Смеется неискренне, как партийный функционер на собрании рабочих, после вопроса о том, куда девалась картошка из магазинов. Аурика явно ничего не понимает – ни куда девалась картошка, ни почему ребенка, согласно уговору, не зарезали. Все это время, пока она стоит, тупо глядя на сверток, Люся держит его еле, брезгливо отворачиваясь.
– Деньги не верну! – начинает, наконец, выдавать соображения Аурика.
– Ах, оставьте, – говорит Люся.
– Значитца и деньги мне? – говорит Аурика.
– Да, да, берите же, скорее, – говорит Люся.
Аурика, оживившись, хватает сверток, и уходит, бормоча: «кровиночка моя… жиды… эвона как… чуть было не умучали… пейсатые мля… а ежели каждую пасху по одному… семь ртов-то… панарицыя!»
Люся брезгливо глядит ей вслед. Бормочет – «быдло… опрощенцы чертовы… инфантильный народ… поколение-червь… зеленый шатер… а если за щеку, то на полшишки… гои мля…». Старичок за спиной Люси кашляет. Она спохватывается и возвращается к столу. Показано сзади, как она пытается совершить модельный проход за расстояние всего в три шага. Старичок говорит:
– Скинем машинерию…
– Мля, фанаберию, – поправляет он себя.
Из-за того, что старик матюгнулся, обстановка становится намного непринужденнее. Все улыбаются, лица расслаблены, раскраснелись.
– Девять, – говорит старичок…
– Лучше меньше, да лучше, – говорит он.
– Итак, когда остались самые стойкие, – говорит старичок.
– Я расскажу вам о сокровищах моего брата, царя Соломона… – говорит он.
– Ребе знает секрет долголетия Талмуда, – шепчет в ужасе Люся.
– Да нет, фамилия моего двоюродного брата – Царь, – роняет ребе, даже не глядя на Люсю, которая – чем быстрее происходит действие, тем понятнее становится всем, – полная дура.
– Царь Соломон… – говорит старичок…
Ретроспектива
Черно-белая пленка. Грязная дорога, на которой пузырятся капли дождя. По дороге бредут человек 50, это женщины, дети и несколько стариков. Позади них идут, закутавшись в плащи-дождевики, люди в немецкой военной форме. Впереди колонны – тоже человек в плаще, но он, мы видим это по фуражке, офицер. Котелки солдат позвякивают. Все молчат, даже самые маленькие дети. Показаны крупным планом лица женщин из колонны – у них такие же большие грустные глаза, как у попугая Кеши, озвучившего его актера Хазанова или Люси из предыдущей сцены. Только взгляд у женщин из колонны блуждающий, слегка безумный. Никто из них явно не похож на человека, который готов рассказать вам о шахматном этюде или показать сценку из жизни кулинарного техникума. Взгляд одной из женщин беспрерывно скользит по окрестностям, как у актера Малюты Скуратова в фильме про Ивана Грозного, который снял режиссер Эйзентштейн. На сгибе левой руки – у нее девочка лет двух, а в правой руке – рука пацана лет пяти, который идет за матерью. Та, оглядывая мир в непрерывно скользящем режиме, с силой – можно сказать, с ненавистью, – толкает пацана в кусты. Заминка.
– Сука, сука! – визжит другая женщина, которая идет сзади.
– Твой щенок, сбежал, сбежал…!!! – кричит она, пытаясь схватить солдата за рукав.
– Нас всех из-за тебя расстреляют! – кричит она.
– Жидовка, тварь, – кричит она, картавя.
– Тварь. Сука! – кричит она.
– Господин офице… – кричит она, пытаясь ударить мать, столкнувшую сына в канаву.
Тот отталкивает истеричку, она падает в грязь с двумя своими детьми, которых несла. Замешательство в колонне. Мать сбежавшего пацана смотрит в сторону кустов, подбородок дрожит, как будто она силой мысли хочет что-то передать. В глазах нет надежды, потому что пацан еще слишком маленький. Женщина выглядит как тот, кто ждет пощечины. Конечно, в переносном смысле. Хотя и в прямом она пощечину получает – ее несильно хлещет по лицу солдат. Она упрямо глядит в сторону кустов, за которыми овраг, а за ним еще и еще – холм по которому проходит дорога, покрыт такими оврагами из-за оползней (характерный пейзаж для Молдавии – прим. В. Л.).
Крупным планом кусты. Солдаты. Офицер, который подходит к этой части колонны.
Кусты не шевелятся. Лицо матери. Кусты. Офицер слушает солдата, короткая команда. Два солдата спускаются к кустам. Кусты крупно. Не шевелятся. Мать. Офицер – скучающее, безразличное лицо. Солдаты возвращаются. Говорят что-то офицеру. Тот коротко командует. Несколько минут глядят друг на друга с недоумением. Потом солдаты поворачивают мать, – все еще с маленькой девочкой на руках, – офицер, безо всякой подготовки поднимает пистолет и стреляет женщине в затылок. Та падает, офицер переворачивает тело ногой и без пауз стреляет в лицо девочке. Снова пару команд. Все расходятся по своим местам, колонна идет дальше.
– Нас не расстреляют, нас не… – шепчет истеричка своим детям.
Те достаточно велики, чтобы идти сами, но она несет их на руках.
Показаны крупным планом кусты. Там лежит, глядя в небо, мальчишка. Он так и не сумел сбежать, и его мать напрасно пыталась силой мысли заставить его это сделать. Не заметить его было совершенно невозможно.
Значит, солдат, который увидел мальчишку, просто его пожалел.
Черно-белые фигурки двигаются, и сразу за холмом – внезапно, для зрителя в первую очередь, – мы видим деревню. (Опять же, очень характерный для Молдавии пейзаж: из-за холмов местность, которая кажется безлюдной на тысячи километров, за пять минут пути оживает – прим В. Л. Колонна молча проходит через деревню. Вдоль дороги стоят – молча – люди, которых можно поначалу принять за резные деревянные столбы, какие вырезали в 60—х годах ХХ века евразийцы из Академий наук СССР, чтобы подкрепить свою теорию «тысячелетних скифских Мадонн». Один из них – некрасивая крестьянка – внезапно заговаривает. Говорит по-румынски, поэтому идут титры.
– Эй ты, которая в красной кофте, – говорит она (картинка по-прежнему черно-белая – прим. В. Л.
– Я? – спрашивает, не останавливаясь, одна из женщин.
– Ты, ты, – говорит крестьянка.
– Ты и по-нашему говоришь, я знаю, – говорит она.
– Да, – говорю, – говорит женщина.
Несмотря на то, что разговоры с колонной, – очевидно, – запрещены, и солдаты и офицер не пытаются заставить замолчать
– Вас все равно расстреляют, – говорит крестьянка.
– Откуда ты знаешь, – говорит женщина.
– Нам сказали, что нас отвезут в специальный город, – говорит женщина.
– Не верь им, они врут, – говорит крестьянка.
– Вы уже пятые, кого они ведут так, – говорит она.
– У колодца, что за первой верстой, – говорит она.
– Там где заброшенный карьер? – говорит женщина, выражение лица которой не меняется.
– Да, – говорит крестьянка.
– Мужайся, я буду молиться за тебя, – говорит она.
– Все в руках Бога, – говорит женщина.
– Спасибо тебе, – говорит она.
– Сменяй кофту на каравай хлеба, – говорит крестьянка.
– Тебе уже все равно, – говорит крестьянка.
Женщина на ходу, – не меняясь в лице, – снимает с себя кофту и протягивает крестьянке, которая идет рядом с колонной. Остальные селяне стоят, даже не поворачивая головы. Крестьянка берет кофту и протягивает хлеб – то есть, ради обмена она и вышла из дома. Как только обмен произведен, крестьянка застывает с кофтой в руках и стоит, как и все сельчане. Еврейка, отщипнув кусок себе и детям, передает каравай другим, и так хлеб идет до самого конца колонны. Последний из идущих – старик – машинально протягивает кусок назад, и один из солдат так же машинально этот хлеб берет.
Показана уходящая колонна.
Колонна медленно ползет.
Скрывается за поворотом. Крупно – лица селян, морщинистые, грубые, суровые.
Пейзаж общим планом. Очень крупно – как на картинах голландских художников.
Звуки выстрелов. Если присмотреться – опять же, тут все по принципу голландской живописи XVII века (я советую оператору сначала изучить фламандские пейзажи – В. Л., – можно заметить в углу буквально несколько черных точек, которые мечутся, и по которым мы можем лишь предположить, что происходит у расстрельного рва. Но это от силы одна десятитысячная часть общего плана сверху.
Потом – крупным планом лица двух детей на руках истерички. Камера отъезжает, и мы видим, что они мертвые и лежат в куче тел в яме. По лицам барабанит дождь. Камера отъезжает. Мы видим мальчишку, которого ценой своей жизни и жизни сестры спасла мать. Он стоит молча, небо над ним быстро темнеет.
Мальчик дрожит.
Ретроспектива – возврат в хрущевку.
Люди вокруг стола мрачно молчат. Люся картинно плачет. Старичок, повернув голову, глядит в проем двери, там старуха с чайником. Заносит, молча ставит его на стол, кивает в сторону шкафа. Люся, рыдая, встает, открывает шкаф, вытаскивает стаканы. Разливает чай.
– Бостонское чаепитие, – говорит задумчиво старичок.
Все улыбаются, сразу видно, что в этом кругу принято Интеллектуально шутить. Чтобы подчеркнуть это, показана крупным планом обложка книги в серванте.»… тругацкие…» – написано на корешке.».. оветская фантастика»… – написано на другом. Корешки тщательно подобраны по цветовой гамме и в цвет стенки.
– А дальше? – спрашивает, глотая слезы, Люся.
Старичок суровеет. Переход мгновенный – старик в этом момент выглядит как ветеран, которого позвали на встречу с молодежью, который попал в актовый зал школы, ошалел от обилия пионерок, и откровенно любовался их ножками, но был вынужден прерваться, чтобы рассказать про свой Подвиг.
Крупным планом блестящие, бараньи, навыкате, глаза Люси.
Ретроспектива.
Снова ров, на краю женщины и дети, плач, крики, выстрелы, люди падают в землю, барахтаются, их добивают. В общем, один из частых в годы ВОВ расстрелов еврейского населения Бессарабии. Крупно показано женщина, в руках которой зажат каравай. Затемнение. На присыпанные землей тела падают свежие. В руках одно из детей – кусок каравая. Потом еще человек с караваем. Еще. Трупы падают волнами, они показаны то в дождь, то в ясную погоду. (Расстрелов должно быть так много, чтобы зритель перестал воспринимать это как что-то действительно ужасное, он должен Привыкнуть к ним. – прим. В. Л.