Незнакомец тем временем подошел совсем близко и остановился. Казалось, он только что рассмотрел отряд. Человек свернул с дороги и пошел лугом, будто заходя отряду во фланг или же удаляясь от него. Вожак решил, что второе. Узнаем, кого боги принесли!
Вожак подобрал поводья, но незнакомец вдруг остановился, вскинул палку к плечу.
– Ну что, разбойнички! – услышал вожак звонкий голос. – Слыхали про кинжальный огонь? Нет? Сейчас покажу!
Более вожак ничего не услышал. Длинная очередь, пущенная почти в упор, смела с коней воинов передового отряда. Диск «ДТ» зарядили из ленты «шкаса» – бронебойно-зажигательные пули, бронебойно-зажигательные трассирующие, пристрелочно-зажигательные пули. Трассеры прочерчивали в воздухе огненные следы, гасли в телах людей и коней, пристрелочно-зажигательные вспыхивали, попадая в кольчуги. Разбойники падали с седел, кони вставали на дыбы, ржали… Гром пулемета, крики людей и коней превратили луг в хаос. Уцелевшие разбойники застыли, ничего не понимая. Они глядели на приближавшегося грозного мстителя, не зная, что предпринять. Богданов тем временем шел им навстречу, сбивая разбойников наземь короткими очередями, словно ворон со столбов. В этот миг налетел Данило с кметами; смерды прибежали следом. Разбойников рубили саблями, кололи рогатинами, стаскивали с коней и резали ножами. Никто не успел натянуть лук или поднять палицу, почти никто не сумел дать отпор. Трое разбойников, гнавших стадо, опомнились и кинулись в реку. Они плыли, цепляясь за поводья, с ужасом оглядываясь назад. Богданов, перезарядив «ДТ», встал на берегу и дал три короткие очереди…
– Жаль, кони уплыли! – сказал Данило, подходя.
– Другие остались! – успокоил лейтенант.
Коней и вправду уцелел табун – два десятка. Их собрали и отогнали в сторону. Воспользовавшись моментом, полоненные женщины вытащили ножи убитых разбойников и пошли вдоль обоза, разглядывая тела. Если кто-то из поверженных шевелился или стонал, резали – молча и беспощадно. Втыкали лезвия в грудь, перехватывали горла, некоторым выкалывали глаза – живым и мертвым. Богданов смотрел молча – приходилось видеть. Как-то задержался у партизан и стал свидетелем казни. Партизанский трибунал приговорил полицая к расстрелу. Осужденного повели вдоль деревни. Из хат стали выбегать бабы с ухватами в руках. Они били полицая наотмашь изо всей силы – много беды натворил гад. Не вмешайся партизаны, забили бы насмерть еще до расстрела…
Спохватившись, Данило велел развязать пленных смердов. Те громко сожалели, что женщины их опередили. Некоторые все же попинали мертвых, а один, разыскав среди трупов обидчика, вскочил разбойнику на грудь и стал прыгать. Кровь фонтанчиком била из перерезанного горла…
Из рассказов пленных стала ясной картина налета. Шайка напала на весь незадолго перед рассветом. Сторож или спал, или был сразу убит – в било он не ударил. Семь изб веси окружили и разом вынесли двери. Мужчин, схватившихся за ножи, убили, но большинство оглушили и связали. Затем последовал грабеж и насилие.
Успокоившись, люди из сожженной веси обобрали мертвых – тех, кем побрезговали кметы. Сняли все. Голые трупы стащили в сторону. Мужики собирались назавтра развесить их по деревьям. С того берега заметят и проникнутся, вдругорядь подумают… Данило принес Богданову кожаный кошель.
– У вожака был, – сказал, отдавая. – Это старый Тыну. Не первый раз к нам приходит, давно ловлю. Хитрый, сволочь: наскочит – и сразу к себе! Теперь все, отбегался… Что с конями сделаешь?
Богданов оглянулся. Табун уже разобрали. Каждый из кметов держал повод одной или даже двух лошадей, десяток сторожили в сторонке.
– Твои! – подтвердил Данило. – Тех, что впереди ехали. Половину прирезать пришлось – крепко раненные, остальные годятся.
– Обещал коня Кочету! – напомнил Богданов.
– Скажи Лепко, пусть выберет. Жеребца Тыну не отдавай. В Сборске за него гривну дадут, а в Плескове – две. Добрый конь!
– Возьму его и оставлю мышастого! – решил Богданов. – Остальных пусть разграбленная весь забирает. Им нужней!..
– Правильно! – сказал сотник. – Продадут половину, за серебро новые избы срубят. Мигом! Добрый ты человек, Богдан!
Данило объявил жителям веси о подарке, лейтенанту пришлось вскочить в седло – зацеловали бы!
Отправив смердов по домам, маленький отряд двинулся в Сборск. Нападение чуди встревожило Данилу, он решил вернуться раньше. К Сборску доскакали к вечеру. У каждого теперь имелась заводная лошадь с седлом, пересаживались на ходу. Данило выслал вперед гонца – сообщить о приезде, позаботиться о столе и бане. Гонец оказался резвым. Едва Сборск показался вдали, как навстречу устремился всадник.
– Кто это? – удивился Данило. – Маленький кто-то. Отрок?
Оказалось, Лисикова. На прогулке встретила гонца и, расспросив, ринулась навстречу. Лейтенант, поздоровавшись, с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, загорелое лицо штурмана.
– Все ли в Сборске мирно? – спросил Лисикову Данило. – Все ли здоровы?
Анна заверила, что все именно так, и подъехала к лейтенанту.
– Славно скачешь! – одобрил Богданов. – Давно научилась?
– Княжна помогла! – сказала Аня и оглянулась. – Можно с вами наедине?
Богданов натянул поводья, поджидая, пока отряд проедет.
– Что случилось?
– Княжна! – сказала Анна, кусая губы. – Только о вас и говорит! Думаю, влюбилась!
– Показалось!
– Я не слепая! Постоянно про вас спрашивает!
– Рассказала?
Лисикова покраснела и потупилась. Богданов вздохнул.
– Тебя учили хранить военную тайну?
– Так она военную не выведывала! – стала оправдываться штурман. – Про вас лично!
– Деловые и моральные качества офицеров также составляют военную тайну! – сказал Богданов. – Лучше б про себя рассказала!
– Про меня ей неинтересно…
– Замнем! – предложил Богданов. – Поздно дитя воспитывать, когда вдоль кровати лежит… Заглянем в суть. Предположим, она влюбилась…
– А вы?
– Аня! – укорил Богданов. – Личная жизнь командира не подлежит обсуждению.
– Подлежит! – возразила Лисикова. – Очень даже подлежит!
– Почему?
– Будете на ней жениться?
– Тебе важно знать?
– Да! – сказала Аня. – Очень!
– Почему?
– Вы не сможете забрать ее с собой! Советской стране княжны не нужны. Что она станет делать?
– Назначим начпродом! Кормят здесь замечательно!
– Товарищ лейтенант! – нахмурилась Аня. – Давайте серьезно. Вы не сможете забрать ее с собой, значит, останетесь здесь. Это дезертирство!
«М-да! – подумал Богданов. – Не зря к Гайворонскому бегала!»
– Товарищ сержант! – сказал он торжественно. – Заверяю: ни на княжне, ни на Неёле, ни на Ульяне, а также других женщинах Сборска жениться не планирую!
– Правда?! – просияла она.
Радость ее была настолько искренней, что Богданов забыл о Гайворонском.
– Расскажи, чем занимались! – сказал, трогая коня. – Кроме обсуждения командира, конечно…
Аня пристроилась рядом и заговорила. «Совсем дитя! – думал лейтенант, слушая ее щебет. – Ленточку купила – радость, сапожки подарили – счастье… Тем не менее в армию – добровольцем, в самолет сесть – рапорты… Штурманы на «По-2» гибнут часто, а она к начальству ходила: пустите! Под пули и осколки… Ну и что? Получила свой осколок! Теперь снова на фронт? Другая бы радовалась нечаянному отпуску… Сколько их, мальчиков и девочек, уже похоронили! Куда вы рветесь?! Без вас войну выиграют!..»
Богданов поразмыслил и заключил: без таких все ж не выиграть. Вздохнул. Аня глянула настороженно, Богданов ободряюще кивнул: все в порядке. Она продолжила рассказ. Лейтенант смотрел на нее искоса. Почему-то вспомнилось: они в воздухе, Аня стоит на крыле, вцепившись в расчалки, а он бросает на нее торопливые взгляды, моля Бога, чтоб не сорвалась. Потом, на земле, он расцепляет ее побелевшие пальцы и несет к санитарной машине…
«Стоп! – оборвал себя Богданов. – Об этом не надо!»
Они подъехали к Сборску. Данило с кметами стояли у ворот, о чем-то разговаривая. Лейтенант присмотрелся – княжна! Богданов спрыгнул на землю, подошел. Лицо Евпраксии было встревоженным.
– Из Плескова прискакал гонец, – сказала она, увидев Богданова. – Довмонт требует нас на суд: всех и немедленно!..
12
Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сын, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед и стал оглашать. Довмонт не слушал, князем владел гнев. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сын-то, сын не сказал… Послушал мать, пожалел хворого отца. Он еще не в гробу!..
Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. «Не договаривает! – понял Довмонт. – Что ж там было?..»
Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом. Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что-то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось… Выглядело правдоподобно, но что-то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один – Антоний, сын Лочков, брат Смолигов. До сих пор памятно. Другие походы Довмонта случались вовсе без потерь. Речь, конечно, не о битве под Раковором, там щедро полили снег кровью. Так ведь схватились с закованными в латы датчанами и немцами. Здесь же свои убивали своих: секли мечами, били стрелами, вешали на стенах…