Мы сдали инвентарь. Ребята поехали по своим делам, а я — на отчет к «нашему Гузию», к Александру Николаевичу.
А консерватории, как обычно, «стояла суета».
Справляюсь в диспетчерской: «Где Гузий?». Говорят: «Сидит в профкоме и занимается организацией похорон». Поднимаюсь и, предварительно постучав, вхожу в небольшой кабинет профсоюзной организации.
Заместитель флейтиста восседает за столом и что-то пишет. Увидев меня, поднимает глаза над очками, узнает: «Присаживайтесь, — говорит, — Отчитайтесь».
Подмечаю про себя: «А «наш-то Гузий», в отличие от кладбищенского, немногословен, но столь же деловит».
Стараясь, «соответствовать уровню» собеседника, докладываю, благоразумно упуская самые интересные подробности, утаив, в том числе, «историю Теркина». Завершив повествование, вспоминаю про водку и пирожки: «Что будем делать?».
Александр Николаевич слушал меня доброжелательно, как студента, толково отвечающего на экзамене.
— Я рад, что мы в Вас не ошиблись, доверив столь ответственное дело, — начал он, улыбаясь, — что касается угощения сотрудникам кладбища, то практическую часть решения этого вопроса поручаю Вам. Вижу, что Вам удалось наладить доверительные отношения с коллективом. Сделайте все, о чем Вас просили. А с деньгами мы вопрос решим, ибо профсоюз выделил средства.
«Наш Гузий» встал, открыл сейф, достал какие-то бумаги и профсоюзные деньги, которые хранились почему-то в целлофановом пакетике: бумажки и мелочь. Александр Николаевич, укоризненно покачивая головой, аккуратно сложил в стопочку бумажные деньги (их оказалось немного), затем в тетрадочке — «в столбик» — подсчитал предполагаемые расходы и выдал мне под роспись восемь рублей: зелененькие пятерку и троячок.
— Этого должно хватить. Отнеситесь к делу ответственно, ибо всякая мелочь может непоправимо испортить завтрашнее мероприятие, — Александр Николаевич по-прежнему улыбаясь, указал мне на дверь жестом «вождя мирового пролетариата.
… … …
Mephistopheles:
— Es Für immer umgekommen!
Stimme von oben:
— Gerettet!
Johann Wolfgang von Goethe «Faust»8
Покинув помещение профкома, без энтузиазма приступил к выполнению поручения. Хотелось отдохнуть, работа на холодном воздухе утомила, руки устали, ноги дрожали, спина болела. Но уже вечерело, и проблему нужно было решать срочно. На завтра переносить нельзя — завтра водку не купишь, ибо мероприятие назначено на одиннадцать. И сегодня тоже нужно поторопиться, пока в 19 часов не закрыли соответствующий отдел в магазине. А закроют, придется ведь обращаться в ресторан, и денег не хватить — там цены в два раза выше. Перспектива доплачивать «из своих» не радовала.
Иду в ближайший гастроном. Рабочий день еще не закончился, поэтому очереди за водкой нет. Прошу две бутылки. Продавщица, улыбаясь, упаковывает их в фирменный пакет — с цветочками и Аллой Пугачевой.
— Не надо, — прошу, — мне на кладбище, а ей туда пока рано.
— Копачам! — почему-то радостно воскликнула продавщица и кокетливо повела черной бровью, — хорошо, я Вам из рыбного отдела пакетик сейчас принесу.
Действительно, через пару минут она появилась с черным пакетом, на котором бледненько проступало изображение рыбки. Пакет был новым — рыбой не пах.
Продавщица упаковала товар. Я поблагодарил, заплатил и отправился на поиск пирожков. С ливером — нашлись в том же магазине, а вот со сладкими поминальными пирожочками возникла проблема, и пришлось тащиться в «кондитерку».
После всех приключений я едва волочил ноги. Предвкушая отдых, добрел до троллейбусной остановки, и уже подошел троллейбус, и уже стал подниматься в салон, как вдруг откуда-то с Небес прозвучал голос: «Стой!».
Я замер на пороге троллейбуса. Недовольные пассажиры возроптали. Но было не до них.
«Куда я еду? В общежитие! С водкой и закуской!» — я представил, как буду брать черный пакет с рыбкой в туалет, как усну с ним в обнимку, желая сохранить содержимое, как меня будут мучить ночные кошмары, будто кто-то крадется, будто чья-то рука тянется к бутылке с драгоценной жидкостью…
«Нет», — я решительно покинул ступеньки общественного транспорта: «В общежитие ехать категорически нельзя!».
Но где ночевать? Перебирая своих знакомых, я, к ужасу, не смог найти ни одного, кто бы меня приютил с таким грузом, без непоправимого ущерба для последнего.
И тут вспомнил свою спасительницу: «Маргарита, только она». Но к ней нельзя идти просто так — как есть. Она ведь «спасительница». Нужно поблагодарить, обставить встречу, а то обидится, не пустит, ибо с момента ее увольнения я так и не удосужился этого сделать.
Проклиная себя за лень и непозволительную небрежность, возвращаюсь в магазин к знакомой продавщице. Прошу бутылочку «Советского шампанского» (а другого нет!). Продавщица узнала и с понимающей улыбкой на сей раз упаковала покупку в «фирменный пакет» с портретом Пугачевой. Потом опять иду в кондитерскую. На сей раз за пирожными. Трачу свои деньги, и утешаюсь лишь мыслью о том, что шампанское дешевле водки.
Ноябрьский вечер окутал темнотой и холодом. Усталость после кладбищенской работы накатила с новой силой. Еле доплелся до дверей подруги. Дома. На сей раз открыла сразу.
Рита выглядит потрясающе — смена работы явно пошла ей на пользу. Уже без снятого после работы макияжа, молоденькая, совсем девчонка, в светленьком коротком халатике, застегнутом не на все пуговички, она при каждом движении соблазняла «прелестями» юного тела. Обрадовалась, но не смогла отказать себе в насмешке:
— Что за вид? И почему без цветов?
— Риточка, прости, но сегодня я не мог к тебе не прейти. Если бы ты знала, сколько всего пережил! И нет сил идти за цветами — завтра их будет много, правда, не у нас с тобой. Горе у нас в консерватории, похороны… Но я с угощениями. Праздновать будем твое освобождение — вино пить!
Рита еще раз критически осмотрела мой «кладбищенский вид» и распорядилась:
— Сначала вычисти одежду и обувь на лестнице, потом отмойся, а там уж видно будет, что мы будем праздновать.
Дабы не обижать подругу, скрыл истинные причины посещения. Сказал, что пришел отметить ее «спасение», нашел красивые слова о болоте, в котором она существовала, но из которого ей удалось вырваться и стать царевной (она действительно заметно похорошела!). Маргарита, веселясь, заметила, что с царевной-лягушкой как-то все было наоборот, по-другому! Но это не важно. Тост «за освобождение от этих болотных тварей» пришелся ей по душе. Выпили. Потом я рассказал о сегодняшних злоключениях, о постигшей институт «непоправимой утрате». Марго развеселилась еще больше.
— Помню. Старый козел!
Выпили еще раз «за избавление от молодых и старых козлов!»
Потом был кофе, кладбищенские подробности, рассказы Маргариты о новой работе, где одни женщины, — «еще тот змеюшник!» — но по сравнению с прежней работой — «конечно, сказка». Наш приятный вечер подходил к концу. Вопрос о моей ночевке решился сам собой. Пошел в комнату, включил телевизор, расположился на диване. Стало по-домашнему тепло и уютно. Рита на кухне убирала посуду, напевая что-то из репертуара Пугачевой, а я сидел на диване и смотрел телевизор…
Утром меня разбудил голос Маргариты:
— Эй, просыпайся, я ухожу, — Рита, теребила за плечо.
Я очнулся в той же сидячей позе, которую принял, располагаясь на диване вечером. Сердобольная подруга прикрыла меня пледом. Было еще темновато, на улице моросил дождь, ТВ работал, знакомя зрителей с утренними новостями, аромат кофе проник в комнату. Тело затекло, даже пошевелиться было невозможно.
Рита, не суетясь, наводила красоту в прихожей, комментируя вчерашние события:
— Ты переработался, однако. Такое с тобой раньше случалось, разве что во время сессии!
Наконец, она появилась в комнате для того, наверное, чтобы продемонстрировать свою прелесть моему ничтожеству:
— Завтрак на столе. Дверь не забудь захлопнуть, герой-любовник. Чао! — попрощалась подруга, улыбнувшись и послав на прощание воздушный поцелуй.
Я смог лишь промямлить в ответ что-то благодарственное.
… … …
«La Course a l'echalote»9
Прошло не менее получаса, прежде чем удалось чуть прийти в себя — тело стало подчиняться, но плохо. Добрался до кухонного стола. Действительно, Рита позаботилась: на столе тарелка с горой разнообразных бутербродов. Чистая чашка с блюдцем. Записка прислонена к кофемолке. Приказ «учебного отдела» гласил: «Завтракай, помой посуду, выключи телевизор, захлопни дверь. И не забудь продукты в холодильнике! Твоя Рита».
Две выпитые чашки кофе с бутербродами не вернули к жизни, лишь голод, накопленный со вчерашнего утра, чуть отступил. Еще отдыхал, обливался холодным душем, пил кофе и только в одиннадцатом часу смог, наконец, покинуть Ритину квартиру. На душе было тяжело — к моим проблемам добавился еще вчерашний конфуз с Маргаритой.
В консерваторию на «гражданскую панихиду» добрался быстро, но все равно немного опоздал. Вхожу в зал. «Наш Гузий» стоит у входа — бдит. Увидев меня, показывает пальцем на часы и с укоризною покачивает головой. Выражая сожаление всеми доступными мимике способами, показываю ему пакет с продуктами. Он понимающе покачивает головой уже сверху вниз, уже с «чувством глубокого удовлетворения».
В ожидании дальнейших распоряжений подхожу поближе, но он, в назидании, за опоздание, казалось, перестал меня замечать.
Между тем, события шли своим чередом. Гроб стоял на сцене концертного зала. Близкие, траурно всхлипывая, располагались вокруг. Были речи, соболезнования. В перерывах струнный квартет играл печальные мелодии. Наконец, Гузий дал знак, и церемония вступила в следующий этап. К зданию подкатили три автобуса. Гроб вынесли по коридору, образованному студентами. За гробом шли родственники, начальство, коллеги, то есть все те, кому нужно было занять место в автобусах.