– Пятиста миллионов будет достаточно, – говорит он.
– Папа? – говорит девушка.
– А, да, деньги, – говорит мужчина.
– Считай, они в кармане, – говорит он.
Дочка оглядывается в поисках врачей, она явно подозревает, что у отца предсмертный бред.
– А, ну да, – говорит мужчина.
– Самое главное, – говорит он.
– Но только сначала обещай мне, – говорит он.
– Три вещи, – говорит он.
– Никогда не спать с негром, никогда не курить, и никогда не выйти замуж за молдаванина, – говорит он.
– Иначе ты мне не дочь! – говорит он.
– Хорошо, – говорит с улыбкой дочь, которая явно не разделяет предубеждений папы в том, что касается афроамериканцев и табака.
– Обещаю, – говорит она.
Мужчина кивает. Манит к себе дочь пальцем. Начинает шептать на ухо.
Ретроспектива-2.
Синий фон. Отъезд камеры. Мы видим синий абажур лампы, стоящей в центре круглого стола. Стол тяжелый, деревянный, мельком – белый сверток. Камера обводит комнату, как беглый взгляд. Мы видим типичную «хрущевку»: стенка-шкаф с книгами по краям и хрусталем в центре, какие-то вымпелы на чешских обоях, значки, тапочки в углу, кресло-качалка, не застекленный балкон за деревянной дверью… (при просмотре этого у зрителя должно возникнуть физическое ощущение запаха кошек – прим. В. Л.). Мраморная табличка:
«В этой квартире с 1953 года живет мастер спорта по настольному теннису, почетный председатель профкома заводе „Счетмаш“ товарищ М. Д. Перельмутер».
Камера останавливается на резной маске в проеме двери, отъезжает чуть дальше, и мы видим, что это не маска, а лицо древней старухи, с удивительно выпяченным задом. Видно, что в юности – выпавшей на времена, примерно, третьей русско-турецкой войны, – она любила поддавать (ну в смысле секса, а не идиомы насчет алкоголя – прим. В. Л.). Старуха говорит:
– Кис-кис, – говорит она.
– Борюсик, сюда, – говорит она.
Камера скользит вниз, к ногам, там жирный кот трется об ноги старухи. Та, по-прежнему без какого-либо выражения на лице, поворачивается и уходит. Камера занимает ее место. Мы видим стол с синей лампой, и что белый сверток – это конверт с младенцем. Крупным планом младенец. Он спит.
Общий план стола – вокруг него сидят двенадцать человек. Все они очень странно одеты. На всех – добротные советские костюмы, но, почему-то, у каждого деталь, выбивающаяся из общей стилистики одежды. При этом каждый держит в руке кинжал. Детали по кругу: маска из золотой фольги, как у венецианской проститутки из высшего света, вышедшей потрахаться всласть на карнавал; накладные пейсы, отчего их обладатель становится похож на гипертрофированного Пушкина; ярко-красная кипа, больше похожая на шапочку кардинала, но видно, что люди старались на ощупь, и воспроизводили кипу по рисункам; накладной нос, делающий его обладателя карикатурным пауком-банкиром с плакатов фашистской Германии…
Вообще, на дворе 60—е, сионизм в СССР только начался, поэтому многое еще не придумано: тысячелетняя история Храма, еврейские предки Менделеева и т. д.
Лица мужчин напряжены. В одном из них – с фальшивыми пейсами, – мы узнаем отца Натальи, который в предыдущей сцене умирает в нью-йоркском госпитале. Он же, наконец, говорит:
– Ну, и?
Никто не отзывается. Мучительная, долгая пауза. Мужчины выглядят, как руководство строительного треста МССР, которое узнало, что их будет проверять ОБХСС. Очень смущенные, задумчивые и грустные, но, в то же время, не без нотки решимости. Наконец тот, что в маске из фольги, говорит:
– Судя по протоколам сионских мудрецов, нам нужно нанести ему раны сюда, сюда и сюда…
При этом он очень осторожно и издалека тычет ножом в те части свертка, в которые, предположительно, и надо бить.
– А потом сюда и так, – говорит он.
Садится. Все переглядываются. Молчание. На пороге комнаты появляется старуха.
– Борюсик, – говорит она.
– Мама, хватит вам уже со своим Борюсиком! – раздраженно говорит мужчина в маске.
– Цыц, – говорит, не меняя тона, старуха, и мужчина сникает.
– Борюсик, – говорит старуха.
– Мама, меня ЗАТРАХАЛИ ваши коты, – говорит старичок.
– Забей пасть, гой несчастный!!! – говорит старуха.
Кот глядит на мужчину в маске с ненавистью. Видно, что они соперничают в этом доме… Наконец, кот Борюсик снова бросается к старухе в ноги. Трется. Старуха поворачивается и уходит. Мужчина с накладными пейсами вынимает из кармана пачку сигарет без фильтра – «Жок» – и закуривает, не отрывая взгляда от младенца. Сосед, так же глядя на ребенка, протягивает руку и вынимает папиросу из пальцев отца Натали. Гасит об стол. Укоризненно качает головой.
– А, ну да, при детях же, – бормочет отец Натали.
– Докуришься ты с этим блядь «Жоком» до рака легких, – говорит мужчина в маске.
– Я? – говорит отец Натали.
– Да я еще всех вас переживу, отродье, – говорит он, и смеется тихонько.
Крупным планом смеющийся рот. Камера отъезжает и мы видим, что это кашляет, задыхаясь, уже постаревший отец Натали. Та сидит на краю кровати в госпитале и глядит на отца с ужасом.
– И вы…? – говорит она.
Мужчина терпеливо взмахивает рукой. Снова комната. Крупным планом показаны лица мужчин. По ним стекает пот. Медленно… капли ползут, как в фильмах Бекмамбетова, который еще не родился. Крупным планом показано, как одна капля падает об стол и разбивается на тысячи микроскопических брызг. Отец Натальи хриплым шепотом говорит (рот с золотыми коронками крупно) :
– Давайте все-таки начнем…
Человек с накладными пейсами так же шепотом поддерживает тему. Говорит:
– Предлагаю, чтобы первым… первый…
– Чтобы, так сказать, первый кирпичик заложил самый старший и уважаемый из нас, – говорит он.
– И это, – говорит он.
– Товарищ Эфраим Эрлих, – говорят все хором, но шепотом, отчего становятся похожи на хор сумасшедших кубанских казаков (те ведь тоже ряженые – прим. В. Л.).
– Товарищи, – протестуя, шепчет мужчина с идиотской звездой на груди.
Лица остальных непреклонны.
– Товарищи, – шепотом говорит избранный на роль первопроходца товарищ Эфраим Эрлих.
– Не стоит забывать, что я всего лишь кандидат в мастера по шахматам МССР, – говорит он.
– А среди нас есть победитель республиканских соревнований, серебряный призер всесоюзных состязаний, – говорит он.
– Мастер спорта, товарищ Яков Копанский, – говорит он.
– Верно, – снова шепотом поддерживает его кубанский хор семитов-казаков (при их слаженных выдохах зрителю становится понятно, что никакого противоречия в имидже и судьбе певца Розенбаума нет – прим. В. Л).
Выпрямив спину, встает человек, который и оказывается мастером спорта по шахматам, Яков Копанский. У него очень необычная для шахматиста внешность: покатый лоб, маленький злые глазки, уродливое лицо, фигура громилы… Он поправляет на лице маску царя Давида (о том, что это она, мы видим по корявым буквам на лбу, стилизованным под корону – «маскацарядавида») и говорит. У него неожиданно писклявый голос.
– Ну что же, товарищи, – пищит он.
– Кто-то должен решиться, – говорит он пискляво.
Решительно тянется к ножу. Заносит его над свертком. Камера стремительно несется вдоль стола, потом резко взмывает – с ножом, и опускается, внезапно застыв на уровне сантиметров 10—15 от стола. Крупным планом сверток. Мы видим, что младенец открыл глаза.
Их сменяет крупный план глаз собравшихся. Все расширены, понятно, что все в ужасе. Снова лицо младенца с раскрытыми глазами. Он двигает губами. Причмокивает. Яков Копанский сглатывает. Глубоко вдыхает, заносит руку вновь.
– Прекратите! – говорит мужчина в кипе.
– Да что же это такое, товарищи! – говорит он.
– Соломон, Сион, Иегова, – говорит он.
– Сказки идиотские! – говорит он.
– Товарищи, мы с ума сошли! – говорит он, срывая кипу.
– Мы же простые советские люди! – говорит он.
– Да это же сумасшествие, – повторяется он.
Встает. Говорит:
– Я ухожу!
– И я, – говорит еще один.
– И я! – восклицает третий.
Оставшиеся девять глядят на них зло и с легкой завистью, как одноклассники на школьников, осмелившихся забить на урок. Тройка демонстративно выходит. Показана дверь, она хлопнула, звук удара… Тишина. Все поворачиваются к младенцу.
– Ну что же, – нарушает молчание самый старый из собравшихся, седой старичок в халате звездочета.
– Это было первое испытание, и они не прошли его, – говорит он.
–… они думали что я и правда собираюсь убить ребенка… – говорит он.
– Вот придурки! – говорит он.
– Но я собираюсь убить их! – говорит он.
– Ведь они знают нашу тайну… – говорит он.
Показано крупным планом лицо одного из собравшихся. Мы видим, что это женщина. Она очень похожа на писателя Улицкую.
– Люся, – говорит ей старичок.
– Возьми засранца и отнеси мамке, – говорит он.
– Ребе?! – говорит Люся.
У нее вид экзальтированной женщины из средневекового монастыря, которой показали фигурку Иисуса, которая вдруг вроде бы ожила, а потом вдруг убрали ее в шкаф, дальше пылиться.
– Мы что, не принесем его в жертву Сиону?! – спрашивает она.
– Нет, – говорит ребе.
– Так надо, Люся, – говорит ребе.
– Значит, крови не будет, – говорит Люся с огорчением.
– Будет, Люся, – говорит Ребе.
– Ведь те трое мудаков, что ушли отсюда, обязательно разболтают обо всем, – говорит он.
– И мы убьем их, – говорит он.
Люся вздыхает с грустью, но и с облегчением. С отвращением берет сверток – каждой рукой двумя пальцами, – и брезгливо подносит к окну. Один из мужчин распахивает его.
– Аурика! – визгливо кричит Люся.
Мы видим, что все происходило в квартире на первом этаже. В окне появляется лицо дворничихи.
– Забирай своего щенка! – говорит Люся.
– Так че, это, резать не буите? – спрашивает Аурика.
– Да мы пошутили, ха-ха, – говорит мужчина, который стоит у окна.