Монголы попятились, татары снова сомкнулись и стали отходить к урочищу Давлан-Нэмурчес, явно намереваясь завлечь в него основные силы противника.
Монгольские сотники опять прокричали боевые ураны, скликая своих воинов затем, чтобы попытаться ещё раз пробить клином бреши в татарских рядах. И это им в какой-то мере удалось, потому что татары начали уже не отходить, а отступать, нарушая задуманный порядок; и случилось так, что они сами, а не монголы постепенно оказались в заготовленной ими же губительной западне. Джаут-кури сразу этим воспользовался и бросил свою отборную гвардию, поддерживаемую отрядами китайцев, в обход войск противника, применяя теперь тактику железных тисков. Татар могли сейчас выручить лишь три отставших тумена, которые ударили бы по монголам с тыла и посеяли среди них панику. Но туменов не было...
То и дело то тут, то там возникали жестокие схватки: стиснутые со всех сторон лошади тёрлись друг о друга кожаными нагрудниками, зловеще скаля зубы, топтали копытами свалившихся под ноги всадников — и живых, и мёртвых... Под ударами тяжёлых палиц, словно орехи, раскалывались черепа; сёдла, потники, стремена, наколенники были липкими от выбитых мозгов и крови...
Айгуль вдруг вскинула руку и закричала:
— Смотри, госпожа!!!
Юлдуз повернула голову в ту сторону, куда указывала служанка, и увидела Сондуга, одетого во всё чёрное, лишь на правом плече его белел треугольник[20]. На вороном коне он вылетел из самой гущи свалки, остановился на образовавшемся вокруг него пятачке и вдруг бросил лошадь на одного бритоголового, без шлема, громадного, с отвислыми усами и зло оттопыренными ушами монгола. Молнией блеснул клинок, и усатая и ушастая голова, отделившись от тела, слегка зависла, словно невысоко подброшенная тыква... На Сондуга кинулись два кераита; удар копья одного из них пришёлся прямо в щит, — тысячник отразил этот удар, но тут же над ним завис длинный тонкий шест с петлёй от аркана — укрюк; спелёнатого Сондуга вышибло из седла...
Юлдуз издала душераздирающий крик... Но всадник, уже тащивший по земле тысячника, стал валиться набок, настигнутый чьей-то меткой стрелой. Сондуг вскочил на ноги, скинул с себя путы и прыгнул в седло поданного ему воином боевого коня, ловко поймав кинутую в руки саблю. Туго натянутыми стременами сдавил бока лошади и снова врезался в середину свалки.
Храбро сражался и его сводный брат Аланай. Рубился он со своим отрядом в родовом тумене алчи вместе с Темиром; тот и другой дважды меняли под собой коней, но сами были целёхоньки, даже не порваны нигде на них кольчуги, будто огнеликий Гурк, рея над смертоносным полем, отводил от них копья и стрелы с закалёнными наконечниками.
Подскакал на белом, забрызганном кровью жеребце князь Аскер-Султу, повелитель, с тёмным лицом, на котором багровел ото лба до подбородка шрам, и приказал тургауду Темиру остановить свой тумен. Темир и Аланай ринулись на разгорячённых конях в тыл войска, но они уже ничего не смогли сделать. Монголы и китайцы мощно теснили татар; те проворно вползали в ущелье Давлан-Нэмурчес, — скоро Темучину только и останется, как поставить развёрнутым строем несколько туменов в узком месте и ещё напористее нажать с боков.
Князья татарские — Шакир, Аскер, Хуран, повелитель рода дербен, Бурунтай, предводитель тумена рода куин, и Неврюй из рода терат — в надежде взирали в сторону, где заходит солнце, и спрашивали друг у друга с нетерпением и злобой: «Когда же покажутся на стыке земли и неба хвостатые знамёна наших племенных братьев — Саина-Султу (род алухай). Мусука-Султу (род дутау) и Кадана-Султу (род тутукулиут)?!» Да не ведали князья, оказавшиеся в урочище, что их братья уже давно лежат связанными по рукам и ногам в походной кибитке Тогорила, внезапно напавшего на их войска, когда они находились в пути. Нарочный от вождя кераитов уведомил об этом Темучина и заверил, что скоро будет возле урочища. А когда отряды новоявленного Ван-хана подошли, предводитель монголов приказал развернуть своё главное знамя с серым кречетом.
— Час настал! — воскликнул джаут-кури. — Уррагх[21]!
И началась резня...
Через малое время всё было кончено. Юлдуз и Айгуль схватили. В юношах, одетых в боевые доспехи, узнали жену повелителя рода чаган и её служанку и доложили Темучину. Юлдуз, оборванная, грязная, с впалыми щеками после бессонных ночей, с руками, тёмными и исцарапанными, не приглянулась великому эмиру, и он отдал её и Айгуль сотнику, который изловил их. К нему же попал в плен и Сондуг... И влюблённые, стоя рядом, соединённые таким неожиданным и страшным поворотом судьбы, вскоре наблюдали казнь, доселе неслыханную и невиданную в этих степных краях...
Всех родственников татарских князей Темучин приказал пригнать на крутой обрыв озера и возле каменных баб поставить восемь треножников и водрузить на них столько же огромных котлов. В них пленные рабы налили озёрной воды, а под треножниками развели огонь.
Вода вскипела. Предводитель монголов, попивая вино из чаши, сделанной из черепа Муджина-Султу, знаком руки повелел подвести к царственному месту восемь татарских князей. Те предстали пред ним с горящими от гнева глазами.
— На колени, собаки! — вскинул голову великий эмир.
Князья и бровью не повели, лишь пылали ненавистью их очи, прямо глядящие в немигающие как у мусуки[22] глаза Темучина.
— Вам, беспощадно истребляющим наших детей, я приготовил такую же казнь, — Темучин показал на котлы, окутанные паром.
— Обвинение твоё, как пар, который исчезнет даже при слабом дуновении ветерка. Вот уже много лет, как мы мирно кочуем, не нападая ни на кого и не захватывая чужих земель и пастбищ, в отличие от вас, убийц и насильников! — с вызовом сказал Шакир-Султу, чей род был старее других, и с гордо поднятой головой выступил из сбившихся в кучу князей. — А то, что наши предки ходили войной на монголов, кераитов и китайцев, верно, но начинали её, как правило, вы... Это вы всегда зарились на наше богатство, приобретённое нами неустанным трудом. Ты, Темучин, захватил серебряную юрту Муджина, тебе показалось мало одной, и решил отобрать все восемь...
— А кто мне теперь запретит это сделать?! — вскипел гневом джаут-кури. — Уж не ты ли, ублюдок?..
Повелитель монголов вытянул руку к котлу. Нукеры схватили Шакира-Султу и бросили в кипящую воду. Похватали и остальных, такая же участь — быть заживо сваренными — постигла и их...
— Глядите, — обратился Темучин к родственникам повелителей татарских родов, — и зарубите себе на носу: то же самое ждёт каждого из вас, кто посмеет ослушаться или как-то выразит своё неповиновение...
— Смотри и запоминай, — шепнул Сондуг своей возлюбленной, — родится у нас сын, пусть узнает и он об этой казни, а родится и у него сын, пусть знает и он, и так, покуда на земле будут жить татары и покуда будут рождаться у них дети...
— Да, — тихо ответила молодая катунь и крепко сжала руку Сондуга.
В неволе у Сондуга и Юлдуз действительно родится сын, который станет предком Мамая...
«Покончив с казнями главарей и сбором пленных татар, Чингисхан созвал в уединённой юрте семейный совет для решения вопроса о том, как поступить с полонённым татарским народом, — рассказывает «Тайная история монголов». — На совете поговорили и покончили с этим так: «Татарское племя... истребим полностью, равняя ростом тележной чеке, а оставшихся (малых детей, ростом ниже тележной чеки) обратим в рабство и раздадим по разным местам. Женщин также перебить, а беременным рассечь утробы, дабы совершенно их уничтожить».
«Но в конечном счёте после гнева Чингисхана на племя татар и уничтожения их всё же некоторое количество осталось по разным углам, — сообщает далее «Сокровенное сказание», — каждый по какой-нибудь причине; дети, которых скрыли в ордах и в домах эмиров и их жён; от некоторых беременных женщин, которые избежали смерти, родились дети; племя, в настоящее время считающееся татарским, — из их рода».
«(Потом) Чингис повсюду посылал вперёд татар, и отсюда распространилось их имя, так как везде кричали: «Вот идут татары!», — так писал в своём отчёте совету кардиналов посланный ими в стан монголов папский легат из ордена миноритов Плано Карпини.
...А разгромив татар, Чингисхан принялся за кераитов: Тогорилу, своему союзнику в битвах на реке Улдза и в урочище Давлан-Нэмурчес, залил глотку кипящим маслом, затем захватил Китай и в пятьдесят лет был поднят на «белом войлоке почёта» и провозглашён великим кааном (каганом) монголов и всех покорённых народов. Ханы, возведя его в этот ранг, надеялись, что Темучин станет исполнять их волю, но он наделил себя именем Чингисхана, что значит посланный небом, и так же, как татарских князей, сварил их живьём в котлах... И сделал это в отместку за своё унижение, когда он, будучи ещё мальчиком, носил цепи, а потом колодки раба и в кузнице работал от зари до зари.
Жестокость породила жестокость...
Далее Чингисхан двинул свою разношёрстную, но спаянную железной дисциплиной Орду на запад, в Среднюю Азию. Впереди его войска лошади везли метательные машины, которые могли бросать через стены крепости горящие стрелы, обёрнутые паклей и смолой, и горшки с зажигательной смесью.
Иранский летописец Рашид ад-Дин рассказывает, как была взята столица Хорезма — Ургенч.
«Горшками нефти они зажгли огонь в кварталах. Монголы бились крепко, брали квартал за кварталом и дворец за дворцом, пока взяли таким способом весь город в продолжение семи дней: выгнали жителей разом в поле, отделили около 100000 их ремесленников и искусников и отправили в восточные страны. Женщин и мальчиков угнали в плен, а остальных разделили воинам, чтобы они предали их смерти. Говорят, что на каждого воина досталось 24 человека, а число солдат превышало 50 000. Короче, всех перебили, а войска занялись грабежом и расхищением и одним разом разрушили жилища и кварталы».