруси сразу же возникло ощущение театра, зрелища, эстрадной пары. Жора был веселый, разбитной и откровенный. А Балиев – по контрасту – хмурый, строгий и неразговорчивый.
При этом между ними ощущалась согласованность, как в цирке.
Жора говорил:
– Не падай духом, мать! Все будет замечательно! Беднейшие слои помогут! Запад обречен!..
Балиев недовольно хмурился:
– Не знаю, как тут быть, Мария Федоровна. Решения в таких делах, конечно, принимаются Москвой. При этом многое, естественно, зависит и от наших, так сказать, рекомендаций…
Китаянка принесла им чаю. Мелко кланяясь, бесшумно удалилась. Жора вслед ей крикнул:
– Побыстрее, дорогуша! Выше ногу, уже глаз!..
Балиев наконец кивнул:
– Рассказывайте.
– Что?
– Да все как есть.
– А что рассказывать? Жила я хорошо, материально и вообще. Уехала по глупости. Хочу, как говорится, искупить. Вплоть до лишения свободы…
Жора снова возмутился:
– Брось ты, мать! Кого теперь сажают?! Нынче, чтобы сесть, особые заслуги требуются. Типа шпионажа…
Тут Балиев строго уточнил:
– Бывают исключения.
– Для полицаев!.. А Мария Федоровна – просто несознательная.
– В общем, – неохотно подтвердил Балиев, – это так. И все-таки прощение надо заслужить. А как, на этот счет мы будем говорить в посольстве.
– Я должна приехать?
– Чем скорей, тем лучше. Ждем вас каждый понедельник. С часу до шести. Записывайте адрес.
– А теперь, – сказал ей Жора, – можно вас запечатлеть? Как говорится, не для протокола.
Он вынул из кармана фотоаппарат. Балиев чуть придвинулся к Марусе. Официант с дымящимся подносом замер в нескольких шагах.
Зачем им фотография понадобилась, думала Маруся. В качестве улики? В доказательство успешно проведенной операции? Зачем? И ехать ли мне в это чертово посольство?.. Надо бы поехать. Просто ради интереса…
Муся ехала «Амтраком» в шесть утра. За окнами мелькали реки, горы, перелески – все как будто нарисованное. Утренний пейзаж в оконной раме. Не природа, думала Маруся, а какая-то цивилизация…
Затем она гуляла час по Вашингтону. Ничего особенного. Если что и бросилось в глаза, так это множество строительных лесов.
Посольский особняк едва виднелся среди зелени. Казалось, что ограда лишь поддерживает ветки. Прутья были крашеные, толстые, с шипами.
Муся постояла возле запертых дверей, нажала кнопку.
Вестибюль, на противоположной стенке – герб, телеустройство…
– Ждите!
Кресло, стол, журналы «Огонек», знакомые портреты, бархатные шторы, холодильник…
Ждать пришлось недолго. Вышли трое. Жора, сам Балиев и еще довольно гнусный тип в очках. (Лицо как бельевая пуговица, вспоминала Муся.)
Далее – минуты три бессмысленных формальностей:
– Устали? Как доехали? Хотите пепси-колы?
После этого Балиев ей сказал:
– Знакомьтесь – Кокорев Гордей Борисович.
– Мы так его и называем – КГБ, – добавил Жора.
Кокорев прервал его довольно строгим жестом:
– Я прошу внимания. Давайте подытожим факты. Некая Мария Татарович покидает родину. Затем Мария Татарович, видите ли, просится обратно. Создается ощущение, как будто родина для некоторых – это переменная величина. Хочу – уеду, передумаю – вернусь. Как будто дело происходит в гастрономе или же на рынке. Между тем совершено, я извиняюсь, гнусное предательство. А значит, надо искупить свою вину. И уж затем, гражданка Татарович, будет решено, пускать ли вас обратно. Или не пускать. Но и тогда решение потребует, учтите, безграничного мягкосердечия. А ведь и у социалистического гуманизма есть пределы.
– Есть, – уверенно поддакнул Жора.
Наступила пауза. Гудели кондиционеры. Холодильник то и дело начинал вибрировать.
Маруся неуверенно спросила:
– Что же вы мне посоветуете?
Кокорев помедлил и затем сказал:
– А вы, Мария Федоровна, напишите.
– Что?
– Статью, заметку, что-то в этом роде.
– Я? О чем?
– Да обо всем. Детально изложите все, как было. Как вы жили без забот и огорчений. Как на вас подействовали речи Цехновицера. И как потом вы совершили ложный шаг. И как теперь раскаиваетесь… Ясно?.. Поделитесь мыслями…
– Откуда?
– Что – откуда?
– Мысли.
– Мыслей я подкину, – вставил Жора.
– Мысли не проблема, – согласился Кокорев.
Балиев неожиданно заметил:
– У одних есть мысли. У других – единомышленники…
– Хорошо, – сказала Муся, – ну, положим, я все это изложу. И что же дальше?
– Дальше мы все это напечатаем. Ваш случай будет для кого-нибудь уроком.
– Кто же это напечатает? – спросила Муся.
– Кто угодно. С нашей-то рекомендацией!.. Да хоть «Литературная газета».
– Или «Нью-Йорк таймс», – добавил Жора.
– Я ведь и писать-то не умею.
– Как умеете. Ведь это не стихи. Здесь основное – факты. Если надо, мы подредактируем.
– Послушай, мать, – кривлялся Жора, – соглашайся, не томи.
– Я попрошу Довлатова, – сказала Муся.
Кокорев переспросил:
– Кого?
– Вы что, Довлатова не знаете? Он пишет, как Тургенев, даже лучше.
– Ну, если как Тургенев, этого вполне достаточно, – сказал Балиев.
– Действуйте, – напутствовал Марусю Кокорев.
– Попробую…
В баре оставались – мы, какой-то пьяный с фокстерьером и задумчивая черная девица. А может, чуть живая от наркотиков.
Маруся вдруг сказала:
– Угости ее шампанским.
Я спросил:
– Желаете шампанского?
Девица удивленно посмотрела на меня. Ведь я был не один. Затем она решительно и грубо повернулась к нам спиной.
Мой странный жест ей, видно, не понравился. Она даже проверила – на месте ли ее коричневая сумочка.
– Чего это она? – спросила Муся.
– Ты не в Ленинграде, – говорю.
Мы вышли на сырую улицу, под дождь. Автомашины проносились мимо наподобие подводных лодок.
Стало холодно. Такси мне удалось поймать лишь возле синагоги. Дряхлый «чекер» был наполнен запахом сырой одежды.
Я спросил:
– Ты что, действительно решила ехать?
– Я бы не задумываясь села и поехала. Но только сразу же. Без всех этих дурацких разговоров.
– Как насчет статьи?
– Естественно, никак. Я матери пишу раз в год, и то с ошибками. Вот если бы ты мне помог.
– Еще чего?! Зачем мне лишняя ответственность? А вдруг тебя посадят?
– Ну и пусть, – сказала Муся.
И придвинулась ко мне. Я говорю ей:
– Руки, между прочим, убери.
– Подумаешь!
– В такси любовью заниматься – это, извини, не для меня.
– Тем более, – вмешался наш шофер, – что я секу по-русски.
– Господи! Какие все сознательные! – закричала Муся, отодвинувшись.
И тут я замечаю на коленях у шофера русскую газету. Механически читаю заголовки: «Подожжен ливийский танкер»… «Встреча Шульца с лидерами антисандинистов»… «На чемпионате мира по футболу»… «Предстоящие гастроли Бронислава Разудалова»…
Не может быть! Еще раз перечитываю – «Гастроли Бронислава Разудалова. Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт. В сопровождении ансамбля…»
Я сказал шоферу:
– Дайте-ка газету на минуточку.
Маруся спрашивает:
– Что там? Покушение на Рейгана? Война с большевиками?
– На, – говорю, – читай…
– О господи! – я слышу. – Этого мне только не хватало!..
Операция «Песня»
Гастроли Разудалова должны были продлиться три недели. Начинались они в Бруклине, шестнадцатого. Далее шел Квинс. Затем, по расписанию, – Чикаго, Филадельфия, Детройт и, кажется, Торонто.
На афишах было выведено:
«Песня остается с человеком».
Ниже красовалась фотография мужчины в бархатном зеленом пиджаке. Он был похож на страшно истаскавшегося юношу. Такие лица – наглые, беспечные, решительные – запомнились мне у послевоенных второгодников. Мужчина был запечатлен на фоне колосящейся пшеницы или ржи. А может быть, овса.
Афиш у нас в районе появилось множество. В одном лишь магазине Зямы Пивоварова их было целых три. У кассы, на дверях и под часами.
Весь район наш был заинтригован. Все прекрасно знали, что у Муси – сын от Разудалова. Что Муся – бывшая жена приезжей знаменитости. Что встреча Разудалова и Муси будет полной драматизма.
Он – певец, лауреат, звезда советского искусства, член ЦК. Она – безнравственная женщина на велфере.
Захочет ли партийный Разудалов встретиться с Марусей? Побывает ли у нас в районе? Как на все это посмотрит Рафаэль?