Война, революция и конкуренция за пределами государств
Глава 6. Джон Локк. Либерализм и экстернализация конфликта
Второй из великих теоретиков общественного договора – это Джон Локк. В отличие от своего предшественника Гоббса, Локк считается классическим либералом, поскольку он отстаивал конституционное ограничение суверенитета, защищающее права индивидов на жизнь, свободу и собственность. Я даю обзор локковской теории общественного договора и его концепции конституционного суверенного государства. Естественное состояние, закон природы и естественное право, а также теория согласия – вот что составляет основную часть нашего обсуждения, поскольку именно в этих вопросах Локк заметнее всего отличается от Гоббса.
Также я исследую аргументы Локка о праве на революцию и его теорию собственности, связанную с торговлей и колониальными завоеваниями. Связь Локка с колониализмом и влияние последнего на его теорию были прояснены так называемым колониальным поворотом в современной политической теории. Эту главу я завершаю обсуждением теории государства Локка и его взглядов на нормативный статус неконституционно ограниченных властей и то, в какой мере они должны признаваться легитимными государствами. Часто Локка считают первоисточником либерального идеализма, что оправдывается его моралистической теорией естественного права, но завершается эта глава обсуждением его отношения к различию реализма и идеализма, а также его защиты воинственного либерального порядка на международном уровне.
Роберт А. Голдвин в конце главы об английском политическом философе Джоне Локке пишет:
Локк был американским философом, нашим царем – насколько философ вообще мог стать когда-нибудь царем великой нации. А потому мы более другого народа на Земле обязаны справедливо оценить его учение, поскольку мы располагаем необходимым для этого опытом [Goldwin, 1987, p. 510].
В последние десятилетия историки политической мысли потратили много сил на то, чтобы спасти репутацию Локка от тех, кто хотел видеть в нем прежде всего философа или идеолога самих основ американского общества, а также конституционализма или легального либерализма, из них возникших. Так, можно попытаться показать, что аргументы Локка служили критике политической теологии XVII в. и были использованы в дискуссиях, как нельзя более далеких от фундаментальных положений либеральной идеологии, – в частности, он отрицал терпимость по отношению к атеистам или римским католикам, а также гражданское примирение с ними. Или же можно показать, что на основание американского государства оказали большее влияние республиканцы – наследники Макиавелли, например Джеймс Харрингтон и Монтескьё, а не такие индивидуалисты и сторонники договора, как Локк. Некоторые авторы утверждали также, что само представление о либерализме как стройной политической идеологии до XIX в. вряд ли имеет смысл.
Но в приведенной цитате Голдвина наиболее интересно не указание на влияние Локка на внутренний конституционный строй США, но более общее предположение, что в Локке есть нечто «американское». Под Америкой имеются в виду, разумеется, Соединенные Штаты, эту связь признают многие американские исследователи, но также ее можно распознать в отношении к Локку и локковскому либерализму среди теоретиков международных отношений. Если Томас Гоббс представляется классическим источником современного структурного реализма, то его коллега и теоретик договора Локк занимает срединное положение между реалистами и идеалистически настроенными интернационалистами и сторонниками космополитизма. Либеральная позиция предполагает, что международная область является не «войной всех против всех», где каждое государство неизменно боится за свою безопасность, а в целом мирной конкуренцией и возможной, хотя и временной, кооперацией государств, преследующих свои интересы в мире без постоянного международного порядка [Doyle, 1997]. Такая кооперация способна дать толчок развитию международных институтов и правил, упрощающих взаимовыгодное преследование интересов, которое, по словам Джозефа Найя и Роберта Кихейна, является более удачной характеристикой международных отношений, чем узкий, сосредоточенный исключительно на безопасности реализм теоретиков, опирающихся на Гоббса, например Кенна Уолца [Keohane, Nye, 1977].
В рамках этой общей либеральной парадигмы, которая отчасти действительно отражает политическую теорию Локка, есть также и место для гегемонных сил, подкрепляющих правила кооперации, пока интересы всех участников согласуются с общей схемой кооперации и с наличием гегемонной силы. До последнего времени, пока президентом США не был избран Дональд Трамп, это соответствовало представлению США о самих себе: они считали себя, с одной стороны, заинтересованным участником международных отношений, но с другой – гарантом международного порядка глобальной экономики, основанного на определенных правилах, причем этот гарант мог использовать свою военную силу для поддержки такого порядка, а не просто преследовать свои узкие национальные интересы [Ikenberry, 2020]. Это сложное представление США о самих себе как последней надежде благотворного либерального порядка подверглось многосторонней атаке, в том числе и внутри США, поскольку Трамп – лишь самое позднее проявление своеобразного почвенничества и изоляционизма в политике США. Критики считают это представление циничным самообманом, маской, скрывающей национальную политику, агрессивную и реалистическую, или видят в нем трагический пример демократического высокомерия, как у Перикла. И хотя вера США довольно далека от идей самого Локка, в какой-то мере это восприятие вчитывается в понимание его аргументов и наследия. Точно так же определенные аспекты аргументов и философского стиля Локка сказываются на том, как воспринимаются либеральные устремления и намерения, когда они применяются к международной сфере как пространству между легитимными государствами и к их отношениям с нелегитимными государствами или народами, не имеющими своего государства.
Аргументы Локка теснее всего связываются с политикой международного либерализма во взглядах на легитимность государства, на притязания и нормативный статус индивидов. Есть еще одна важная составляющая либерального интернационализма, прямо в этой главе не рассматриваемая. Она связана с Монтескьё и Адамом Смитом, поскольку Локк был меркантилистом, по крайней мере в вопросах экономической политики, и рассматривал глобальную торговлю как конкуренцию с нулевой суммой. Вклад Локка в международный либерализм в основном определяется архитектурой и легитимностью государствоцентричной системы либерального легализма, противопоставленной империи и некоторым другим структурам государственной политики [Armitage, 2012; Kelly, 2015]. С точки зрения современных теоретиков космополитизма и теоретиков-ревизионистов справедливой войны (таких, как Джефф Макман и Сесил Фабр), аргументы Локка влекут важные нормативные следствия, заслуживающие положительной оценки. Тогда как с точки зрения других авторов, они стали важным источником нестабильности в международных вопросах, более того, в крайних случаях они способны подорвать возможность любого международного порядка. Наиболее интересно здесь то, что Локк оказывается источником понимания либерального порядка в XXI в. и в то же время революционным вызовом этому порядку, если учесть обязанности индивидов и либеральных государств по отношению к нелиберальным режимам.
Жизнь в интересное время – политическая биография Локка
Как и в предыдущих главах, интеллектуальная биография может обладать разной ценностью для понимания аргументов и значения международной или политической мысли определенного мыслителя. В некоторых отношениях биография позволяет соотнести его идеи с контекстом определенных дискуссий и дает ключ к пониманию их смысла, но в других ее полезность остается ограниченной. В случае Локка его биография чаще всего исследуется как ключ к его сложным и не всегда согласующимся друг с другом работам. В 1689 г., вернувшись из изгнания, проведенного им в Голландии, Локк опубликовал три важные работы: «Опыт о человеческом разумении», «Два трактата о гражданском правлении» и «Послание о веротерпимости». «Опыт», безусловно, является величайшей работой по философии, написанной на английском языке, именно он определил репутацию Локка как ведущего мыслителя европейского Просвещения. В этой работе он разрабатывает эмпиристскую психологию, обосновывающую все знание опытом. «Опыт» вместе с «Посланием о веротерпимости», в котором отрицается политическое право навязывать единообразие веры или религии, знаменуют собой возникновение либеральной просвещенной философии, определившей философскую основу новой науки Исаака Ньютона. Однако радикализм философии Локка оказался проблемой для его политических идей, которые при его жизни никогда не публиковались под его именем и которые были основаны на естественном законе и естественных правах. Важным вопросом для исследователей остается то, возможен ли какой-то более общий синтез, примиряющий между собой «Опыт», «Послание» и «Два трактата». Но каждая из этих работ по-своему акцентирует интерпретацию биографии Локка.
Если отправляться от «Опыта», мы могли бы подчеркнуть интерес Локка к медицине и его связь с зарождающейся эмпирической наукой и такими его современниками, как Роберт Бойл, Лейбниц и Ньютон [Woolhouse, 2009]. «Послание» указывает на значение интереса Локка к религии, религиозному примирению и внутренней политике. Тогда как «Два трактата» говорят о международном аспекте его политической мысли, который часто упускают из виду, когда основное внимание уделяется политике «Славной революции» 1688 г. [Armitage, 2012; Kelly, 2015]. Этот вопрос становится, с точки зрения многих комментаторов, еще более важным, если учесть антиколониальный поворот в исследованиях Локка, произошедший за два последних десятилетия. В этой главе также подчеркивается международный аспект идей Локка, но не только в плане его отношения к колониализму.
Джон Локк родился в Рингтоне (графство Сомерсет) на западе Англии в 1632 г. Его отец служил в армии парламента во время гражданской войны в Англии, благодаря этой службе и покровительству местного члена парламента он смог отправить сына в Вестминстерскую школу в Лондоне (где он присутствовал при казни Карла I), а потом и в колледж Крайст-Черч в Оксфорде. В бытность в Оксфорде Локк придерживался довольно консервативных политических взглядов, о чем говорит его аргументация против религиозной терпимости в «Двух трактатах» 1660 г. Но также он проявлял интерес к медицине и естественным наукам, что позволило ему познакомиться с Энтони Эшли-Купером бароном Эшли (будущим графом Шефтсбери), главой протестантской оппозиции, выступавшей против политики Карла II в отношении к католической Франции. Шефтсбери страдал от абсцесса печени, который был, как ни странно, успешно прооперирован Локком. Успех операции стал началом для личных и политических отношений Шефтсбери и Локка – последний в результате попал на государственную службу и стал работать инспектором Палаты торговли и плантаций, а потом секретарем лордов-собственников Каролины. Также отношения с Шефтсбери затянули его в радикальную политику, составившую оппозицию Карлу II и его брату католику Якову, герцогу Йоркскому. В эти годы, в 1669 г., Локк написал «Генеральный план развития» для Каролины и завязал отношения с североамериканской колониальной администрацией, которые он сохранил до конца своей жизни.
Только Макиавелли как дипломат или Фукидид как афинский военачальник могут посоперничать с Локком в части практической вовлеченности в международную политику. Однако на раннем этапе политическая карьера Локка как компаньона Шефтсбери оказалась под угрозой в силу политической вражды последнего с герцогом Яковом Йоркским. Когда в 1675 г. Шефтсбери попал в опалу из-за сопротивления восхождению Якова на трон (во время кризиса, вызванного Биллем об отводе), Локк воспользовался возможностью посетить Францию, где прожил с 1675 по 1679 г. Он вернулся в Англию вслед за кратковременным возвращением к власти Шефтсбери, но вскоре, в 1683 г., был вынужден бежать в Нидерланды, когда был раскрыт Заговор Ржаного дома – план убийства Карла II и Якова Йоркского. Друг Локка и его политический корреспондент Элджернон Сидни был казнен, и Локк имел все основания опасаться за свою жизнь, поскольку рукопись «Двух трактатов» была, в частности, написана как оправдание отвода Якова Йоркского от трона и народного права на революцию.
В течение шести лет Локк жил в изгнании и скрывался от шпионов, которые пытались убить его или похитить и вернуть в Лондон, где бы его судили. В это время он также состоял в связи с заговорщиками, пытающимися свергнуть Якова II как законного монарха и сменить правительство. Эта сторона политической жизни Локка прекрасно отображена его исследователем Ричардом Эшкрафтом [Ashcraft, 1986]. Она отлично оттеняет тот факт, что аргументы Локка ставят под вопрос фундаментальные аспекты государствоцентричной системы международных отношений, которую, как мы думаем, мы унаследовали с конца XVII в. Локк отрицает права государств и защищает вмешательство индивидов и легитимных государств в эпоху смут и революционных потрясений, причем теоретики XXI в. могли бы счесть это нарушением международного порядка или даже оправданием терроризма.
Вторжение в 1688 г. принца Вильгельма Оранского (мужа сестры-протестантки Якова II) и восстание в самой Англии привели к свержению Якова II, бежавшего во Францию. Локк вернулся в Англию, но опубликовал свои «Два трактата» анонимно, опасаясь того, что их могут трактовать в революционном духе. Он вернулся на государственную службу, занимался экономической и торговой политикой. Его последний период активной работы в роли старшего чиновника нового режима пришелся на важную эпоху английской экспансии и имперской консолидации. Этот процесс со временем привел к союзу 1707 г. между Англией и Шотландией, который стал началом превращения Великобритании в важнейшую морскую империю XVIII в., и какое-то время Локк находился в самом центре колониальной и внешней политики. Он умер тихой смертью в 1704 г. в Эссексе, где о нем заботилась его подруга и многолетняя корреспондентка Дамарис Мэшем.
Бескровная «Славная революция» 1688 г. и место в ней Локка впоследствии оказали влияние на основание американского государства. Однако эта история заслонила собой как революционную природу либерализма Локка, так и то, в какой мере последняя определялась его международным опытом и размышлениями о международных делах. Я полагаю, что особое внимание Локка к роли суверенного государства в международных делах всегда оставалось существенной частью его философской политики.
Естественное состояние, закон природы, наказание и войны
Современные исследователи редко читают первый из «Двух трактатов» Локка ради просвещения и познания. Он включает длинное и обстоятельное опровержение «Патриарха» сэра Роберта Филмера (1680), в котором тот пытался оправдать политический абсолютизм, представив его в качестве формы патриархального правления, возводимой через Писание к сыновьям Ноя. И если Бог передал власть над землей Адаму, а потом и его сыновьям, то после библейского потопа сыновья Ноя унаследовали это божественное право правления. Именно из него возникает власть царей, но также, что еще важнее, господство или собственность на землю в границах их территорий. Идеологическая ценность этого аргумента для защитников абсолютизма Стюартов состояла в том, что им отрицалось налогообложение по согласию. Если король уже владеет всем, тогда так называемой частной собственностью можно пользоваться только на условиях, которые могут меняться без согласия пользователя. В «Первом трактате» Локк опровергает аргументы Филмера, предлагая альтернативную интерпретацию Писания.
Во «Втором трактате» он берется определить политическую власть как нечто совершенно отличное от власти патриархов или отцов. Политическую власть он определяет так:
…политической властью я считаю право создавать законы, предусматривающие смертную казнь и соответственно все менее строгие меры наказания для регулирования и сохранения собственности, и применять силу сообщества для исполнения этих законов и для защиты государства от нападения извне – и все это только ради общественного блага (II § 3) [Локк, 1988, с. 263].
Задача «Второго трактата» состоит в объяснении происхождения и оправдании этой концепции политической власти и выводов, которые из нее делаются. Как и Гоббс, живший почти в то же время, Локк предлагает абстрактную защиту теории власти и правления на основе теории договора, избегая отсылок к Писанию и опираясь на естественное состояние, концепцию закона природы и естественного права. Но между взглядами Локка и Гоббса есть существенная разница.
Гоббс, как известно, указал, что в естественном состоянии жизнь человека «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна», что стало основой для защиты им абсолютного суверенитета. Как и Гоббс, Локк пытается абстрагироваться от нашего опыта и построить концепцию мира без политической власти, которая бы служила доводом в пользу ее создания, то есть у него политическая власть и государство опять же представляются плодом человеческого искусства. Концепция естественного состояния Локка отличается тремя важными чертами. Во-первых, естественное состояние – это «состояние полной свободы», в котором люди могут свободно действовать и распоряжаться своим имуществом «в границах закона природы». Во-вторых, существует закон природы, который носит обязывающий характер, независимо от политической власти. В-третьих, естественное состояние – это «состояние равенства», причем это нормативное или создающее обязанности утверждение, а не просто дескриптивное. Естественное состояние у Локка отличается от Гоббсова естественного состояния тем, что оно допускает социальное взаимодействие, включая приобретение и обмен собственностью и владениями. В самом деле, в главе 5 «Второго трактата» Локк представляет знаменитую концепцию дополитического приобретения частной собственности на землю, которая образует важную часть его анализа колониализма, к которому мы вернемся позже. С точки зрения Локка, дополитический мир – это мир моральных обязанностей и долга, в котором все люди свободны и равны. Именно этот тезис желал опровергнуть Филмер, представляя подчинение патриарху или родителю в качестве естественного состояния.
Тогда как Локк утверждает, что люди в естественном состоянии одновременно свободны в моральном отношении и равны. Люди свободны в том смысле, что они не подчинены господству или руководству других. Однако это не состояние вседозволенности, в котором они могли бы делать все, что им хочется: никто не волен убивать другого человека по собственной прихоти и в то же время люди не вольны разрушать любые вещи природы. Свобода как моральное понятие доступна каждому как естественное право, так что естественное состояние – это состояние морального равенства. Индивиды в естественном состоянии не просто равны своей силой, поскольку они могут повредить другим или угрожать им, они морально равны в том, что у них есть претензия к другим агентам, требующая от них определенного действия или воздержания от действия. Аргумент Локка, подтверждающий эту фундаментальную моральную претензию индивидов на свободу и равенство, не вполне ясен и довольно спорен; он вводится в § 4–5 отсылкой к книге Ричарда Гукера «Законы церковной политики». Но Локк понимает, что отсылка к авторитету не является философским обоснованием. Аргумент развивается путем привлечения идеи собственности: «Ибо все люди созданы одним всемогущим и бесконечно мудрым творцом; […] они являются собственностью того, кто их сотворил, и существование их должно продолжаться до тех пор, пока ему, а не им это угодно» (II § 6) [Локк, 1988, с. 265].
В главе 5 «О собственности» Локк указывает на то, что применение и привнесение труда в природу, не являющуюся чьей-либо собственностью, составляет первейшее право на продукт этого труда. Соответственно, если мы созданы, тогда нами владеет наш создатель, исключая какие-либо промежуточные права или власть над другими людьми. Такое право первичной собственности означает, что люди как лица не владеют своими телами, по крайней мере не в смысле свободы самоубийства. У людей есть долг сохранять себя и по возможности не уничтожать других – таково основание локковской концепции естественных прав.
Каждый из нас, поскольку он обязан сохранять себя и не оставлять самовольно свой пост, обязан по той же причине, когда его жизни не угрожает опасность, насколько может, сохранять остальную часть человечества и не должен, кроме как творя правосудие по отношению к преступнику, ни лишать жизни, ни посягать на нее, равно как и на все, что способствует сохранению жизни, свободы, здоровья, членов тела или собственности другого (II § 6) [Локк, 1988, с. 265].
Согласно этому аргументу, все мы равны пред Богом. Но, конечно, он зависит от теистической посылки, указывающей на существование творца, с которой Локк вполне готов согласиться как с рациональным убеждением, хотя индивидуалистам-моралистам XXI в. она представляется менее убедительной. Некоторые исследователи утверждали, что «Два трактата» Локка были опубликованы анонимно только потому, что он не мог предложить рационального основания для своих фундаментальных моральных убеждений, которое бы выдержало критику со стороны его собственной скептической и эмпиристской психологии, изложенной в «Опыте о человеческом понимании».
Локк не составляет списка естественных прав, однако их можно вывести из его описания того, что необходимо для сохранения жизни, то есть таких вещей, как свобода искать средства существования посредством труда, в том числе пищу, одежду, кров и защиту. Такие права являются основанием наших претензий к другим и их – к нам, и это основа закона природы в теории Локка. Но, поскольку у нас есть долг сохранять себя, эти права в основном являются негативными – то есть правом на беспрепятственный поиск пищи, но они не означают того, что другие должны ее нам предоставить.
Естественное состояние имеет закон природы, которым оно управляется и который обязателен для каждого; и разум, который является этим законом, учит всех людей, которые пожелают с ним считаться, что, поскольку все люди равны и независимы, постольку ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого (II § 6) [Там же, с. 264–265].
Закон природы как закон разума, несомненно, ставит важные вопросы о моральной эпистемологии, на которые с позиций «Опыта» сложно ответить. Но, если отложить этот вопрос, Локк полагает, что закон природы создает истинные обязанности за счет распределения долженствования. Поскольку человек обладает правом на жизнь, он является выгодополучателем всех остальных людей, обязанных его не убивать. Точно так же, обладая свободой, он является выгодополучателем остальных, у кого есть обязанность не ограничивать его свободу. Однако это не означает, что Локк предлагает однозначно бенефициарную теорию прав, поскольку некоторые естественные права (такие, как право на приобретение собственности) являются свободами, не налагающими на других обязанности. Они – просто свобода человека действовать определенным образом, занимаясь трудом или приобретением. Но когда человек уже приобрел собственность или произвел продукт труда, у других есть обязанность не вмешиваться. Основная мысль тут в том, что фундаментальное право не производно от первичной обязанности. Главным для теории закона природы у Локка является представление о том, что нарушение права или обязанности – это объективный ущерб и в таком качестве он подлежит наказанию.
Одна весьма важная черта концепции закона природы у Локка состоит в том, что это именно закон, а не просто мнение о том, что мы должны делать. Как мы уже отметили, естественный закон – это санкционированный разумный аргумент, неповиновение которому заслуживает наказания. Закон и наказание составляют пару. Но, кроме того, естественный закон в естественном состоянии уже полон; это реальный закон, а не просто указание на него, а потому он обладает реальной и легитимной силой санкции: «Ведь закон природы оказался бы… бесполезным, если бы в этом естественном состоянии никто не обладал властью проводить в жизнь этот закон» (II § 7) [Локк, 1988, с. 265]. Дело в том, что в естественном состоянии каждый обладает исполнительной властью закона природы, а потому «каждый человек имеет право наказать преступника и быть исполнителем закона природы» (II § 8) [Там же, с. 266].
Только благодаря обладанию исполнительной властью закона природы любой человек в естественном состоянии может применять власть к другому человеку, учитывая естественное равенство и обязанность сохранять друг друга в этом естественном состоянии. Когда некто убивает другого или причиняет ему вред, он ставит себя вне закона природы, становясь изгоем. Он живет вне закона природы и по другому закону. Следовательно, мы можем в отношении таких людей нарушить закон природы, в частности уничтожить их «как льва или тигра, одного из тех диких кровожадных зверей, с которыми люди не могут иметь ни совместной жизни, ни безопасности» (II § 11) [Там же, с. 268].
Хотя в естественном состоянии присутствует насилие или сила, она легитимна только в форме правомочного наказания, в ином виде она исключается первичной обязанностью оберегать друг друга. Такая исполнительная власть закона природы дает основание для двух специфических прав на наказание. Первое – право на наказание для острастки или предотвращения преступлений, второе – право на наказание как возмещение. Право на предупреждение применяется всеми людьми, а не только теми, кто понес ущерб или стал жертвой преступников и изгоев. Оно может включать и смертную казнь тех, кто создает угрозу, или убийц. Здесь действует аналогия со львами, тиграми и дикими животными, с которыми мы не можем жить в одном обществе. Поскольку люди, ведущие себя как звери, наносят вред не только своим жертвам, но и всему человечеству, у всего человечества есть обязанность предотвратить угрозу и опасность. Локк специально выделяет смерть как достойное наказание за убийство. Обоснование убийства человека как достойного наказания, а не просто побочного эффекта защиты себя и других не проведено у него в полной мере. Но из отсылки к Писанию ясно, что аргумент Локка зависит от идеи лишения прав. Применима ли смертная казнь только в качестве наказания за убийство?
Локк уходит от простой пропорциональности принципа «глаз за глаз», утверждая, что в случае незначительных нарушений закона природы достойное наказание может опираться на оценку степени тяжести наказания, в силу которого такое нарушение должно для преступника стать «невыгодным». В таком качестве наказание отчасти служит возмещению, а отчасти – устрашению. Аргумент о возмещении поддерживает необходимость и обязанность наказывать за нарушение закона. Тогда как в рамках строгой теории устрашения мы можем взвесить издержки наказания, сравнив их с другими издержками, и в некоторых случаях принять решение отказаться от наказания, поскольку оно не окажет устрашающего воздействия. Но, с точки зрения Локка, наказание – обязанность, вмененная нам законом природы, и мы не правы, когда не применяем эту власть. Устрашающее воздействие играет некоторую роль в определении суровости и природы наказания. Не существует простой связи между природой преступления и характером наказания, связи того рода, что мы могли бы вывести из применения смертной казни для наказания за убийство. А потому вполне возможно, что смертная казнь будет признана достойным устрашением для большинства преступлений против собственности. Локк занимается и проблемой частного насилия, и легитимным применением частного насилия в рамках исполнительной власти закона природы [Frazer, Hutchings, 2020].
Также Локк определяет дополнительное право на возмещение. Это право отличается от права на предотвращение, поскольку оно может применяться только жертвой преступления, а не третьими сторонами, в отличие от предотвращения. Право на возмещение позволяет жертве или истцу восстановить свое имущество, вернув то, что было украдено, или же компенсировав его стоимость. Это право не позволяет никому другому незаконно пользоваться выручкой от преступления. Но также оно важно для дальнейшего рассуждения Локка о компетенции политического судьи, поскольку только сторона, понесшая ущерб, может решить, следует ли стремиться к возмещению, но никто другой не может претендовать на «возмещение» того, что было получено незаконным путем, если только оно не было его изначальной собственностью. Если бы государство или какие-либо третьи стороны попытались получить обратно доходы, полученные преступным путем, не возвращая полную стоимость утраченной собственности изначальным собственникам, они также оказались бы виновными в пользовании выгодой от преступления, а это бы означало, что они нарушают закон природы. «Странное учение» об исполнительной власти закона природы – одна из наиболее проблематичных идей. Хотя такая власть определенно является одним из элементов идеи политической власти, она не является в полной мере «отчуждаемой» (то есть ее нельзя полностью потерять, отказаться от нее или передать). Основой для философии Локка является представление о том, что дополитический мир морален и что моральные нормы в этом политическом мире не просто создают обязанности, но также и содержат в себе законные санкции, способные оспаривать притязания политики. Таков генезис одного из наиболее спорных аспектов либерального универсализма в международной сфере. Но, прежде чем обратиться к этому вопросу, следует рассмотреть еще один элемент теории естественного состояния у Локка, а именно положение войны.
Третью главу «Второго трактата» Локк посвящает теме войны, и знание этого вопроса для естественного состояния довольно очевидно, в том числе и по контрасту с концепцией естественного состояния у Гоббса. У последнего война означает отсутствие закона и власти суверена. Тогда как у Локка отсутствие суверенной или политической власти (как он ее понимает) вполне совместимо с социальным взаимодействием, в том числе с примитивной торговлей и ремеслом. Война как феномен должна быть включена в представление о мире, который структурирован законом природы как фундаментальным качеством естественного состояния. Ее нельзя объяснить как у Гоббса, то есть как всего лишь отсутствие закона и власти суверена.
В § 16 «Второго трактата» Локк определяет состояние войны как состояние враждебности и разрушения, возникающее, когда человек «словом или действием» заявляет о «продуманном и твердом решении лишить жизни другого человека». Когда такое решение объявлено, человек, для которого возникла такая угроза, имеет право уничтожить то, что грозит ему уничтожением, поскольку закон природы требует, чтобы все были сохранены. Когда какой-то человек угрожает жизни другого, он в действительности отказывается от своего права на охранение, а потому его можно убить так же, как дикое животное или другое создание вне закона. Аргумент здесь напоминает тот, что приводится в защиту наказания, когда применение насилия и убиение оправдываются на основе подобного отказа от прав. В § 18 Локк доказывает, что я могу убить вора, даже если и нет прямой угрозы моей жизни, поскольку вор ставит себя вне закона природы, пытаясь подчинить меня своей власти. Поскольку меня ограничивают в свободе или лишают собственности, я имею право предположить, что вор мог бы забрать у меня все, в том числе и жизнь. Но в таком случае, если вор меня убьет, возмещение станет невозможным, и я не обязан ждать этого акта и только потом пытаться наказать преступника. Обязанность самосохранения позволяет мне убить вора как несправедливого агрессора, который, по сути, объявляет мне войну.
Далее следуют три важных элемента этой аргументации. Во-первых, состояние войны не обязательно является следствием страстного и поспешного акта, напоминающего беспричинную атаку. Оно рассматривается в качестве «продуманного и твердого решения» лишить жизни другого человека. Во-вторых, угроза жизни, создаваемая другим, – законное основание для утверждения собственного права на самосохранение против потенциального агрессора. Последний должен показать или заявить свое намерение создать угрозу для жизни других, однако не обязан привести свое заявленное намерение в действие, чтобы стать законной целью защиты от агрессии. Такое заявление о намерении может совершаться словами или делами (такими, как подготовка к вторжению для установления католицизма в протестантской Англии). Однако, вопреки позиции классического или современного реализма, простое существование альтернативной власти, которая могла бы создать такую угрозу, не является выражением «продуманного и твердого решения».
Позиция Локка отвергает структурную угрозу, включенную в «ловушку Фукидида» или же в дилемму безопасности, образуемую в анархическом состоянии, как оно представляется современным реализмом. Примерами заявленного «продуманного и твердого решения» у Локка становятся действия испанского короля Филиппа II и испанской армады в 1588 г. или поддержка Людовиком XIV абсолютизма Стюартов в так называемом папистском заговоре – точно так же, как, с точки зрения Джорджа Кеннана, именно идеологическая поддержка СССР глобальной революции, а не собственно армия Советского Союза – вот что превращало его в военную угрозу. Конечно, обратная сторона позиции Локка также является проблемой для современного либерального универсализма. Если государства не поддерживают локковские естественные права или же современные права человека (которые не вполне совпадают, но для нашей аргументации это не важно), тогда они подлежат наказанию, ведь своим «твердым и продуманным решением» они создают угрозу для либерального порядка государств, поддерживающего универсальные либеральные нормы. Вот что составляет предмет озабоченности современных критиков либеральной внешней политики США, например Джона Миршаймера. Они утверждают, что либеральный универсализм вырождается в угрозу безопасности другим, которые могут опасаться того, что их не сочтут правильно организованными государствами или народами. Наконец, Локк не ограничивает состояние войны одними только правомочными властями, такими как монархи или государства. В этом плане он отклоняется от традиционной теории «справедливой войны» Фомы Аквинского или Витории, утверждающей, что только правители могут начинать войну друг с другом. Состояние войны может возникнуть между правителями, между правителями и подданными, между индивидами и негосударственными группами, наказывающими за нарушение закона природы. Эта идея была воскрешена современным космополитическим теоретиком справедливой войны Сесиль Фабр [Fabre, 2012]. В § 17 «Второго трактата» Локк утверждает, что всякий (обычный человек или правитель) стремящийся подчинить другого своей абсолютной власти в действительности объявляет этому человеку войну, поскольку заявляет о своем решении посягнуть на его жизнь и свободу. Такие режимы, как Франция Людовика XIV, создавали постоянную угрозу закону природы, по сути заявляя о «продуманном и твердом решении» посягнуть на права других, в частности англичан. Поэтому новое английское государство при Вильгельме III в действительности находилось с Францией в естественном состоянии, содержащем в себе возможность состояния войны.
Аргумент Локка – это, с одной стороны, ответ на смешение естественного состояния и состояния войны, обнаруживаемое у Гоббса, а с другой – урок для международной теории. В § 19 «Второго трактата» он отрицает то, что естественное состояние – это мир «вражды, злобы, насилия и взаимного разрушения». Его лучше понимать как состояние, в котором люди живут без «кого-либо, повелевающего всеми ими, имеющего власть судить между ними», тогда как состояние войны начинается, когда один из них применяет «силу без права» для угрозы другим [Локк, 1988, с. 272–273]. Естественное состояние может быть состоянием войны, но они не тождественны. Точно так же для Локка важно то, что состояние войны может начаться внутри общества или государства, если его чиновники или правители используют силу без права или законности. Об этом Локк прямо говорит в § 20 «Второго трактата», где пишет:
Тогда же, когда имеется возможность обращения к закону и к поставленным на то судьям, но этого средства лишают путем явного нарушения правосудия и бесстыдного извращения законов с целью прикрытия или оправдания насилия или ущерба со стороны каких-либо людей или группы людей, тогда трудно представить что-либо иное, кроме состояния войны. Ведь когда применяется насилие и наносится ущерб, хотя бы и руками тех, кто назначен для отправления правосудия, то это тем не менее остается насилием и ущербом [Локк, 1988, с. 273].
У Локка естественное состояние включает социальное взаимодействие и не сводится к войне всех против всех. Выдвигая этот тезис, Локк не просто предлагает естественное состояние в качестве гипотетической модели. Он опирается на опыт отношений между государствами и королевствами, приводя их в качестве примера естественного состояния. В этом отношении его либеральный универсальный порядок – более реалистическое описание международных отношений, чем теоретический реализм:
поскольку все государи и правители независимых государств во всем мире находятся в естественном состоянии, то совершенно очевидно, что никогда не было и даже не будет такого положения, когда множество людей в мире не находилось бы в этом состоянии (II § 14) [Там же, с. 269].
В отношениях между государствами или правителями нет вышестоящего человеческого законодательного института или мирового государства, но это не значит, что между правителями нет закона. Государства и государи не имеют права делать друг с другом все, что им пожелается. Когда один нарушает закон природы, у другого есть право объявить войну, чтобы за такое нарушение наказать. Только в силу такого управляемого законом естественного состояния правитель может наказывать агента, не являющегося нацией, за нарушение закона, а иностранец, постоянно проживающий в чужой стране, может требовать возмещения за нарушение закона, регулирующего имущественные права. Агент, не являющийся нацией, но участвующий в международной торговле и экономике, имеет право требовать наказания за вмешательство в его собственность или личные дела, хотя согласие на их управление не было дано никакому государю. Честность и соблюдение договоров – обязанность, не зависящая от членства в одном и том же политическом обществе. Если бы это было не так, было бы мало оснований участвовать в международной экономике и торговле.
Собственность, территория, колония и завоевание
Если бы аргумент Локка состоял только в оправдании законного политического правления, его внимание к дополитическому приобретению собственности осталось бы лишь курьезом. Однако тот факт, что он долго и подробно обсуждает это понятие в главе 5, указывает на то, что оно занимает важное место в его аргументации. Это проще всего понять, если рассмотреть теорию законности государства Локка с внешней, а не с внутренней точки зрения.
В дополитическом естественном состоянии индивиды способны приобретать собственность и обладать владениями в соответствии с законом природы. Для Локка вопрос в том, как доступ к общему ресурсу, необходимый для сохранения нашей жизни, может стать основой для частного права, закрывающего другим владение собственностью. Такие близкие к Локку по времени жизни авторы, как Гроций (1583–1645) или Пуфендорф (1632–1694), верили в то, что мир являлся общей собственностью аборигенов, однако это создавало проблему: как люди переходят от общего права к частному, в том числе и праву не допускать других людей к собственности, не нарушая их естественных прав. Революционный ответ Локка обходит саму эту проблему, представляя мир в качестве всего лишь общего ресурса, которым индивиды могут пользоваться, чтобы сохранить самих себя, что соответствует закону природы. Его оригинальный ход, озадачивший более поздних исследователей, состоит в доказательстве того, что естественное состояние уже содержит в себе определенную форму права на частную собственность, а именно на владение человеком собственным лицом и телом.
Мы уже отметили этот аргумент в контексте выведения естественных прав, в котором фундаментальная посылка состоит в том, что, поскольку все мы часть творения, мы суть собственность Бога, а это исключает любые отношения естественного господства или подчинения между людьми. Поскольку мы отвечаем за наше благосостояние и действия только перед Богом, мы являемся подлинными собственниками наших тел и того, что следует из действий нашего тела, а именно труда: «Человек, будучи господином над самим собой и владельцем своей собственной личности, ее действий и ее труда, в качестве такового заключал в себе самом великую основу собственности» (II § 44) [Локк, 1988, с. 287]. Также Локк подчеркивает, что труд является первичным источником стоимости:
Мне думается, что будет весьма скромной оценкой, если сказать, что из продуктов земли, полезных для человеческой жизни, девять десятых являются результатом труда. И даже более того: если мы будем правильно оценивать вещи, которые мы используем, и распределим, из чего складывается их стоимость, что в них непосредственно от природы и что от труда, то мы увидим, что в большинстве из них девяносто девять сотых следует отнести всецело на счет труда (II § 40) [Локк, 1988, с. 285].
Тот факт, что труд играет основную роль в концепции стоимости и собственности у Локка, значим для его концепции колониального присвоения, но как именно он создает исключительное право на вещи? В конце концов, частная собственность – это не просто доступ к объекту с целью обеспечения средств существования. Право на частную собственность, особенно в применении к земле, должно включать право не допускать других к тому, что было забрано и преобразовано. Как Локк связывает труд и исключительную собственность или переход от общего ресурса к частной собственности?
Аргумент, апеллирующий к труду, составляет часть ответа. В мире, который не является чьей-либо собственностью, преобразование материи природы в нечто ценное за счет труда создает первичный аргумент в пользу справедливости собственности как контроля. Зерно, выращенное моим трудом, не существовало бы, если бы не труд по зачистке, огораживанию и распашке земли. Это уже указывает на первейшее право претендовать на продукт труда, по крайней мере в той степени, в какой никто другой не может (при прочих равных условиях) выдвинуть претензии на равное право на этот продукт. Аргумент, апеллирующий к труду, подкрепляется честностью.
Но труда недостаточно по двум причинам. Во-первых, хотя труд может создавать продуктивный ресурс, которого бы в ином случае не существовало, можно по крайней мере спросить, почему он не является всего лишь пустой тратой сил. Во-вторых, огораживание и распашка земли уже предполагают первичное право на огораживание и недопущение всех остальных, а этим неизбежно предполагается, что земля ранее не находилась в собственности и не была подчинена первичному праву. Как мы уже отметили, Локк отрицает то, что мир изначально находится в общем владении, поэтому для частного приобретения должна найтись земля, не являющаяся чьей-то собственностью. В результате он начинает применять понятие terra nullius (ничейной земли, не находящейся в собственности), которое можно возвести к римскому автору Тациту и которое стало основой для колониального приобретения. Ответ Локка на первую проблему дается аргументом о «присоединении труда»:
Мы можем сказать, что труд его тела и работа его рук по самому строгому счету принадлежат ему. Что бы тогда человек ни извлекал из того состояния, в котором природа этот предмет создала и сохранила, он сочетает его со своим трудом и присоединяет к нему нечто принадлежащее лично ему и тем самым делает его своей собственностью (II § 27) [Локк, 1988, с. 277].
Труд – не только деятельность, преобразующая природу и создающая стоимость; он еще и то, что может физически и навсегда соединяться с вещью, распространяя тем самым на саму эту вещь частное право человека на свое тело. Следовательно, присоединяя то, что находилось в частной и исключительной собственности, к общему ресурсу, Локк создает частную собственность на преобразованную землю и ее продукт. Он добавляет два важных уточнения к этому основанию права. Первое условие формулируется как «достаточное количество и того же самого качества» и подразумевает, что всем остальным не должно быть отказано в праве получить доступ к земле, не находящейся во владении, чтобы добывать средства существования. Второе – условие, запрещающее «порчу». Присваивать разрешается только в той мере, в какой присвоение не ведет к порче и бесцельному расходованию. Первое ограничение важнее, поскольку оно указывает на проблему будущих поколений, которые придут в мир, в котором вся ценная и плодородная земля будет уже приобретена. Как тогда они смогут приобретать собственность и гарантировать себе самосохранение? Не подрывается ли этим право на первоначальное приобретение?
Первый ответ Локка – описание возникновения денег как договоренности в естественном состоянии. Применение ценных металлов как хранилища ценности, способной быть основанием обмена, создает возможность права собственности на труд, который может обмениваться на заработную плату. Действительно, у каждого есть способность приобретать собственность путем продажи своего труда, так что критерий «достаточное количество и того же самого качества» в этом случае выполняется. С точки зрения колониального приобретения интереснее, однако, многочисленные указания Локка на Северную Америку как безграничный запас незанятой земли, которую могут приобрести предприимчивые люди, готовые превратить неприветливую природу в плодородные земли. Локк верил в изобилие земли в Северной Америке, признавая при этом оседлые общества коренных народов. Но в контексте его концепции приобретения проблема состояла в том, сколько именно территории и земель находилось в их собственности. Он наверняка полагал, что оседлые общества, такие как ирокезы, владели собственностью и контролировали территорию, однако это не уменьшало его веры в изобилие Северной Америки. Такое убеждение составляет очевидный элемент кампаний по колонизации Нового Света.
Локк указывает на Северную Америку как потенциальную возможность для первоначального приобретения, но также говорит о туземном населении – североамериканских индейцах. Но если там есть такой народ, тогда Северная Америка – точно не terra nullius или пустошь, свободная для колонизации, поскольку отдельные ее части принадлежат изначальным обитателям. Аргументация Локка пытается обойти эту проблему за счет трудовой теории приобретения и довода о присоединении труда. Ключевым моментом этого подхода является не просто аргумент об использовании, но о природе такого использования, поскольку труд преображает природу и создает нечто новое. Североамериканцы могут с полным основанием не позволять колонистам приобретать города и деревни или распахивать земли вокруг их оседлых обществ. Однако они не могут не позволять колонистам захватывать и преобразовывать земли, которыми они пользуются просто как общим ресурсом. В этом плане традиционные охотничьи угодья, по которым бродят племена, не являются, по Локку, их «собственностью», которая бы не позволяла предприимчивому колонисту вырубать деревья, зачищать землю и выращивать сельскохозяйственные культуры.
Как утверждали многие более поздние комментаторы, возможно, что Локк создает выгодный для себя аргумент, опираясь на индивидуалистическую, европейскую, характерную для раннего Нового времени концепцию собственности, исключающую идею коллективной собственности [Arneil, 1996]. Но Локк, очевидно, считал, что самого по себе использования недостаточно для лишения предприимчивых и трудолюбивых людей возможности приобретения частной собственности. Как только такая собственность приобретена, любое последующее вмешательство становится нарушением закона природы, требующим наказания. Однако именно тип использования оправдывает первоначальное приобретение колонистами, а не защита этой собственности в справедливой войне с агрессорами.
Обсуждение завоевания у Локка определяется его теорией собственности и территории, из которой следует ограничение колониального приобретения власти над местным населением. Аргумент против завоевания как источника легитимного господства подтверждает тезис о том, что политические общества могут основываться только на согласии управляемых. А потому, хотя история, видимо, показывает то, что многие общества возникли из завоевания и войны, смешивать объяснение с легитимацией и оправданием – ошибка. Первоначальный договор Локка в первую очередь определяется нормативным, а не причинным процессом. Завоевание не создает политических обществ; оно лишь разрушает их, и мы не должны видеть в нем создание законных политических обществ, ведь с таким же успехом и разрушение дома можно было бы считать его строительством (II § 175) [Локк, 1988, с. 365]. В § 211 «Второго трактата» Локк утверждает, что единственным способом распада политического общества (в отличие от правительства, которое может быть распущено в рамках права народа на революцию) «является вторжение иноземных войск, которые завоевывают его» [Локк, 1988, с. 385]. Соответственно, если завоевание является результатом несправедливой войны, оно создает право на собственность не в большей мере, чем кража. Но не все завоевания являются результатом несправедливых войн, и это заставило исследователей говорить о праве законного завоевания в теории Локка [Ward, 2010, p. 287]. Такая форма власти возникает как следствие наказания за несправедливую агрессивную войну, когда вторжение – единственный способ предупредить исполнение «продуманного и твердого решения» или прямого нападения. В этом случае деспотическое правление в течение какого-то времени является легитимным, однако Локк ограничивает это право, чтобы справедливое завоевание не могло стать основанием для колониального приобретения или создания империи. Локк утверждает, что завоеватель в справедливой войне не приобретает законного права над теми, кто сражается с ним. Это утверждение было обосновано риском того, что иностранные спонсоры Стюартов могли бы ожидать получения земельных владений в обмен на оказанную поддержку [Пинкус, 2017], как это было при Вильгельме Завоевателе в 1066 г. Кроме того, справедливый завоеватель обязан делиться своими трофеями справедливой войны с компаньонами, которым, если они участвуют исключительно в справедливой войне, дозволяется покрыть расходы на кампанию или любые другие убытки, понесенные вследствие войны.
Что касается тех, кто становится субъектом законного завоевания, Локк утверждает, что деспотическое правление распространяется только на тех, кто действительно участвовал в ведении несправедливой войны, а не народы как таковые. Гражданские лица и нонкомбатанты не только неприкосновенны в бою, но и не отвечают за несправедливую войну, если только они индивидуально не согласились на нее и не участвовали в ней сами. Только несправедливые агрессоры теряют свои права, поскольку народ не может передать несправедливую власть своему правительству, так как это не та власть, которой он обладает. Следовательно, именно правитель и его непосредственные слуги должны отвечать за нарушение закона природы, поскольку их единственная ответственность – защищать гражданские интересы, а потому отвергать любые незаконные требования, предъявляемые им народом. Народ же освобождается от наказания, поскольку ответственность правительства – отклонять народные требования несправедливой агрессии.
Те же, кто участвует в несправедливой агрессии, теряют лишь свое право на жизнь и свободу: справедливый завоеватель не обладает правом захватывать собственность агрессора, его потомков или семьи, а потому не получает долговременных территориальных прав. Завоевание не отменяет прав частной собственности, поскольку они носят дополитический характер. Несправедливые агрессоры могут подвергаться штрафу, а потому их собственность может использоваться для выплаты репараций за агрессию и компенсации законных издержек, понесенных в результате их наказания путем войны и завоевания. Однако претензия справедливых завоевателей на справедливое вознаграждение не может быть настолько большой, чтобы обречь семью агрессора на нищету и смерть. В § 183 Локк рассматривает соотношение претензий на справедливые репарации и абсолютных потребностей семьи агрессора и приходит к выводу, что абсолютная потребность должна превалировать, что обосновывается естественным законом самосохранения [Локк, 1988, с. 370–371]. Право на конфискацию имущества подрывает претензии абсолютистов на обоснование деспотического правления завоеванием, поскольку оно распространяется только на самих несправедливых агрессоров, а не на их собственность, то есть оно не может стать основой для создания юрисдикции над территорией или народом. Чтобы подкрепить этот пункт, Локк отрицает то, что территориальная юрисдикция может основываться на справедливом возмещении, выплачиваемом за несправедливую агрессию, поскольку, даже если репарации взымаются «до последнего фартинга», они ни при каких обстоятельствах не могут достичь стоимости всей страны, которая бы передавалась в вечное владение.
Учитывая его специфическую концепцию собственности и ее отношение к территориальности, а также его практическое участие в управлении колонией Каролины, Локка вполне можно признать защитником либерального колониализма. Однако он, безусловно, не является теоретиком империи, поскольку последняя предполагает нелегитимное расширение суверенной власти на колонизированных. Действительно, в 1690-х годах, когда Локк был сотрудником администрации нового режима и отвечал за колонии, было ясно, что ему интереснее торговля, чем приобретение территорий. Также он не согласен с тем, что завоевание (даже при обороне от «несправедливой агрессии» со стороны таких туземных народов, как североамериканские индейцы) создает для поселенцев право господства. Единственное основание для законной колонизации – это труд и производительность колонистов, которые забирают незанятые земли и начинают их продуктивно использовать. Соответственно, даже если согласиться со спорной концепцией собственности и первоначального приобретения у Локка, он все равно ставит настолько высокую планку для легитимного приобретения, что, вероятно, колонизация Северной Америки Британией и Францией вряд ли может считаться легитимной. Отсюда несколько необычный вывод: «философ Америки» [Goldwin, 1987, p. 510] становится критиком легитимности постреволюционных Соединенных Штатов Америки.
Политическое общество, согласие и революция
Естественное состояние и происхождение частной собственности играют основную роль в либеральном легализме Локка, когда он применяется в международной сфере. Но также они крайне важны для определения параметров обсуждения политической власти как расширения или следствия закона природы.
Естественное состояние включает социальное взаимодействие и в то же время управляется законом, в нем возможны примитивные формы собственности и торговли, а также действует подлинная санкционирующая сила закона природы в виде исполнительной власти природы, которой обладают все индивиды. В этих обстоятельствах можно задать законный анархистский вопрос: почему в таком случае нам вообще нужна политическая власть или государство? Локк определенно полагает, что она нужна, и значительная часть аргументов в «Трактатах» посвящена обоснованию этого, но также и ограничениям, накладываемым на правительство. С этой целью Локк использует идею общественного договора, но его аргументация опять же существенно отличается от доводов Томаса Гоббса.
Хотя естественное состояние – не состояние войны всех против всех, с точки зрения Локка, оно включает значительные неудобства, которые могут быть преодолены путем подчинения политической власти. Величайшее из них – это отсутствие общего или беспристрастного судьи. Первичное определение политической власти показывает, что политика подчинена примату закона и наказания, то есть, хотя закон в естественном состоянии обладает силой санкции, он не является беспристрастным судьей, поскольку в нем мы все являемся судьями, комиссией присяжных и палачом в наших собственных делах. Эта проблема подрывает стабильность, когда мы присовокупляем к ней неопределенность справедливого или честного наказания. Хотя убийство действительно может требовать симметричного наказания (жизнь за жизнь), в случае менее тяжких преступлений определение справедливости возмещения или репарации – более сложный вопрос. Формальное отсутствие беспристрастного судьи становится источником неустойчивости, когда то, что один человек может посчитать достойным ответом в его собственном деле, другим считается несправедливо навязанным решением. Соответственно, мы можем понять, как из-за отсутствия авторитетного судьи могут возникнуть племенные или семейные междоусобицы, особенно в случае земельных споров. Такие споры способны привести к ситуациям, напоминающим Гоббсову войну всех против всех. Однако они отличаются тем, что проблема Локка – не отсутствие справедливого закона или правомочного наказания, но лишь справедливого исполнения этих аспектов объективного морального порядка.
Государство или политическая власть представляет собой идею общего судьи, который способен определить гражданский закон, включающий конкретные санкции, обеспечивающие справедливое исполнение наших естественных прав, позволяющих нам обладать жизнью, свободой, собственностью и владениями. Власть такого государства или общего судьи может возникнуть только из дополитической власти индивидов исполнять закон природы. Соответственно, первая стадия создания политической власти – ее признание, а это может быть результатом лишь свободно данного согласия, отсюда обращение Локка к идее общественного договора. Теория Локка интересна потому, что он также рассматривает вопрос природы и объема группы, на которую может распространяться такая власть. Первая стадия его договорной теории – создание народа. Только когда народ создан, может быть вторая стадия – предоставления прав правительству. Ответ на второй вопрос может быть дан только первым. Как в таком случае образуется народ?
В естественном состоянии отсутствие беспристрастного судьи более всего важно для тех, кто живет достаточно близко друг от друга, так что могут возникнуть споры о собственности или бремени общей защиты. В силу такой близости первичное соглашение состоит в том, чтобы установить владение собственностью под властью общего судьи, составив из частных владений территориально определенный народ. То есть это
соглашение с другими людьми об объединении в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить, спокойно пользуясь своей собственностью и находясь в большей безопасности, чем кто-либо не являющийся членом общества (II § 95) [Локк, 1988, с. 317].
Это соглашение на образование территориально конституированного народа является договором об отчуждении, поскольку в нем владение частной собственностью сочетается с политической территорией. Индивиды не отказываются от своих прав собственности и не ограничивают их, но поступаются своим правом отделиться впоследствии со своей земельной собственностью и вступить в иное государство. Как только земельная собственность включается в территориально определенное политическое сообщество, она не может быть в одностороннем порядке переведена под юрисдикцию другой страны; это запрещает английским аристократам-католикам откалываться от протестантской Англии, передавая свою собственность под юрисдикцию французского короля. Можно уехать и забрать с собой движимое имущество, но как только имущество стало частью политического сообщества, этот вопрос закрыт, если только государство не разрушено (как мы уже отметили) войной.
После образования единого политического общества остается вопрос конституции или формы правительства государства. Оно тоже определяется договорным соглашением, но такое соглашение не обязано быть единогласным:
И таким образом, каждый человек, согласившись вместе с другими составить единый политический организм, подвластный одному правительству, берет на себя перед каждым членом этого сообщества обязательство подчиняться решению большинства и считать его окончательным; в противном же случае этот первоначальный договор, посредством которого он вместе с другими вступил в одно общество, не будет что-либо значить и вообще не будет договором (II § 97) [Локк, 1988, с. 318].
Следовательно, конституция государства создается решением большей части народа, единогласно образованного в качестве политического общества. Этот аргумент интересен, поскольку отчасти это причинная теория государства, отражающая возможный исторический процесс реального образования политических сообществ из племенных союзов или в результате конфликта. Но важно помнить о том, что аргумент Локка в конечном счете является описанием того, как возникает легитимная политическая власть. Если исторически возникшие политические сообщества не обладают такой договорной формой, они в качестве государств легитимны не более, чем несправедливые принудительные сообщества, не обладающие правами или обязанностями перед теми, кто им подчинен, и не способные рассчитывать на признание легитимных государств. А потому они не защищены от третьих сторон, имеющих право вмешиваться и наказывать их за нарушение закона природы [Simmons, 1993, p. 16]. Это одна из причин, по которой опасное учение Локка при его жизни публиковалось только анонимно.
Локк понимал, насколько требовательна его теория с ее приоритетом морального понятия политической легитимности, определяемой законом природы, а потому он делает акцент на согласии и прерогативе. Прерогатива – это способность правителя по собственному усмотрению решать то, как применять закон или защищать гражданские интересы в обстоятельствах, в которых закон или конституция не предписывает конкретных действий и не запрещает их. При этом у прерогативы есть свои ограничения, главным из которых, как мы увидим в следующем разделе, является право на революцию.
Понятие согласия играет важную роль в аргументе Локка, поскольку требование легитимности должно удовлетворяться для всех тех, кто подчиняется политическому правлению. Хотя первоначальный договор среди тех, кто исходно связывает себя в политическое сообщество или впервые образует государство, может быть источником обязанности, как это влияет на следующие поколения, рождающиеся в политических обществах? С точки зрения Локка, фундаментально важно, что они могут подчиняться легитимной политической власти лишь в том случае, если тоже согласились на такое правление. Он проводит различие между двумя типами согласия: явным и молчаливым. Первое наиболее важно, его легко опознать, поскольку оно принимает форму клятв в верности или при вступлении в должность, или же это признание формальной структуры, как при участии в судебном процессе. Такой аргумент часто используется для объяснения того, почему избиратели на выборах могут одобрять легитимное правление партии, против которой они голосовали. Участвуя в выборах, граждане одобряют процесс достижения результата, а также выражают свои собственные политические предпочтения. Проблема явного согласия в том, что его выражает, скорее всего, лишь незначительная часть общества. Чтобы преодолеть эту проблему, Локк вводит спорную идею молчаливого согласия:
Никто не сомневается, что лишь выраженное согласие какого-либо человека, вступающего в какое-либо общество, делает его подлинным членом этого общества, подданным его правительства. Трудность заключается в том, что следует понимать под молчаливым согласием и в какой степени оно обязывает, то есть в какой степени следует считать, что человек согласился и тем самым подчинился какому-либо правительству, когда он не сделал никаких заявлений по этому поводу. На это я скажу, что всякий человек, который владеет или пользуется какой-либо частью территории какого-либо государства, тем самым дает свое молчаливое согласие и в такой же степени обязан повиноваться законам этого правительства в тот период, когда он пользуется этим владением, как и всякий другой, находящийся под властью этого правительства, независимо от того, состоит ли это владение из земли, навечно закрепленной за ним и за его наследниками, или из жилища, снятого на неделю, или же это просто право бесплатного передвижения по дорогам (II § 119) [Локк, 1988, с. 332].
Всеобъемлющий характер концепции Локка, похоже, расходится с его понятием согласия, поскольку последнее заменяется теорией выгоды, получаемой от политической обязанности, в каковой теории долг основывается на получении политических выгод. Эта спорная концепция неизменно озадачивала более поздних исследователей, однако она подкрепляет фундаментальную посылку Локка, согласно которой политическая власть является властью, которой могут подчиняться только индивиды по собственному согласию; это не естественное состояние естественной обязанности [Kelly, 2007, p. 104–112].
Не менее важно отметить, что аргумент Локка, построенный на согласии, является легитимацией политической власти, но не отдельных законов и политических программ. Они должны согласовываться с требованиями закона природы и естественных прав, но Локк столь же прямо говорит, что невозможно просто вывести из закона природы конкретные законы и программы. Он утверждает, что правительство должно обладать прерогативными полномочиями действовать от имени управляемых, когда оно проводит и защищает гражданские интересы и естественные права народа. С этой целью конституция дает полномочия законодательной власти принимать законы, защищающие нашу собственность, свободу и гражданское состояние, а также исполнительной власти, обеспечивающей защиту наших политических прав и интересов. Задача правительства – определение институтов, защищающих наши права, и объема полномочий, позволяющих проводить в жизнь и защищать закон. Эта прерогатива применяется на основе доверия управляемых.
В области международной политики Локк говорит о федеративной власти, то есть праве заключать договоры, вступать в союзы и обязывающие отношения с другими странами ради укрепления и защиты интересов народа. Федеративная власть действует вдали от жизни обычных граждан, поскольку она требует знаний и позиции, которые могут быть доступны только членам правительства. Таким образом, в этом мы можем увидеть неявную защиту профессиональной дипломатии, определявшей политический курс с опорой на знания и опыт, приобретенные в посольствах и дипломатических миссиях, в которых Локк сам участвовал на ранних этапах своей карьеры. Этим же указывается на то, что народ как правильно образованное государство действует сообща, определяя статус и отношения между политическими сообществами. Политическое сообщество действует как один человек, вступая в договоры и применяя право на ведение войны и объявление мира, понимаемое в качестве полномочий государства. Они являются отличительными чертами современного суверенного государства.
В достаточно кратком определении федеративной власти, данном Локком, скрывается представление о том, что межгосударственная война и договоры находятся в сфере действия власти исключительно государств, а не частных индивидов или групп индивидов, действующих против воли государства. Создание частных армий или заключение с другими государствами частных контрактов, позволяющих отдельным группам получать выгоду, исключается, признаваясь, таким образом, нелегитимным. В то же время Локк признает, что правильно организованное государство остается в естественном состоянии в отношениях с другими политическими сообществами, особенно абсолютистскими и деспотическими, причем некоторые из них (например, Франция) своим «твердым и продуманным решением» создают угрозу английскому постреволюционному порядку Вильгельма III. Что касается внешних деспотических держав, индивиды сохраняют свое право исполнять наказание за нарушение закона природы, если только легитимный суверен не применяет эту власть от лица политического организма, используя свою федеративную власть. Последняя – особая власть, применяемая исполнительной властью по отношению к другим правительствам – путем либо заключения договоров, либо ведения войны.
Хотя прерогатива и доверие – основа эффективного правительства, доверие имеет свои пределы. Защита прерогативы направлена на создание конституционного пространства, в котором может применяться политическое суждение, однако Локк столь же четко говорит о том, что есть строгие границы прерогативы и решения по усмотрению, а потому есть и очевидные случаи утраты правительством доверия. Именно в этих контекстах мы можем обратиться к праву на революцию.
Право на революцию – право свергать правительство, которое своими действиями попирает доверие народа, и в то же время право заменять его и формировать новое правительство, а не просто право на индивидуальную или коллективную самооборону и сопротивление. В значительной части его аргументация представляется защитой революции от обвинений в том, что это незаконное восстание против божественно установленного правительства или даже полное уничтожение политического общества. Обсуждение апологии абсолютизма, предложенной Уильямом Баркли, в § 233–235 показывает, что индивиды могут заменить тирана, а не просто «почтительно сопротивляться ему» [Локк, 1988, с. 397–399]. Но также Локк рассматривает и проблему политического благоразумия, а именно то, когда применять такое право и кто должен судить о подходящем моменте для его применения. Проблема политического благоразумия относится также и к расширению исполнительной власти закона природы до международной интервенции против несправедливого или нелегитимного правительства третьей стороны.
Аргумент Локка защищает именно право на революцию, то есть право наказывать и предположительное право вмешиваться; он не утверждает, что у нас есть обязанность делать это в естественном состоянии или в политическом обществе. Кто применяет это право и когда? В § 230 Локк рассматривает возражение против своей теории, утверждающее, что она поощряет «сумасбродную голову или мятущийся дух» искать смены правительства всякий раз, когда они с ним не согласны. Злоупотребление должно приобрести такой размах, чтобы оно было признано общей угрозой и стало причиной народного сопротивления, или же оно не будет считаться достаточным ущербом, чтобы послужить основанием для еще большего ущерба, способного воспоследовать из его устранения. Из этого рассуждения следуют два момента, важных для расширения данного аргумента о революции и уничтожении режима до уровня международного вмешательства. Первый подтверждает, что баланс ущербов играет важную роль в легитимном решении о том, стоит ли наказывать, бунтовать или вмешиваться. Второй связан с тем, кто должен принимать такие решения.
Что касается второго пункта, аргумент, представленный в главе «О распаде системы правления», сложен и именно этим полезен. Когда он применяется к суждениям о том, вмешиваться или нет, Локк выдвигает два тезиса:
…народ будет судьей; ибо кому же еще быть судьей и определять, правильно ли поступает его доверенное лицо или уполномоченный и действует ли он в соответствии с оказанным ему доверием, как не тому, кто уполномочил это лицо и кто должен, так как он его уполномочил, по-прежнему обладать властью отозвать его, если он не оправдал доверия? (II § 240) [Локк, 1988, с. 403–404].
И далее:
Ведь, когда нет суда на земле для разрешения споров между людьми, судьей является господь бог, восседающий на небесах. Только он один воистину есть судия праведный. Но каждый человек является судьей для самого себя как во всех остальных случаях, так и в этом (II § 241) [Там же, с. 404].
Первый отрывок указывает на то, что право на революцию должно применяться народом, а второй – на то, что народ состоит из собрания индивидов, каждый из которых обладает способностью к индивидуальному суждению. Локк – редукционист и индивидуалист, поэтому, с его точки зрения, никакое общественное суждение не может существовать отдельно от индивидуальных суждений, его составляющих, а потому и нет иной воли народа, кроме как собрания их индивидуальных воль. Это, конечно, оставляет нерешенными ряд практических вопросов о том, когда собрание индивидуальных суждений становится суждением народа. Очевидный ответ, опирающийся на аргумент из § 95, состоит в том, что собрание должно быть большинством индивидов политического общества, но также важно наличие ясного свидетельства того, что именно политическое общество, а не просто определенное количество недовольных индивидов с «сумасбродной головой и мятущимся духом» (II § 230) [Локк, 1988, с. 395], – вот кто признает наличие нарушения закона природы, а не просто предмета множества индивидуальных жалоб.
Обсуждение права на революцию у Локка тесно связано с международной интервенцией войск коалиции во главе с Вильгельмом Оранским в 1688 г. после свержения Якова II, и это поднимает вопросы о том, законно ли совершать такое вмешательство и у кого есть на него право. Учитывая то, что Локк допускает право на вмешательство, Уорд [Ward, 2010, p. 287] сосредоточивается, например, на упоминании Локком греческих христиан, живущих под владычеством турок (II § 192) [Локк, 1988, с. 364], как примера, объясняющего, когда и где есть возможность для интервенции, кто может применять это право и на каких основаниях. Ответ (опирающийся на § 8 и 11 «Второго трактата») состоит в том, что право в конечном счете принадлежит индивидам: им они обладают в естественном состоянии до создания политических обществ и оно сохраняется у индивидов и в политическом обществе, когда правительство слишком далеко, чтобы гарантировать предупреждение, защиту и наказание от лица граждан.
Хотя политические общества – государства – играют нетривиальную роль в архитектуре международной политики, Локк все равно основывает свою теорию политической власти на власти индивида, подчиненного закону природы. Моральная власть индивида в конечном счете является корнем легитимной политической власти – в самом деле, с точки зрения Локка, не может быть иного рода политической власти, поскольку все остальное является нелегитимным принуждением и насилием. Либерализм Локка в применении к политическому обществу и международной сфере допускает внешнее суждение и критику внутреннего политического строя, опирающуюся на стандарт закона природы. Именно это стало причиной для озабоченности Джона Ролза, указавшего на то, что теория политического общества у Локка характеризуется слишком наивным индивидуализмом, чтобы быть полезной в анализе международной политики [Rawls, 2007]. С точки зрения Локка, только в случае легитимного, правильно упорядоченного политического общества не может быть пространства для внешней критики и цензуры. Причина в том, что правильный порядок означает полное согласие с законом природы, ограничивая применение политической власти защитой гражданских интересов народа. Если справедливой системы легитимных государств или единого всемирного государства не существует, закон природы остается проводить в жизнь индивиду.
Индивидуалистская методология Локка, видимо, не исключает роли государства в третейском применении закона природы. В самом деле, в случае вмешательства Вильгельма Оранского в процесс свержения Якова II мы сталкиваемся с государством, которое совершает интервенцию, чтобы поддержать народ и помочь ему восстановить правильно упорядоченное политическое общество, устранив абсолютистское правительство, ввергнувшее себя в состояние войны с народом. Этот аргумент напоминает аргумент о праве на революцию, согласно которому должно возникнуть очевидное большинство, чья единственная цель – восстать против правительства и воззвать к Небесам. В случае индивидуального вмешательства остается вопрос осуществимости. Индивид, объявляющий войну несправедливому государству или же пытающийся наказать его за нарушение закона природы, каким бы благонамеренным и хорошо вооруженным он ни был, вряд ли одержит победу, в отличие от хорошо организованного политического общества. Однако осуществимость не может быть выше правильности.
Наследие Локка в теории международных отношений
В обычных описаниях теории международной политики Локк представляется противоположностью структурному реализму Гоббса [Doyle, 1997; Wendt, 1999]. Мир Локка не всецело захвачен войной и угрозами безопасности, однако это все равно мир анархии, поскольку в нем отсутствует внешняя общая власть, способная подкреплять международный закон санкциями. Государства преследуют национальные интересы в мире закона, но без общей полицейской силы. Иногда это приводит к конфликтам, однако в этом случае закон природы налагает строгие ограничения на то, что может служить допустимым основанием для войны (jus ad bellum), или то, что допустимо в ведении войны (jus in bello). Точно так же такие интересы могут преследоваться сообща или благодаря мирным и взаимовыгодным соглашениям, в частности в торговле. Либеральные теоретики различаются терминологией, указывающей на крен в сторону либо реализма, либо идеализма и возможности эволюции к глобальному порядку, управляемому едиными правилами. В значительной своей части современная политика может рассматриваться в качестве отражения этого разрыва между пессимистическим и оптимистическим либеральным взглядом на глобальный порядок, регулируемый общими правилами. В отношении международной политики Локка главным образом интересовало распространение торговли. В своей последней важной официальной роли, когда он служил секретарем Совета по торговле и плантациям, он проводил в жизнь меркантилистскую стратегию расширения торговли товарами и, что более спорно, торговли людьми в рамках атлантической работорговли, которой занимались колонисты в Вест-Индии и Северной Америке. Эта сторона политической деятельности Локка привела к тому, что его репутация универсального либерала была оспорена в дискуссиях о колониальном наследии либеральных идей. Независимо от того, действительно ли его фундаментальные моральные и философские идеи подкрепляют рабство, он определенно, будучи чиновником, работал на режим, поддерживавший рабство и занимавшийся торговлей африканцами в Северной Америке. Этот факт может ослабить аргумент, говорящий о том, что локковский либерализм закона природы можно сблизить с идеализмом, в отличие от Гоббса, который ближе к реализму. Однако простое отождествление Локка с идеализмом, а не реализмом упускает из виду один важный элемент его теории государства и его взгляда на международную политику.
Идея естественного состояния как состояния войны у Гоббса считается простой парадигмой реалистического взгляда на государства в международной системе, сталкивающиеся друг с другом при отсутствии глобального суверена, устанавливающего общий порядок. Предполагается, что позиция Локка отличается, поскольку, с его точки зрения, дополитическое состояние является правовым и моральным миром, где индивиды взаимодействуют друг с другом, создавая легитимные политические сообщества, чтобы обеспечить пользование своими правами и свободами. Из этого вытекает формальное следствие: космополитический порядок Локка – это порядок множества так называемых национальных государств, гарантирующих индивидуальные права в своих ограниченных юрисдикциях и на своих территориях, и часто говорят, что Локк дополнил идеей территориальности Гоббсову абстрактную концепцию суверенитета. Однако в теории Локка присутствует также историко-социологическая составляющая, которой признается то, что государство как легитимное политическое общество не совпадает с естественным сообществом. Естественные сообщества, применяющие принудительную и абсолютную власть, – не то же самое, что государства, и чаще всего они предшествуют развитию легитимных государств. Такие естественные власти и общества могут обладать разными формами принудительного правления, заставляющего людей им подчиняться, однако в этом отношении они не являются легитимными политическими обществами. Следствие бескомпромиссной концепции легитимности Локка состоит в очевидной передаче власти от управляемого правителю. Это означало, что многие образования Европы во времена Локка были на самом деле не легитимными государствами, но просто собраниями народов, принужденных к повиновению, или же абсолютистскими державами, представляющими угрозу для любого легитимно образованного государства. Следовательно, Европа во времена Локка не была миром равных государств с одним законом, но без общей власти, способной налагать санкции за его неисполнение. На самом деле она представлялась формой естественного состояния, в котором существовало множество сопредельных принуждающих держав. Некоторые из них были сосредоточены на внутренних вопросах, а потому не составляли угрозы локковскому государству. Они не обладали «продуманным и твердым решением» посягать на новый режим Вильгельма III, который, с точки зрения Локка, приближался к его идеалу, тогда как другие державы в силу своей близости (например, Франция) действительно создавали угрозу войны. Прямое следствие из политической практики Локка состояло в поддержке им войны как способа сдержать опасную силу Франции на Европейском континенте и создать ей конкуренцию в колониях, что позволило бы организовать торговлю, выгодную для английских купцов. Локк видел в торговле способ распространения рукотворных материальных благ по всему земному шару, что позволило бы сделать доступными в Англии те товары, которые по климатическим и географическим причинам не могли так производиться. Однако важно помнить, что он сам был, по существу, меркантилистом и видел в торговле конкуренцию за богатство с нулевой суммой.
Важнее то, что на уровне теории международных отношений Локк считал государственность достижением, а не естественным фактом международной сферы. Если Гоббсову схему можно приложить к множеству конкурирующих в мире сил, что даст нам государственную систему, то, с точки зрения Локка, мир представляет собой смешанную систему государств и других образований, не являющихся государствами и не имеющих равного нормативного или юридического статуса. Отсутствие такого статуса говорит не просто об исторической недоразвитости, как позже стали утверждать некоторые либералы, например Джон Стюарт Милль, писавший, что варварские страны (например, индийские княжества, находящиеся под покровительством Британии) могут со временем развиться в государства. С точки зрения Локка, их дефект является моральным, а не эволюционным. Нелегитимные державы могут стать легитимными, но пока они этого не сделали, они не дотягивают до объективного морального порядка правильно образованных политических обществ или государств, а потому они открыты для моральной критики. Поскольку они в формальном смысле нарушают закон природы, занимаясь нелегитимным принуждением, они подпадают под действие естественного права наказывать за нарушение закона природы, выводимого из его исполнительной власти. Эта индивидуальная власть является основанием политического права, и при ее передаче (в процессе заключения договора об установлении гражданской власти) общему судье она предоставляется от имени подданных правительству, за исключением случаев, когда при чрезвычайной ситуации власть оказывается слишком далека или же когда против нелегитимного правления применяется право на революцию.
Легитимное политическое общество имеет право применять эту власть от лица своего народа и в соответствии с федеративной властью следовать благоразумию в решении, когда объявлять войну с целью наказания за нарушение закона. Следствием этого условия является то, что правильно упорядоченные государства в неидеальном мире нелегитимных держав могут воздержаться от действия, поскольку ни у одного государства нет обязанности обеспечивать искоренение всех нелегитимных принудительных правительств. Однако это представление о международном политическом благоразумии оказывает ровно то же воздействие, что и реализм в международных отношениях. У правильно упорядоченных государств есть причина и даже обязанность действовать, выступая против нелегитимных режимов, что составляет точную параллель с гоббсианскими государствами, у которых есть причина объявлять войну, чтобы гарантировать свою выгоду или устранить врага, когда они на это способны. В схеме Локка такой моралистический международный порядок открывает возможность войны и конфликта, необходимых для ускорения прогресса легитимных политических сообществ и искоренения нелегитимных держав, неизменно нарушающих права индивидов. В теории Локка определенно отсутствует один специфический элемент, а именно международная теория терпимости, и его отсутствие сближает его теорию государственной системы, подчиненной закону природы, с реализмом. Не существует обязанности признавать статус режимов и держав, которые с точки зрения теории Локка нелегитимны, возможно лишь благоразумное суждение о том, когда и в каких обстоятельствах применять, если применять, право на войну и исполнительную власть закона природы.
Значение теории Локка для международной политики было заслонено общей тенденцией рассматривать его вклад в контексте скорее торговли и экономической интеграции, а также в силу того, что его последователи (такие, как Руссо и Кант) в основном занимались вечным миром. Однако концепция Локка осталась вкладом в либеральную традицию, определив то, что можно назвать воинствующим идеализмом. Конфликт ради мира и завершения войны, ради уничтожения всевозможных видов зла известен со времен по меньшей мере крестовых походов. Недавно он проявился в военном идеализме, связанном с войной с терроризмом и сменой режимов в начале нового тысячелетия. Конец холодной войны и превращение США в бесспорного международного гегемона заставили многих неоконсервативных мыслителей, сочетавших воинственную веру в прогресс с преданностью либеральной демократии, увидеть возможность ускорить поступь истории, свергнув нелиберальные недемократические режимы путем военных интервенций. Их базовая аргументация была моральной, поскольку основывалась на превосходстве демократии как режима, связанного с историческим прогрессом и развитием, – такое искаженное отражение получило учение Фукуямы о конце истории как триумфе либеральной демократии над остальными режимами [Фукуяма, 2007]. Поскольку либеральная демократия представлялась единственным благим режимом, все остальные по определению были дурными, а потому стали потенциальными врагами, с которыми нужно бороться. Такое учение не оставляло пространства для нейтралитета.
Логика локковской теории государства оставила двусмысленное и конфликтное наследие, которое считается полюсом, противоположным реализму в стиле Гоббса. Указанная склонность либерализма и либерального интернационализма открывать в себе воинственную веру или христианский милленаризм стала особенно тревожной для таких христианских реалистов середины XX в., как Рейнгольд Нибур, которые, хотя они и не были против войны, были обеспокоены мыслью о применении войны в качестве средства искупления человечества. В своих работах о религии и терпимости Локк пытается избежать полномасштабной манихейской борьбы сил добра (протестантизма) и зла (папы и католицизма). Того же результата хотел добиться и Гоббс, когда подчинил религию власти суверена. Однако призрак политического католицизма, особенно в облике французского политического абсолютизма, оставался для Локка угрозой, требующей вмешательства и сдерживания. Поставленный Локком вопрос нашел отзвук в том, как многие воинствующие либеральные интернационалисты относились к угрозе коммунизма во время холодной войны, видя ее прежде всего не в самом учении, а в его воплощении в экспансионистском абсолютизме СССР.
Если говорить о наследии Локка в стандартной теории международных отношений, международную сферу надо по-прежнему считать областью государственной деятельности, хотя государства – агенты индивидуальных прав и интересов. Сравнительно недавно в теории международной политики был совершен поворот к фундаментальному моральному индивидуализму Локка – в рамках космополитического поворота, стремящегося освободиться от государства как морального агента. Особенно хорошо эта линия выражена в работах таких космополитических теоретиков справедливой войны, как Сесиль Фабр. В ряде выдающихся трудов Фабр попыталась обосновать теорию справедливой войны индивидуалистическими принципами: «Я стремлюсь сформулировать и обосновать этическую концепцию войны… в качестве отправного пункта принимая политическую мораль, в которой основную роль играет индивид, а не национальное государство» [Fabre, 2012, p. 2]. Она называет свою теорию космополитической, ее сходства с теорией Локка весьма заметны, если не считать того, что обоснование ее индивидуалистской посылки не имеет теистической подоплеки, в отличие от Локка.
У Фабр, как и у Локка, реальный моральный или оправданный труд выполняется этическим индивидуализмом, а не эмпирической природой политического сообщества, которое не более чем удобный инструмент осуществления индивидуальных целей. Соответственно, основания для войны у Фабр, в частности войны ради выживания бедных во всем мире, или ее открытая апология права индивида на войну напоминают и, главное, выступают следствием из индивидуалистских составляющих введенного Локком права третьей стороны наказывать за нарушение закона природы. Однако у Фабр эти составляющие превозносятся в качестве космополитических прав и обязанностей, предшествующих политической жизни, причем ее аргументация не зависит от таких способных на вмешательство институтов, как государство. Хорошо проработанная архитектура аргументов Фабр – начинающих с традиционных вопросов jus ad bellum и jus in bello, а затем переходящих к послевоенным обязанностям, а также обязанностям и ограничениям так называемой экономической государственности, включающей санкции против режимов и бойкоты, – не может не производить впечатления. Однако она также вызвала встречную критику.
Фундаментальная проблема, скрывающаяся за конструкцией Фабр, состоит в вопросе оснований. Хотя она рассматривает основание своего правового космополитизма, в основном ее аргументы зависят от общих интуиций либеральной философской культуры, которая сегодня распространена и убедительна не более, чем основания мысли самого Локка, состоявшие в христианском рационализме. На уровне философского оправдания действительно можно воспользоваться определенным вариантом рефлексивного равновесия интуиций общей индивидуалистской культуры прав человека и следствий этих интуиций в теории, считая такое равновесие способом проверить, во что мы в конечном счете верим. Однако этот метод поднимает фундаментальную проблему морального индивидуализма в международных вопросах. Сторонники космополитизма и либертарианцы локковского образца отличаются слабой и неустойчивой преданностью государству. В некоторых случаях они вообще ставят его под вопрос, занимая последовательную локковскую позицию, согласно которой любое государство морально значимо только в той мере, в какой оно морально легитимно. Тогда как космополиты – последователи Канта и древней традиции, восходящей к Цицерону, считают государство или политическую ассоциацию необходимым элементом космополитического порядка [Flikschuh, 2000]. Проблема такого космополитического порядка в том, что он оставляет государство в положении необходимой моральной концепции (или достижения, если в категориях легитимности по Локку) и в то же время исторического, принудительного политического сообщества, не обязательно действующего или понимающего самого себя в качестве космополитической моральной ассоциации.
Проблема для космополитического либерала состоит в отношении между идеалом государства и реальным миром национальных государств. Такие космополиты-индивидуалисты, как Фабр, преодолевают это затруднение, обходя проблему государства или ассоциации, которые подчиняются индивиду и его притязаниям. Критерий моральной легитимности, с точки зрения Фабр, это индивидуальные права, или права человека, и этим вся территория морали исчерпывается. Хотя приоритет индивидуальных прав человека находит отзвук в распространившейся после 1945 г. культуре прав человека или в сравнительно недавнем развитии международной ответственности за защиту, такие тенденции и инициативы не добились глобального господства. И это не просто следствие медленной эволюции международных отношений. Мир с надежными правами, в котором есть только индивиды, такими правами обладающие, – это утопическая картина, настолько далекая от политического опыта, что можно спросить, какую пользу мы можем получить от такого его понимания. Подобный мир весьма далек от того мира, где мы живем, и преобразование реального мира в идеальный потребовало бы неимоверных затрат, даже если бы такая цель была признана желанной. Вызов индивидуализированного глобального морального порядка представляется фундаментальным вызовом либеральному международному порядку, который сам по себе достаточно проблематичен. Даже США, считающие и часто представляющие себя гарантом общемирового либерального порядка, опасались расширения индивидуальных прав в ущерб правам государств, особенно в таких областях, как Международный уголовный суд или глобальный легализм [Posner, 2011].
Критики утверждают, что проблема локковского интернационализма в том, что он не принимает всерьез вызов политики. Все вопросы он сводит к моральным вопросам правильности и неправильности, которые можно решать на основе моральных и юридических правил и обязанностей. Соответственно, он отрицает фундаментальную посылку реалистов, а не отвечает на нее. Другое следствие можно разглядеть как в локковской, так и в современных космополитических версиях такого интернационализма. Если все значимые вопросы морализируются, тогда политический опыт сводится к назначению правых и виноватых и распределению наказаний и санкций среди провинившихся индивидов, государств, сообществ и культур. Если внутренняя политика и международные отношения сводятся к требованиям полицейского применения международного права (заменяющего закон природы в его понимании Локком), тогда, не создавая никакого «мирного царства», мы в действительности создаем условия для нестабильности и хаоса, предполагаемых реалистической теорией, что стало предметом обеспокоенности таких последователей Локка в XVIII в., как Жан-Жак Руссо и Иммануил Кант. В случае вопиющих нарушений прав человека (таких, как геноцид или же просто кровавые гражданские войны) либеральные режимы, видимо, обязаны вмешаться, но в мире, где мы живем, такая обязанность может стать долгом перманентной войны. Когда оно сочетается с разногласиями по поводу фундаментальных моральных, естественных и человеческих прав, право индивида судить и его долг действовать создают еще большую проблему индивидуальных вмешательств в восстаниях против несправедливых режимов.
В отсутствие универсально признанных ценностей различие и разнообразие становятся возможными источниками конфликта и насилия, то есть той именно проблемой, для решения которой была в XVI в. разработана современная система европейских государств. И если важным качеством этого устройства была веротерпимость, современный международный либерализм и индивидуалистский космополитизм не имеет теории международной терпимости; в действительности у него есть лишь теория торговли. Локк всячески подчеркивал значимость торговли как главной составляющей международной деятельности, противопоставляя ее войне. Однако его последователи рассказывают разные истории о том, как одержимость торговлей и деловыми поездками, предпринимаемыми для ее обеспечения, способствует созданию связей между народами, объединяющих их в мирные и взаимовыгодные союзы, но та же деятельность может стать стимулом для конкуренции и конфликта. Вопрос в том, не является ли учение Локка и либеральный интернационализм, основанный на этих идеях, просто еще одним фронтом в конфликтном международном порядке, предсказанном реалистами.
Библиография
Локк Дж. [1690] (1988). Два трактата о правлении // Соч.: в 3 т. Т. 3. М.: Мысль.
Пинкус С. (2017). 1688 г. Первая современная революция. М.: АСТ.
Фукуяма Ф. (2007). Конец истории и последний человек. М.: АСТ.
Armitage D. (2012a). Foundations of Modern International Thought. UK: Cambridge University Press.
Armitage D. (2012b). John Locke: Theorist of Empire? // S. Muthu (ed.). Empire and Modern Political Thought. UK: Cambridge University Press. P. 84–111.
Armitage D. (2017). Civil Wars: A History in Ideas. UK: Yale University Press.
Arneil B. (1996). John Locke and America. UK: Clarendon Press.
Ashcraft R. (1986). Revolutionary Politics and Locke’s Two Treatises of Government. USA: Princeton University Press.
Boucher D. (2005). Property and Propriety in International Relations: The Case of John Locke // B. Jahn (ed.). Classical Theory in International Relations. UK: Cambridge University Press. P. 156–177.
Buchanan A. (1991). Secession: The Morality of Political Divorce from Fort Sumpter to Lithuania and Quebec. USA: Westview.
Doyle M.W. (1997). Ways of War and Peace. USA: Norton.
Fabre C. (2012). Cosmopolitan War. UK: Oxford University Press.
Fabre C. (2016). Cosmopolitan Peace. UK: Oxford University Press.
Fabre C. (2018). Economic Statecraft. USA: Harvard University Press.
Finlay Ch. (2019). Is Just War Possible? UK: Polity Press.
Flikschuh K. (2000). Kant and Modern Political Philosophy. UK: Cambridge University Press.
Frazer E., Hutchings K. (2020). Violence and Political Theory. UK: Polity Press.
Goldwin R.A. (1987). John Locke // L. Strauss, J. Cropsey (eds). History of Political Philosophy. 3rd edn. USA: University of Chicago Press. P. 476–512.
Ikenberry G.J. (2012). Liberal Leviathan: The Origins, Crisis, and Transformations of the American World Order. USA: Princeton University Press.
Ikenberry G.J. (2020). A World Safe for Democracy. USA: Yale University Press.
Ivison D. (2010). Postcolonial Liberalism. UK: Cambridge University Press.
Ivison D. (2019). Can Liberal States Accommodate Indigenous Peoples. UK: Polity Press.
Kelly P. (2005). Liberalism. UK: Polity.
Kelly P. (2007). Locke’s Second Treatise of Government. UK: Continuum.
Kelly P. (2015). Armitage on Locke on International Theory: The Two Treatises of Government and the Right of Intervention // History of European Ideas. Vol. 41. P. 49–61.
Keohane R., Nye J. (1977). Power and Interdependence. USA: Little, Brown.
Macpherson C.B. (1962). The Political Theory of Possessive Individualism. UK: Oxford University Press.
McMahan J. (2009). Killing in War. UK: Clarendon Press.
Moore M. (2015). The Political Theory of Territory. UK: Oxford University Press.
Simmons A.J. (1993). On the Edge of Anarchy: Locke, Consent and the Limits of Society. USA: Princeton University Press.
Ward L. (2010). Locke on Modern Life. UK: Cambridge University Press.
Wendt A. (1999). Social Theory of International Politics. UK: Cambridge University Press.
Woolhouse R. (2009). Locke: A Biography. UK: Cambridge University Press.
Online Library of Liberty. URK: https://oll.libertyfund.org/person/john-locke
См. также Digital Locke Project (DLP; URL: http://www.digitallockeproject.nl/), представляющий первое полное критическое издание, основанное на рукописях текстов, связанных с наиболее известной работой Локка, «Опыт о человеческом понимании». В основном в DLP представлены материалы, созданные между первым изданием «Опыта» в 1689 г. и смертью Локка в 1704 г.