Рассказывал ветеран о «смельчаках, стоявших у истоков советского государства»; о «простых рабочих и крестьянах, отстоявших свою свободу»; о героизме советских граждан во время Великой Отечественной войны. Вскользь, будто что-то малозначительное, упомянул о своих прошлых подвигах. Удачно приплёл к теме выступления грядущий юбилей Ленина и достижения героев-космонавтов. Воздал обязательную хвалу коммунистической партии и советским вождям. Не обошёл стороной «успешное преодоление трудностей на пути строительства коммунизма» ведомыми партией советскими людьми. И лишь после выполнения «обязательной программы» свернул к «архиважной» роли комсомола в воспитании современной молодёжи.
Герой Советского Союза сказал, что «счастлив сознавать: комсомольцы с достоинством несут поднятое их прадедами красное знамя». Заявил, что не сомневается: «зараза капитализма», сколько бы ни пыталась, не сможет прижиться среди советских студентов, которые продолжают верить в идеалы коммунизма и всегда готовы протянуть нуждающимся «руку помощи», а не показать «капиталистический оскал». Поделился радостью от того, что у поколений, «добывших Победу над фашизмом» и «самоотверженным трудом восстановивших после войны Советский Союз из руин», выросла достойная смена. «Я горд, — сказал он, — что в нынешние времена могу встретить не только героев прошлого, но и нынешних — таких, как настоящий комсомолец Александр Усик».
После его слов по аудитории прокатился хруст шейных позвонков: лица студентов повернулись в мою сторону. И даже мне захотелось обернуться, чтобы отыскать взглядом того самого «настоящего комсомольца». По залу, точно шум ветра, пронеслись шепотки. Которые тут же смолкли, когда отмеченный Звездой Героя ветеран отошёл в сторону, и ему на смену к кафедре шагнул милиционер. Полковник милиции строгим взглядом хлестнул по головам студентов — добился тишины. Велел мне встать, спуститься к кафедре. Я молча исполнил его распоряжение. Короткими рублеными фразами полковник сообщил, что за помощь в задержании преступника «гражданин Усик Александр Иванович награждается благодарственным письмом».
«А письмо для Нежиной зажали, — подумал я. — Небось, решили: ей хватит и того, что осталась жива».
— Так я же вам рассказывал! — твердил я.
Говорил это в ответ на претензии Аверина и Могильного. Парни оттеснили от меня во время перемены прочих любопытных. И устроили мне допрос: выясняли подробности моего «подвига».
— Увидел преступника, — говорил я. — Вступил с ним в схватку. На моём месте так поступил бы каждый из вас! Разве не так? Бандит стал меня душить. Помните следы? Я показывал вам. На шее. Вот! А вы говорили, что я врал. Ведь рассказывал же?! Рассказывал.
— Ну а потом-то что было? — спросила Оля Фролович.
— Потом появились милиционеры, — ответил я. — Спасли меня и арестовали преступника. Моя милиция меня бережёт.
Развёл руками.
— Вот, собственно, и всё.
В день моего награждения Света Пимочкина сказала, что я обязан «вставить благодарственное письмо в рамочку» и повесить его на стену над кроватью — «чтобы все видели». В ответ на мои попытки уклониться от её требования заявила, что «сама всё сделает». И действительно: вечером она пришла в третий корпус с новенькой деревянной рамкой. Случилось это незадолго до того, как Паша и Слава надели повязки дружинников и отправились патрулировать улицы.
Вернулись парни ночью — я спал.
Утром они пересказали мне уже облетевшую город новость: в парке около Нижних прудов нашли мёртвую женщину.
— Опять… как тогда… — сказал Слава Аверин.
Женщину, по его словам, убили ударом по голове. А рядом с ней в кустах нашли и орудие преступления — «обыкновенный» молоток.
«Вот и второе убийство, — подумал я, почувствовав укол совести, словно мог, но не захотел предотвратить смерть женщины. — Следующая на очереди — Света Пимочкина».
Ночью с восемнадцатого на девятнадцатое декабря выпал первый снег. Падали не редкие снежинки — случился настоящий снегопад. Природа словно напомнила мне: снега этой зимой будет необычайно много, а до двадцать пятого января осталось чуть больше месяца.
Глава 25
Зачётная неделя прошла именно так, как я и ожидал. В моей зачётке появились первые записи. Проблема возникла только на высшей математике: звали её Попеленский Виктор Феликсович, или просто Феликс. Козлобородый доцент торжественно объявил, что мне нечего делать в горном институте; что для такого «бэздаря», как я, самое место в училище, а лучше — в рядах советской армии. Феликс сказал, что мне не следует и пытаться сдать зимнюю сессию. А раз уж я возомнил себя «героем и борцом с преступностью», то он благословляет меня на учёбу в школе милиции — я ему ещё «спасибо» за это скажу.
— Не расстраивайся, Санёк, — сказал Аверин. — Не захотел Феликс по-хорошему… — всё равно поставит.
В пятницу двадцать четвёртого декабря, поздно вечером, Пашка и Слава собирались в очередной рейд по заснеженному городу — распугивать хулиганов. Хотя по моим прикидкам парни сегодня должны были отдыхать. Но Аверин и Могильный не разъехались по домам — задержались в общежитии. И даже не пошли в первый корпус, как обычно (девчонки, похоже, их там не ждали). В ответ на мои вопросы парни загадочно улыбались. Вместо того чтобы спешить к родителям, стрескали две трети приготовленного мной ужина. Поглядывали на часы, будто чего-то дожидались. Ровно в двадцать три часа Паша и Слава кивнули друг другу, достали из карманов красные повязки.
— Эээ… одевайся, Санёк, — сказал староста. — Сегодня пойдёшь с нами.
— Зачем? — спросил я.
Отложил в сторону почти заученную наизусть книгу Николая Островского — всю прочую художественную литературу вернул перед экзаменами в библиотеку, чтобы уберечь себя от соблазна предпочесть развлекательное чтиво учебникам и конспектам.
— Зачёт по вышке получать будешь, — ответил Аверин. — Я же обещал, что поможем тебе. Пришло время. Так что обязательно прихвати зачётку.
— Зачёт? Ночью?
— Ночью, ночью, — сказал Паша. — Самое время для такого важного дела. Нет, посмотрите на него: он ещё с нами спорит!
— Не спорю, — заверил я. — Одеваюсь. Надо, так надо.
Наряжались дружинники в этот раз, словно отправлялись на свидание. Отутюжили брюки, надели пиджаки и галстуки. Могильный даже брызнул на себя одеколоном и уложил расчёской рыжие волосы (соорудил ровный белый пробор… поверх которого нахлобучил шапку). Я заподозрил, глядя на их начищенные ботинки, что парни меня разыгрывали, обманом завлекали на предновогоднюю вечеринку. Но спорить не стал. Потому что вопрос с Феликсом действительно нужно было решать, чтобы получить допуск к экзаменам. Выбирать наряд мне не приходилось — собрался быстро. Вздохнул: предчувствовал, что завтра во время занятий на военной кафедре буду зевать и тереть глаза. Подумал: «Переживу. Не в первый раз».
Под ногами хрустел снег. Во дворах домов, что соседствовали с общежитиями, всего за несколько дней скопились сугробы — глубиной едва ли не мне по колено. То здесь, то там свет фонарей выхватывал из темноты мрачные фигуры снеговиков, явно слепленных студентами, а не школьниками: соорудить подобных гигантов пионерам было бы не по силам. Я шёл следом за соседями по комнате — не спрашивал, куда они меня вели. Но те явно были не в поиске: шагали уверенно и целенаправленно (не озирались по сторонам в надежде заприметить нарушителей общественного порядка, словно вовсе не для этого нацепили красные повязки и значки с надписью «дружина»).
Заподозрил бы, что парни вели меня к магазинам, если бы мы шли этим маршрутом в иное время. Но в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году в Зареченске советские люди не подозревали о том, что магазины могут работать круглосуточно. Ближайшие к общежитиям горного института продуктовые работали до девятнадцати часов. Существовали и дежурные магазины — в тех персонал трудился до полуночи (Паша и Слава водили туда девчонок пить молочные коктейли). Но единственный, о котором я знал, находился не в той стороне, куда мы направлялись, а в противоположной, в двух автобусных остановках от института.
И всё же парни уверенно вышагивали к вмещавшему в себе множество магазинчиков (с отдельными входами) зданию. Или к скверу, что располагался неподалёку от него. Свозь тонкую снежную завесу я разглядывал тёмные надписи: «Гастроном», «Булочная», «Вино-Табак», «Культтовары», «Кожгалантерея», «Детский мир». Поднял воротник пальто, чтобы уберечь шею от встреч со снежинками. Староста остановился — я едва не клюнул носом в его спину. Могильный сделал ещё два шага в направлении присыпанных снегом лавочек и тоже замер. Одёрнул рукав, повернул циферблат наручных часов к фонарю.
— Половина двенадцатого, — сказал он. — Придётся подождать.
— Схожу, разведаю обстановку, — сказал Аверин.
Паша покачал головой.
— Вместе пойдём, — сказал он. — Зря, что ли, я наряжался? Посмотрим, кто там сегодня поёт. Может, послушаем. Двадцать минут у нас точно есть.
— А Усик?
Пашка придирчиво осмотрел мой наряд.
На его лице я прочёл оценку моей внешности — не слишком высокую.
— С нами пойдёт, — сказал он. — Не бросать же его тут одного.
Усмехнулся.
— Очень уж у него подозрительный вид, — добавил Могильный, — того и гляди заберут нашего борца с преступностью в отделение милиции.
— Куда мы пойдём? — спросил я.
— Туда.
Слава указал рукой на дверь под слабо освещённой фонарём надписью «Ресторан „Заречье“». Рядом с ней на улице курили и о чём-то разговаривали четверо мужчин — должно быть, вышли «проветриться». Я сдержал разочарованный вздох: чего-то подобного я от парней и ожидал. Подумал о том, что внутри ресторана нас наверняка ожидала компания девчонок: вероятно, что Могильный пригласил сюда Олю Фролович, а Слава — Свету Пимочкину; не обойдётся вечер и без третьего мушкетёра в юбке — Нади Бобровой. Мысленно прикинул сумму лежавшей в моём кармане наличности. Заранее с ней попрощался.