Гробовая тишина повисает после этой фразы Оливье Нокса. Спустя десять секунд Борис Вигор объявляет, что ему действительно пора уезжать. Советники прощаются с ним, подняв большой палец кверху, а два пальца другой руки скрестив под столом, чтобы завтрашние соревнования были удачными.
– Да ладно, не нервничайте, вся эта история скоро забудется, – обещает министр энергоресурсов перед тем, как выйти из зала.
– Поскорее бы он продул свой матч, чтобы его сняли, – бормочет министр госбезопасности.
– Увы, я управленец, а не рулеточное колесо, – отвечает министр игры со вздохом сожаления. – Итак, господа, благодарю вас за ваши предложения и благоразумие, с которым вы стремитесь уладить это дело. С чего начнем?
– С того, что вы здесь приберете, – роняет Оливье Нокс.
Он набирает горсть арахиса и выходит, пожелав всем спокойной ночи.
В лифте он нажимает на кнопку цокольного этажа, поворачивается к зеркалу и тщательно приглаживает свои длинные черные волосы.
– Ты заметил, что я не вывел их прямо на твой след, – шепчет он, пристально глядя в зеркало над своим отражением.
Я вздрагиваю, отчего по зеркалу проходит рябь.
– Вы меня видите?
– Я тебя чувствую, Томас Дримм. Ты спишь, а твое сознание опять вошло в контакт с моим.
– Но почему?
– Ты всё время задаешь один и тот же вопрос. И когда проснешься, забудешь всё, что сейчас пережил. Но наберись терпения: скоро я явлюсь к тебе собственной персоной, и ты примешь бой, к которому предназначен. Спи крепко, Томас Дримм. Набирайся сил.
Он три раза нажимает на кнопку с цифрой 6. Лифт исчезает. Я оказываюсь в темноте, и я не знаю, кто я. Не знаю, откуда мне известны эти люди, их имена, их жизнь, их мысли. Меня зовут Томас Дримм – это всё, что я знаю; по крайней мере, так говорит человек, который чувствует мое присутствие. Но кто я? Если бы он не сказал, что я сплю, я подумал бы, что уже умер. Хотя нет никаких доказательств, что он говорит правду.
ПонедельникКак отделаться от ангела-хранителя
11
– На помощь, Томас!
Я просыпаюсь, как от удара. Судя по всему, кошмар продолжается. У меня была надежда, что эта история с призраком, заключенным в плюшевом медведе, закончится к утру, но в моей комнате светло, сна ни в одном глазу, а я всё равно слышу голос убитого мною старика.
– На помощь!
Я выпрыгиваю из кровати и бросаюсь в ванную, где мой медведь, подвешенный за ухо к бельевой веревке, судорожно дергается и воет. Его плюшевое тело покрыто красными пятнами.
– Сними меня и вымой жавелевой водой, срочно! У меня аллергия!
– На что?
– На себя! На материал этой чертовой игрушки! За ночь я просканировал твоего медведя – он на сорок процентов состоит из фталатов!
– Что это?
– Химические соединения, которые добавляют, чтобы придать эластичность и отбить неприятный запах. Кошмар! Они изменяют ДНК в клетках спермы, и она теряет свои репродуктивные свойства!
Мне хочется подшутить над профессором. Я говорю, что в его возрасте он вряд ли подарит нам медвежат.
– Да я не о себе беспокоюсь, дуралей!
Я уже собирался снять его с веревки, но тут поспешно отдергиваю руку.
– Да отцепи меня наконец! Ты двенадцать лет тискаешь своего медведя, и от лишнего прикосновения твоя пиписька не станет более радиоактивной.
– Но здесь же нет этикетки, откуда вы знаете свой состав?
– Понятия не имею! Может, у мертвых появляются новые способности. Я ни о чем таком не думал, а просто ждал, когда ты проснешься, чтобы приняться за работу, и вдруг мое сознание переместилось внутрь молекул медведя. Я проверил каждый атом! Это просто ад! С тех пор как я узнал, из чего состою, меня мучит аллергия на все мои составляющие!
– А что это за красные пятна?
– Не знаю! Возможно, химическая реакция. Должно быть, я вызвал изменение атомов красящего вещества, когда идентифицировал их.
– Вы могли испортить моего медведя! А он – память о прошлом…
– Он мое настоящее, если ты забыл. И проблема касается меня!
– Но красные пятна такие противные!
– Это всего лишь психосоматическое явление. Можешь меня трогать, они не заразны.
С минуту я колеблюсь, потом беру его кончиками пальцев и отношу в свою комнату.
– Томас, ты проснулся? Поторопись!
Моя мать. Только ее сейчас не хватало. Я говорю медведю, что мне надо спуститься позавтракать.
– Но ты же не бросишь меня в таком состоянии? К тому же я набит ядовитым огнеупорным материалом и ингибиторами горения на случай пожара: всё ради твоей безопасности! Эту игрушку купили тебе, и ты за нее отвечаешь!
– Я не просил ее покупать!
– Теперь, когда я знаю, во что угодил, я больше не могу оставаться в этом медведе! У меня всё тело зудит!
– Ну ладно, переселитесь в другую игрушку. Давайте вот в эту.
И я указываю на Бориса Вигора, которого мать подарила мне на мой пятый день рождения: это фигурка нашего национального героя, одетого в форму для менбола поверх костюма министра.
– В эту гадость из латекса? Издеваешься? В ней полно органических соединений олова, которые воздействуют на иммунную систему, тормозят рост и способствуют ожирению!
– Вы уверены?
– Приходится верить, – говорит он, понизив голос, и видно, что это удивляет его самого. – Теперь мне удается сканировать игрушки даже на расстоянии… Ой-ой-ой!
– Что такое?
Он пристально смотрит на гуттаперчевого Бориса Вигора, которого я всегда складываю в самые немыслимые позы, чтобы отомстить этому придурку за его физическое совершенство.
– Да он еще хуже, чем я! Пятьдесят процентов этоксилата алкилфенола, самого ядовитого из всех соединений, разрушающих эндокринную систему.
– Завтрак на столе! – кричит мать. – Поторопись!
– Ладно, мне пора, профессор. Скоро вернусь, и тогда посмотрим.
– Но ты же не бросишь меня в таком состоянии? – визжит он, расцарапывая лапами свой потертый плюш. – Этот зуд невыносим, я больше не могу терпеть! Мое сознание перемешалось с молекулами пенопласта, они меня заражают, я отравляю сам себя!
Я устало напоминаю ему, что он уже мертвый и, следовательно, зуд ему не опасен.
– Еще как опасен! Мой рассудок полностью выбит из колеи из-за того, что я узнал! Из-за тебя я стал пленником материала, который воздействует на мою психическую целостность!
– Но что я могу сделать?
– Томас, ты опоздаешь, осталось десять минут!
– Иду, мам!
Я открываю чердачное окошко, придвигаю к нему стол и кладу медведя под солнечные лучи.
– Расслабьтесь, я скоро вернусь.
– Расслабиться? Может, хочешь, чтобы я еще и позагорал? Убери меня с солнца, балбес! От ультрафиолетового излучения фталаты становятся еще токсичнее! По-твоему, мне недостаточно плохо?
Одним пальцем я подталкиваю его в тень и спускаюсь в кухню. Этот медведь достал со своими выдумками! Может, смерть усугубляет недостатки? Наверное, при жизни он был законченным параноиком, к тому же в старости у него развилось слабоумие, это отмечено в учетной записи моего отца.
Тем не менее его нужно срочно утихомирить. Если уж я решил положить его в школьную сумку и на перемене отнести к нему домой, то необходимо, чтобы он вел себя тихо. Не хватало еще попасться на глаза физичке с плюшевым медведем, у которого разыгралась крапивница. Я и так таскаю с собой игрушку, в моем-то возрасте, а если она вдобавок начнет чесаться, физичка подумает, что я принес заводного медведя для развлечения одноклассников. Можно подумать, мой средний балл недостаточно низок.
На кухне отец с мрачным видом пьет кофе; воротничок у него сбит на сторону. Зато мать в полной боевой готовности: серый деловой костюм, на напряженном лице – безупречный макияж.
– У меня неприятности, и я сейчас уезжаю, поэтому в коллеж тебя отвезет отец.
Она допивает кофе, хватает сумку и выходит из кухни.
– Вчерашний везунчик пытался покончить с собой, – замечает отец с кривой усмешкой. – Когда человек не готов к удаче, ее трудно пережить. Не знаю, какой психологический совет дала ему твоя мать, но, если он слетит с катушек, вина будет на ней.
Я смотрю на его дрожащую руку, которая крошит и ломает тост. Поскольку я учусь в том же коллеже, где отец преподает, он отвозит меня на занятия каждое утро, кроме понедельника. По понедельникам он работает дома – проверяет школьные сочинения. И чтобы переварить писанину тупых учеников, накануне пьет в три раза больше, чем обычно.
– Пап, а ты сможешь вести машину?
– Никаких проблем, дружище, я взял всё, что нужно.
Он указывает на трубку и маску для подводного плавания, которые лежат на клеенчатой скатерти, и снова подливает виски в кофе. Я глотаю ложку заваренных диетических хлопьев, потом спрашиваю с непринужденным видом:
– Пап, ты не мог бы одолжить мне свою бритву?
Он вздрагивает и смотрит сначала удивленно, потом благодушно.
– С удовольствием, сынок, но не рано ли? Клянусь, усов у тебя еще не видно.
Покраснев, я опускаю глаза.
– Но если тебе так хочется – пожалуйста.
Я встаю, и, дожевывая, бегу в ванную родителей, а потом одним махом взлетаю к себе.
– Что ты творишь? Прекрати сейчас же! – протестует медведь, извиваясь под вибрирующей электробритвой.
– У вас аллергия на собственный мех: я вас побрею!
Он сразу успокаивается, но тут раздается металлический лязг, внутри бритвы что-то вспыхивает, и жужжание умолкает. Я встряхиваю ее, открываю решетку, чтобы вытряхнуть плюшевый ворс, и пытаюсь включить снова. Бесполезно. Между тем профессор лежит неподвижно. Чувствуя одновременно страх и облегчение, я говорю себе, что убил его второй раз.
12
– Ты действительно тупой, – вздыхает Лео Пиктон, разглядывая выбритую проплешину на своем животе. – На кого я теперь похож?
Сжав зубы, я лезу в душ, потом начинаю собираться в коллеж.
– Ты хочешь оставить меня здесь одного на целый день?