— С мужем? — переспросила она, как будто не поняв меня.
— Ну да, — сказал я. — Вчера вечером я видел вас в баре с мужчиной. И я подумал, что это ваш муж. Это не так?
Женщина помолчала. Потом еще раз посмотрела на меня.
— Это не так, — сказала она. — Это действительно мой муж, но отдыхаю я без него. Он очень занят на работе. Так что он только привез меня сюда и сразу вернулся домой.
Вдруг она посмотрела прямо мне в глаза и сказала какую-то длинную фразу по-испански.
— Я не понимаю, — улыбнулся я. — Только английский. Или русский, но я сомневаюсь, что вы владеете…
— Ладно вам, — засмеялась облегченно женщина. — Это я так просто. Вы действительно русский, вероятно. И на самом деле не понимаете по-испански. Я следила за вашей реакцией. Вы, похоже, на самом деле не поняли меня.
— А что вы сказали?
— То, на что вы непременно среагировали бы, если бы понимали язык. Хотя бы глазом моргнули, — ответила женщина. Потом она вдруг перестала улыбаться и протянула мне руку.
— Спасибо за матрац, — сказала она спокойно. Рукопожатие ее было твердым и выдавало решительность характера.
— Меня зовут Эстелла, — добавила она, глядя мне в глаза.
— Андрей, — ответил я. — Очень рад с вами познакомиться.
— Это заметно, — ответила она и лицо ее осветилось лукавой улыбкой. — Вы очень хотели познакомиться, я сразу это поняла. Да и зачем иначе помогать незнакомой женщине надувать ее дурацкий матрац, если не питать надежд на ее счет, не так ли?
Я засмеялся, отдав должное остроте ее ума, что редко бывает с красивыми женщинами. Вообще, мне определенно начинало везти. Муж уехал, мне удалось завязать с ней знакомство… Чего же еще для первого дня?
— Хотите, я покатаю вас на матраце? — спросил я, решив продолжить знакомство испытанным пляжным способом. Она посмотрела на матрац, на море, потом кивнула и облегченно засмеялась…
Уже через час выяснилось, что мы живем в одном отеле. Собственно, иначе я бы и не увидел их с мужем вчера в баре. Потому что в каждом отеле — свой, и незачем было бы ходить в чужой отель за стаканом вина…
Когда мы возвращались с пляжа, я нащупал в кармане брюк смятые бумажки и достал их. Развернул. С верхней на меня смотрел грубо нарисованный человечек в красном одеянии и с луком в руке. Это было как раз то, что было нужно на данный момент.
— Если вы свободны сегодня вечером, мы могли бы сходить куда-нибудь, — сказал я елейным голосом. Эстелла засмеялась и покачала головой:
— Как коварны все мужчины, и русские, оказывается, тоже… И вопросы все одинаковые. И одинаково нелепы.
— Почему? — смутился я, комкая бумажку в руках.
— Потому что как я могу быть занята вечером на курорте, если я все равно отдыхаю одна? — сказала Эстелла. — По-моему, у вас в руке рекламная бумажка с каким-то рестораном. Я не ошибаюсь?
Я разжал ладонь, и Эстелла взяла комок с моей руки, развернула его. Лицо ее приняло загадочное выражение.
— Если я правильно вас поняла, вы собираетесь пригласить меня в бар под названием «Робин Гуд», — сказала она. — Вы там уже бывали?
— Нет, я же только вчера приехал, — ответил я растерянно, потому что так и не получил от нее вразумительного ответа.
Мы уже подошли к входу в отель.
— Так вы пойдете со мной? — спросил я наконец, набравшись решимости. Тут нужно было быть осторожным и не давить. Этим все можно было испортить. Излишняя настойчивость и назойливость пугают женщин. Еще Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…»
Все-таки классик. Не худо бы всем нам, мужчинам, почаще вспоминать его слова.
— Конечно, пойду, — ответила Эстелла твердым, как ее рукопожатие голосом. — Странно было бы не пойти.
Мы подошли к лифту, и она сказала:
— Зайдите за мной после девяти часов. Мой номер пятьсот одиннадцать.
В общем-то сказанные ею слова были довольно двусмысленными. «Странно было бы не пойти», — сказала она. То есть, может быть, она имела в виду, что пойдет со мной просто оттого, что ей нечего делать на курорте и я просто подвернулся под руку?
Обидно…
Все же я решил не разыгрывать «достоевщину» и не заниматься самокопанием. Пойдет и хорошо. Я же сам этого хотел. Все-таки правильно говорят, что человек — не свинья. Он всегда недоволен. Если бы отказалась, я был бы недоволен, почему отказалась. А когда она согласилась, я стал недоволен, почему она так легко согласилась. Как говорится в старом анекдоте про чукчу: «Не поймешь вас, Ивановых…»
В девять часов я зашел в пятьсот одиннадцатый номер. Эстелла открыла мне дверь, и я увидел, что она уже полностью готова. На ней было другое платье. Не то, что было вчера, но тоже нарядное. Она готовилась, и это польстило моему самолюбию.
— Ну что, в «Робин Гуд»? — спросила она меня, когда мы вышли на шумную вечернюю улицу, и крепко взяла меня под руку.
Кабак оказался самый обыкновенный. С потугой на стилизацию под английский паб…
Впрочем, там было тихо, никто не приставал, и поэтому мы могли весь вечер мило болтать. Эстелла была оживлена, она говорила много, и весело смеялась, когда мы заговаривали о смешном, но в ней все же была какая-то озабоченность. Она иногда беспокойно озиралась по сторонам, ее глаза словно искали кого-то… Потом она каждый раз облегченно вздыхала и оживлялась вновь.
Я заметил, что волосы у нее действительно некрашенные. И возле висков с обеих сторон поблескивали седые волосы. Их было совсем немного, и издали было вообще не заметно, но… У глаз собирались маленькие, совсем крошечные морщинки. Нет, они совсем не портили Эстеллу, просто я сидел рядом, напротив и потому мог разглядывать ее и я замечал все малейшие подробности ее лица.
Глаза ее были живыми, решительными, но иногда по временам, когда она вспоминала о чем-то, они становились жалобными и испуганными. И тогда все сразу становилось не таким… Эстелла как-то сникала, терялась. Она была в те мгновения как маленькая девочка, которая потерялась и ищет помощи и поддержки. Маленькая девочка с блестками седых волос на висках…
Одинока, чуть-чуть седовата,
И совсем моложава на вид.
Кто же ты, и какая утрата
До сих пор твое сердце томит?
Когда я прочитал вдруг Эстелле эту строфу из Заболоцкого, она что-то уловила в музыке стиха, или в моем лице, когда я обращался к ней и спросила, что это значит. Она выжидательно смотрела на меня, пока я старательно подбирал слова и переводил стихотворение на английский…
— О ком он написал это стихотворение? — спросила она, когда я, вспотев, закончил подстрочный перевод.
— Кто? — не понял я.
— Ну, этот поэт, — сказала Эстелла. — Я не поняла его имени. Это все равно… О ком он это написал?
Мне не захотелось объяснять Эстелле, что, вероятно Заболоцкий написал это о вдове солдата, не вернувшегося с войны.
— Это о тебе, — сказал я. — Это он написал о женщине, которая сидит в баре «Робин Гуд» с очаровательным мужчиной, и грустит. Непонятно о чем. Что-то гнетет тебя?
Ах, эта дурацкая русская привычка лезть в душу… Потому что Эстелла сразу испугалась и ушла в себя. Она враждебно посмотрела на меня и сказала, что у нее все в порядке.
— Чем занимается твой муж? — спросил я ее, чтобы скорее перевести разговор на другую тему и загладить свою непроизвольную ошибку.
— Он инженер, — сказала Эстелла. — Он инженер на морских верфях в Барселоне. Сейчас он очень занят на работе. — Глаза ее сделались суровыми. Когда кастильские королевы отвергали предложения арабских послов о капитуляции, наверное, у них были такие же глаза…
— Он не боится отпускать свою жену одну? — игриво спросил я, но Эстелла не приняла шутки.
— Он ничего не боится, — сказала она строго. — Симон не такой человек, чтобы опасаться. — В ее голосе прозвучала гордость за мужа. Потом она посмотрела на меня оценивающим взглядом.
— А вы чем занимаетесь?
— Я — писатель, — ответил я, хотя понимал, что для любого западного человека слово писатель звучит очень подозрительно. Это в России слово «писатель» звучит гордо. «Инженеры человеческих душ», как говаривал Иосиф Сталин… В Европе же писатель — это характеристика несерьезного человека, скорее всего бедного, никчемного…
— Известный писатель? — глаза Эстеллы неожиданно зажглись интересом.
— Должен вас разочаровать, — ответил я. — Мало известный. Не стану лгать вам в день нашего знакомства.
— Ну и правильно, — улыбнулась женщина. — Тем более, что мне это совершенно безразлично.
— Вы хотите сказать, что я вам совсем безразличен? — спросил я, несколько смущенный такой откровенностью.
— Нет, — ответила она, улыбнувшись и показав свои великолепные зубы. — Не совсем. Вы знаете, мне еще не приходилось встречать так близко мужчину с такими голубыми глазами, как у вас… Я все смотрю на вас и думаю, что даже не представляла себе, что бывают такие глаза. Мне казалось, что такое бывает только у героев американских фильмов, но ведь известно, что им что-то капают в глаза перед съемкой…
— Обычно женщине говорят, что у нее красивые глаза, когда хотят сделать ей комплимент, — сказал я.
— А я и не делала вам комплимента. И не сказала, что ваши глаза красивы, — парировала Эстелла, смеясь. — Просто я отметила их необычность. Вот и все, и вы можете не гордиться.
Бармен за стойкой включил музыку на полную громкость. Бар стал постепенно заполняться народом, причем преимущественно молодежью. Молодежь — это мировой бич. Они крикливые, шумные, бесцеремонные. И зря брюзгливые старички ругают нашу молодежь. Наша еще далеко не такая противная, как западная… Если это не хулиганы, конечно…
— Мы можем пойти отсюда, — предложил я, видя, что Эстелле шум и гам так же не по душе как и мне. Она сразу согласилась. Мы вышли на улицу, все такую же ярко освещенную и наполненную людьми и музыкой.
— Куда мы теперь пойдем? — спросил я, имея ввиду еще какой-нибудь бар. Но женщина взглянула на маленькие часики на руке и решительно сказала: