Фильм тоже пропал, никто его не увидит. Саймон плакал, щиток шлема запотел от сырости, и пришлось включить автоочистители – они замелькали перед лицом, как лапки насекомых. Кислорода на полчаса.
В дальнем просвете между скалами чернеет лес, на опушке стоит человек в скафандре. Еще один здешний мираж.
Человек пошевелился. Да нет же, настоящий! Вероятно, геологоразведчик. Саймон повернул в ту сторону. Включив динамик шлема на максимум, он кричал на бегу и размахивал руками. Только бы его заметили. Только бы не улетели без него.
Глава 5
В кабине было холодно, ниже нуля по Цельсию. Ивена и Лейла в больших, не по размеру, скафандрах не мерзли, хотя щитки их шлемов были подняты, и Тина не стала прибавлять температуру. Ей скафандра не хватило, но она почти не чувствовала холода.
Она дважды теряла сознание, а девочки пытались ее лечить, как учил их Стив, и сейчас ей стало немного получше, но руки по-прежнему отечные, опухшие, из ребра левой ладони до половины высунулось лезвие, втянуть его обратно никак не получается, и со зрением что-то неладно.
Вдобавок ощущение тяжести, как будто сам воздух на тебя давит – все-таки 2,5 g. Девочки страдали от этого сильнее, чем Тина. Они полулежали в креслах, кое-как пристроившись (машину заклинило в скальной развилке с порядочным креном), и старались лишний раз не двигаться.
По всей кабине белели сгустки выполнившего свое назначение амортизирующего желе. Вроде бы оно должно быть еще и съедобным, но аппетита ни у кого не было.
Если Стив до сих пор не появился, на то есть причины. Тина знала о мертвых зонах. Девочек Стив пока не обучал телепортации – для этого нужен хороший самоконтроль, иначе получится как у Поля: тот во время тренировки очутился в соседнем доме, который сносили строительные роботы, и заработал неистребимый страх перед телепортацией. Но даже если бы кто-то из них это умел, из мертвой зоны таким способом не выберешься.
За маленькими иллюминаторами справа и слева – голый неровный камень, за лобовым стеклом – внутренняя поверхность сомкнутых стальных створок. Наружные видеокамеры все еще функционируют. На одном из уцелевших обзорных экранов можно разглядеть исхлестанную ураганными ветрами тускло-розовую равнину с торчащими из земли, как рыбьи плавники из воды, невысокими прилизанными скалами, на другом – проносящиеся в сумасшедшей спешке тучи, невзрачное солнце и по соседству с ним бледный кружок луны (это, наверное, Руза).
Корпус машины подрагивал под ударами ветра. Снаружи постоянно шуршало и свистело, вселяющие тревогу звуки проникали сквозь обшивку.
– Тина, мы долго здесь проживем? – спросила Лейла.
– Около пятидесяти часов.
– Это за счет энергозапаса? Должна быть еще аварийная солнечная батарея.
– Вдребезги. Но, я надеюсь, за двое суток Стив что-нибудь придумает.
Находясь в нормальном состоянии, Тина могла бы остановить дыхание и переключиться на замкнутый кислородный обмен – на два часа, а потом, после пятнадцатиминутного промежутка, еще раз, и еще… Дублирующая система обмена вышла из строя, как и все ее искусственные системы. Это сделал Лиргисо или кто-то другой? Тину мучил этот вопрос наряду с беспокойством по поводу развязки. Она прожила тридцать семь лет, и столько всего с ней было – на несколько жизней хватит, а Ивена с Лейлой совсем еще маленькие… Они вызывали в ней чувство, близкое к материнскому.
– Я когда-то об этом мечтала, – дрожащим голосом произнесла Лейла.
Ее обрамленное шлемом личико сморщилось, и непонятно было, готова она разрыдаться или пытается улыбнуться сквозь слезы.
– О чем?
– Чтобы умереть не в инвалидном кресле, а в какой-нибудь космической катастрофе, и чтобы я была сильная и здоровая и на мне скафандр…
– Подожди, у нас еще пятьдесят часов впереди, – напомнила Тина.
Края иллюминаторов заиндевели. Жаль, что там ничего интересного, сплошной камень.
– А давайте истории рассказывать, – предложила Ивена.
– Какие? – отозвалась Лейла.
– Всякие… Про себя… Тогда легче будет ждать.
– Давайте, – поддержала Тина. – Рассказываем по кругу, кто первый?
Откуда на Рузе лес? Черные деревья в клубах тумана, раскидистые, лишенные листвы – как на Ниаре в средней полосе поздней осенью. Не хватает только пожухлой травы под ногами и щебета озябшей птичьей мелюзги. Может, агония уже началась и Саймон бредит? Но ведь он пока дышит, кислорода еще на двадцать минут.
А человек по-прежнему стоит на опушке. Один, вот что странно. Или это смертник, приговоренный своими же товарищами? Саймон слышал о том, что здешние геологоразведчики живут по собственным законам и, если кто, по их понятиям, совершит преступление, его не в полицию сдают, а оставляют одного на поверхности Рузы или другого какого спутника, с небольшим запасом кислорода и без антиграва.
Если это смертник, радоваться нечему. Разве что отнять у него последние остатки кислорода… Так ведь он небось не дурак и попытается сделать то же самое.
Саймон с бега перешел на шаг. Оружия у него нет – дразнить Маршала его отправили налегке, а то, что припрятал в кабине бота, некогда было вытаскивать. Тут человек слегка повернулся: на спине ранец антиграва – значит, не смертник. Саймон снова побежал.
Человек заметил его. Геологоразведчик в полной экипировке. А что это лежит на земле у его ног? Господи, целый штабель ярко-красных кислородных баллонов!
Голый осенний лес превратился в скопление ветвящихся черных кристаллов, блестящих, неподвижных. Никакой мистики.
– Привет! – задыхаясь, выпалил Клисс.
– Привет, – хрипло отозвался геологоразведчик.
Затемненный непрозрачный щиток, лица не рассмотришь. А скафандр из самых дорогих и супернадежных – не то что хлипкий костюмчик Саймона.
– Не знаешь, до ближайшего города далеко? А то у меня машина гробанулась. Если слышал взрыв, так это был я.
– Вроде далеко. Не знаю.
– Как тебя звать-то? – Саймон постарался изобразить дружелюбную улыбку.
– Томек.
– А меня…
– А тебя – Саймон Клисс, – опередил его Томек.
Клисс собирался назваться Альфредом Чегроу, ниарским репортером, и от неожиданности онемел. Томек тоже молчал, на его затемненном щитке играли розовые блики.
– Откуда ты меня знаешь?
– Кто же тебя не знает? Я еще в колледже учился, когда про тебя в новостях показывали. Дело «Перископа».
– Ты чего, простудился? – Хорошо бы перевести разговор на другую тему. – Вон как хрипишь…
– Динамик барахлит.
– А-а… Послушай, будь другом, одолжи баллончик. У меня кислород, считай, на нуле, видишь? – Саймон показал табло индикатора на манжете скафандра. – Потом как-нибудь сочтемся.
– Возьми, – разрешил Томек.
Вот удача-то… Саймон заменил с его помощью порожние баллоны на полные. Томек при этом вскользь бросил, что в перчатках неудобно, и Саймон про себя отметил, что он, видно, из новичков, для опытного геологоразведчика скафандр – вторая кожа.
– А что ты здесь делаешь, ежели не секрет?
– За кристаллами наблюдаю.
– Один?
– Если что, я напарника вызову, – Томек машинальным жестом дотронулся до кармашка на поясе.
Что у него там – «торпеда»?
– Почему же вы не вместе держитесь? – продолжил выпытывать Клисс. – Я слыхал, здесь того, опасно…
– Мой напарник – такая сволочь, что лучше без него, чем с ним.
«Ага, конфликтик… Судя по твоему снаряжению, работодатель у вас безобразно богатый, и вы с напарником небось из-за деньжат перегрызлись, каждый хочет урвать побольше. Учтем, учтем…»
Саймона охватило лихорадочное веселье. Он спасен, и в придачу ему подвернулось недалекое и жадное «живое сырье», из которого можно веревки вить. Он этого Томека сразу раскусил.
– Понимаешь, машина-то у меня гробанулась… Можно, я с тобой подожду? Тебя ведь отсюда скоро заберут?
– Когда надо будет, заберут.
– Сколько тебе лет? Мне кажется, ты парень молодой, я угадал? А я вот повидал в жизни всякое…
Можно ведь рассказать ему про ухо и про Топаза! Выслушает, никуда не денется.
– Ты когда-нибудь ел жаркое из собственных ушей? – с горькой усмешкой поинтересовался Саймон.
– Нет.
– А мне довелось попробовать… Не по своей воле. Кто такой Лиргисо, знаешь? Когда меня из тюряги на Ниаре выпнули – типа уже исправился, подыхай где хочешь, – этот лярнийский урод взял меня на работу. А в офисе у него голограмма была: солнце зеленое, как сморчок, небо заплесневелое, болото с цветочками – в общем, тошнятина. Его любимый лярнийский пейзажик, а я же не знал, я сказал – искусственный. И он мне тогда пари навязал: если искусственный – он мне сто тысяч, а если настоящий – я съем свое ухо. Нечестно, ага? Ну, про честных людей или там про честных негуманошек – это сказки для дурачков. Твой напарник, наверное, тоже нечестный хмырь, ага, угадал? Так вот, слушай сюда, что было дальше…
Геологоразведчик хранил молчание, не поддакивал. Клисса это задевало. Он не видел лица Томека, но интуитивно чувствовал его неприязнь. Почему же тогда Томек разрешил взять баллоны? Непонятно…
«Да он хочет кому-нибудь сдать меня за награду! „Конторе“, Лиргисо или Космополу – кто больше заплатит, тому и сдаст. Напарник его надувает, так он за мой счет решил поживиться. Погоди, парень, ты еще эксцессеров не знаешь…»
Рассказывая, Саймон соображал, как действовать. Отнять у Томека антиграв не получится: на поясе кобура, здешним геологоразведчикам палец в рот не клади. А у Клисса только завалящая отвертка в одном из карманов скафандра, проку от нее… Хотя… Разве он не эксцессер? Разве он не способен создать если не катастрофу, то хотя бы заурядный несчастный случай с помощью любой подвернувшейся под руку ерундовины?
«Еще немного, и я его пристрелю».
Лиргисо утверждал, для того чтобы составить истинное представление о Саймоне Клиссе, надо хотя бы полчаса с ним поговорить, – и теперь Поль наконец-то понял, что он имел в виду.
– …Жизнь – это неприглядное дерьмецо, и надо быть простофилей, чтобы думать по-другому. Ты же со мной согласен, ага? Твой напарник тебя за простофилю держит, а я вижу, что ты парень не промах. Знаешь, что такое тихаррианский мурун?