– Когда в стране многолюдно, чем надобно заняться ее правителю?
– Он должен сделать так, чтобы все люди жили в достатке, – ответил Конфуций.
– А что нужно сделать потом?
– Обучить их.
Кажется, к Учителю Куну уже возвращался его всегдашний интерес к государственной деятельности. Его натура, приученная жить непрестанным духовным усилием, явно не выносила расслабляющего безделья. И кто знает, быть может, Конфуций уже представлял себя в роли советника вэйского государя?.. Позднее Цзы-Гун скажет, что у его учителя есть собственный, «совсем особенный» способ узнавания положения дел в разных царствах: учитель может как бы сразу схватывать внутренним взором суть вещей.
Но вот и вэйская столица, город Дицюй, что значит Холм предков; она встретила Конфуция и его спутников пестрой, разноязыкой уличной толпой, оживленными торговыми рядами, богато украшенными домами знатных людей. Всюду кипела жизнь. Здесь сходились торговые пути из разных стран, местные жители были привычны к чужеземцам, а нравы их не отличались строгостью. Царство Вэй, сравнительно небольшое и слабое, окруженное со всех сторон более могучими соседями, предпочитало наживаться не на войнах, а на торговле. Люди здесь, как с удовольствием подметил Конфуций, жили богаче, чем его земляки. Может быть, они будут еще и восприимчивее к слову правды?
Конфуций остановился, как и предполагал, в доме свояченика Цзы-Лу, сановника Ми-цзы, доверенного лица самого государя. Родство было самое что ни на есть дальнее: жена этого Ми-цзы была сестрой жены Цзы-Лу. Но хозяин со всей учтивостью принял гостей из Лу и предоставил им отдельный дом в своей усадьбе. Высший свет вэйской столицы тоже встретил Конфуция благосклонно. Об этом высокорослом человеке в одежде ученого здесь так много слышали! Особенно прославила Конфуция его блестящая дипломатическая победа на переговорах с циским Цзин-гуном. Знали вэйцы и о его успешной борьбе против засилья «трех семейств». Впрочем, брошенный гостем из Лу призыв «пусть подданный будет воистину подданным» не мог не насторожить столичных аристократов, которые не спешили завязывать дружбу с именитым гостем из Лу, ссылаясь на его сомнительное происхождение. Зато Учителя Куна охотно посещали местные ученые мужи – знатоки писаний, ритуалов и древних предметов.
Не прошло и нескольких дней, как гонец от царского двора известил Учителя Куна о желании государя дать ему аудиенцию. Правитель Вэй – его звали Лин-гун – принял Конфуция со всеми почестями, как титулованного сановника. Ему явно очень хотелось иметь столь славного мужа в своей свите. Он сразу же объявил, что такой знаменитый человек, как Учитель Кун, в рекомендациях не нуждается, и спросил своего гостя:
– Какое жалованье получали вы в вашем драгоценном царстве?
– Мое жалованье равнялось шестидесяти тысячам мер зерна в год, – ответил Конфуций.
– Вы будете иметь столько же, – сказал Лин-гун, после чего, как полагалось на первой аудиенции, он поинтересовался у своего нового советника, как должен управлять государством мудрый правитель. Конфуций был готов дать обстоятельный ответ.
– Мудрый правитель первым делом должен называть вещи правильными именами, – отвечал он. – Ведь если вещи будут именоваться неправильно, слова потеряют силу, и ни одно дело нельзя будет довести до конца. А если мы не сможем исполнять свой долг, ритуалы и музыка придут в расстройство. Если же погибнут ритуалы и музыка, преступления не повлекут за собой наказаний. А если уж окажется невозможным применять законы, простолюдины будут ввергнуты в смятение. Посему, когда благородный муж дает имена вещам, эти имена должны жить в языке, а когда он высказывает суждение, слова его не могут не претвориться в дела. Благородный муж не позволит себе быть небрежным в речи. Вот главное его достоинство!
Лин-гун, политик хитрый и опытный, сразу смекнул, куда клонит Конфуций: раз он, Лин-гун, обещал ему звание советника, он должен теперь позаботиться о том, чтобы это обещание не осталось пустым звуком. Видно, с этим ученым из Лу и вправду надо быть настороже. Он похвалил речь Конфуция, но поспешил переменить тему, заодно устроив своему собеседнику маленький экзамен на сообразительность.
– В народе говорят: «Государство начинается с разметки стен родового храма». Что это значит? – спросил он.
– Поистине, это мудрые слова, – ответил Конфуций. – Тот, кого мы любим, тоже любит нас. Тот, кого мы ненавидим, тоже ненавидит нас. Кто познает себя, тот познает и других. Вот почему люди говорят, что мир можно познать, не выходя из дома. Оттого же говорится, что в государстве можно водворить порядок, не покидая храма предков.
Вновь похвалив ответ Конфуция, Лин-гун окончил аудиенцию, обещав гостю и впредь «смиренно внимать его наставлениям». На самом деле у Лин-гуна были совсем другие намерения. Благосклонно слушая луского ученого, этого друга всех законных государей, он больше думал о том, как бы укоротить своих старых советников-земляков из родовитых семей, и вовсе не собирался следовать наказам этого мечтателя из Лу, уверявшего, что процветания в царстве можно достичь, просто «называя вещи правильными именами»! Какой вздор! Даже привратник на рынке знает, что в государственных делах все решают не слова, а сила, на худой конец хитрость. И потом: что хотел сказать этот Кун Цю, когда он заявил – придворные наушники поспешили передать эти слова Лин-гуну, – что «Лу и Вэй в делах правления похожи друг на друга, как братья»? Конечно, в Лу умеют хранить обычаи наших великих пращуров. А все же подозрительно слышать такое из уст человека Лу, бежавшего без оглядки от своих господ. Что ни говори, а комплимент какой-то двусмысленный…
Возможно, Конфуцию и удалось бы завоевать расположение Лин-гуна, если бы он понравился окружению вэйского государя. Но тут у него не было никаких шансов. Как некогда в царстве Ци, в характере и манерах пришлого ученого было немало такого, что вызвало сначала глухую, а со временем все более усиливавшуюся неприязнь в придворном обществе. Недюжинная эрудиция Конфуция легко будила зависть в местных книжниках, а его честность, чувство собственного достоинства, безупречная выдержка делали его слишком опасным соперником для советников Лин-гуна. Конфуцию то и дело приходилось выдерживать словесные атаки приближенных вэйского правителя. Так, престарелый советник Лин-гуна Вансунь Цзя решил испытать ученого из Лу народной поговоркой: «Лучше поклоняться очагу, чем юго-западному углу дома». Что означают эти слова?» (В древнем Китае в юго-западной комнате дома жил глава семьи, так что демарш Вансунь Цзя можно рассматривать как замаскированное предложение Конфуцию служить лично ему, а не Лин-гуну.) Как легко догадаться, Учитель Кун быстро нашел достойный ответ.
– Поговорка эта неправильная, – отрезал он. – Тому, кто нарушил веление Неба, нигде нет места для молитвы.
Известно также, что вэйские царедворцы не без ехидства спрашивали Цзы-Гуна, каким образом его учителю удалось стать таким образованным человеком (тут был весьма прозрачный намек на сомнительное происхождение Конфуция). Самый остроумный из Конфуциевых учеников не ударил в грязь лицом. «Разве не известно вам, уважаемые, что путь древних царей Чжоу не оборвался с их смертью? – отвечал он злопыхателям. – Величие древних живет в великих мужах нынешних времен, а их слабости продолжают жить в нынешних низких людях. Так найдется ли в мире такое место, где Учитель не смог бы извлечь для себя урок?»
Очень может быть, соглашались оппоненты Цзы-Гуна, что Учитель Кун и в самом деле находит какой-то полезный для себя смысл в каждом явлении, да только узнать про это нелегко, поскольку говорит он мало, и все больше загадками и недомолвками. Похоже, он просто пытается оправдать свои собственные недостатки, когда твердит всем подряд:
«Те, кто красиво говорят и обладают привлекательной внешностью, редко бывают человечными».
Впрочем, свет не без добрых людей. Нашлись достойные мужи и в вэйской столице. Вот сановник Ши Ю: о нем Учитель Кун говорил позднее: «Сколь прям был Ши Ю! Когда в стране был порядок, он был прям, как стрела. Когда в стране не было порядка, он тоже был прям, как стрела!» А вот советник Цюй Боюй: «Когда в стране был порядок, он был на виду, а когда в стране не было порядка, он хранил правду в себе и скрывался». Вот у кого можно было поучиться мудрой осмотрительности!
Время шло, интриги вокруг Конфуция разрастались, как снежный ком, а положение гостя из Лу оставалось все таким же неопределенным. Между тем слухи о знаменитом и к тому же наделенном удивительной внешностью ученом проникли на женскую половину дворца и достигли ушей жены Лин-гуна по имени Наньцзы – женщины столь же распутной, сколь и властной. Репутация у нее была самая дурная: поговаривали, что она держала в любовниках чуть ли не две дюжины красавцев из дворцовой гвардии и даже не стыдилась делить ложе со своим сводным братом. Ходили слухи, что на ее совести загадочная смерть нескольких царских наложниц, завоевавших благосклонность Лин-гуна, да и много других преступлений – всех не перечесть.
Впрочем, никто не посмел бы в открытую обвинить Наньцзы, ибо она понукала как хотела своим слабовольным супругом и держала в своих руках все нити дворцовых интриг. Без ее согласия не обходилось ни одно сколько-нибудь важное назначение в царстве. А теперь Наньцзы пожелала увидеть необыкновенного ученого из Лу, и двигало ею, надо полагать, не только женское любопытство, но и желание самой по-хозяйски оценить достоинства этого человека, о котором столько говорили вокруг. Она послала Конфуцию приглашение явиться в ее дворец, наказав гонцу на словах передать гордому ученому, что «правители со всех концов земли, приезжая в Вэй для того, чтобы поклясться в братской любви, непременно наносят визит супруге нашего Единственного, и супруга нашего Единственного желает также лицезреть вас».
Это необычное приглашение, разумеется, было воспринято Конфуцием без энтузиазма. Дважды гость из Лу под разными предлогами уклонился от этой более чем деликатной встречи, но в конце концов, как гласит предание, «был вынужден уступить» домогательствам своевольной царицы. Зная, что поступок его не встретит одобрения учеников, требовавших от Учителя святой непорочности, он отправился к Наньцзы тайком от своих спутников и даже не взял с собой слуг, нарушив тем самым элементарные правила хорошего тона. Войдя в назначенное время в покои Наньцзы, он отвесил низкий поклон на север, как если бы стоял перед царской особой, и некоторое время оставался недвижим, позволив хозяйке дворца молча разглядывать его сквозь узорчатый шелковый полог (выйти к постороннему мужчине и даже заговорить с ним через занавес, по обычаям того времени, было бы слишком бестактным даже для такой женщины, как Наньцзы). Вдоволь насмотревшись на гостя, Наньцзы дважды поклонилась, оповещая его об окончании «аудиенции» позвякиванием своих яшмовых подвесок. Конфуций, по-прежнему не говоря ни слова, в свою очередь отвесил прощальный поклон и удалился… Когда ученики узнали, куда ходил Учитель, негодованию их не было предела. Они, конечно, понимали, что Учитель навестил Наньцзы в одиночку, желая избавить их от унизительных сплетен света, и были ему за это благодарны. Но как Учитель мог решиться нанести визит женщине с такой дурной репутацией, да еще без свидетелей, нарушив все приличия? «Я пош