– Ну как бы… – говорит Эрлих.
– Кристи это Англия и детективы, а Бредбери фантастика и США (произносит именно «Эсша» – как раньше советские дикторы – прим. В. Л.) – говорит Копанский.
– А, – говорит Эрлих.
– Детективы… – говорит он.
– Как Юлиан Семенов, что ли? – говорит он.
– Ну да, старик! – говорит Копанский.
– Ясно, – говорит Эрлих.
Молчат немного. Спохватившись, замечают, что поверхность бочки успокоилась. Вынимают, – на раз, – беднягу-стукача. Тот еле жив, дышит вразнос.
– Ты все врешь, – говорит ему Копанский.
– Ты хотел нас всех убить, а не чтобы одного только, – говорит он.
– Мы как договаривались? – говорит он.
– В августе, в поход, отпуск чтобы все взяли, – плачет стукач.
– По Днестру на байдарках, гитары, костер, – плачет он.
– Ясная моя, солнышко лесное, – поет он, и снова плачет.
– Не убивайте, а? – просит он.
Копанский и Эрлих, молча, даже не переглядываясь, опускают стукача под вино (новая идиома – прим В. Л.). Постепенно бурлящая поверхность успокаивается, становится матовой, блестящей…
***
Кишинев, стандартный пятиэтажный дом типа «хрущевка». У подъезда вьются виноградные лозы, часть их поднимается на второй и третий этаж прямо по стене дома. На лозе мы видим зеленые еще ягоды мелкого винограда сорта типа «бакон». На лавочке у входа в подъезд лежит кошка. Она глядит в сторону двери. Кошка очень толстая, упитанная. У нее ярко-зеленые глаза, которые очень сочетаются с незрелыми ягодами винограда.
– Мяу, – говорит кошка.
Само собой, это просто мяукание. Но летняя жара, дрожащий от напряжения воздух, и атмосфера Ожидания превращают этот обычный, в общем-то, звук, во что-то грозное, многозначительное… Сразу вспоминается кот Бегемот из книжки Булгакова для онанирующих представительниц среднего-интеллигентского звена 1960—1990—х годов рождения.
– Мяу… – говорит кошка.
Показано дрожание воздуха. Общий план двора. Он абсолютно пуст, качели на детской площадке стоят неподвижно, не слышно ни выкрика, ни словечка. Из окон ничего не доносится… мы даже не чувствуем характерный запах кишиневского двора 60—х: варенье из помидоров, которое варила тетя Роза, что подалась в Израиль пять лет спустя, аромат мититей (молдавское мясное блюдо – прим. В. Л., которые жарила моя бабушка, борщ тети Нади, которая бросила свое бывшего вертолетчика дядю Ваню и ушла от него к тому Артурасу, с которым познакомилась во время туристической поездки в Таллин (говорила тетя Роза, что только проститутки и маланки сплавляются на этих ваших байдарках, и была права – В. Л.). С одной стороны, это можно списать на летние отпуска, с другой, ну уж Очень пусто во дворе… Крупным планом – светящиеся глаза кошки…
– Мяу… – угрожающе и многозначительно говорит кошка…
Камера резко выхватывает крупным планом окно дома напротив, и мы видим в нем девушку, которую до сих пор не замечали. У нее красивые длинные волосы, она держит в руках пачку машинописных листов, которую отворачивает от нас, глядя прямо в камеру, мы успеваем заметить только титул»… ЛАГ ГУЛАГ», и девушка некоторое время смотрит на нас с испугом, вызовом и гордостью (ну тогда уж идем до конца, тогда уж и с предубеждением – прим. В. Л.). Потом, повертев головой, успокаивается – видимо, ей что-то померещилось, – и снова читает рукопись… В руке у нее персик, она надкусывает его, и по подбородку девушки течет сладкий сок… Это очень сочный персик… камера показывает роскошный бюст девушки… Она одета по-домашнему, как в Кишиневе выходят за хлебом, в кино или на свидание: ночная рубашка с вырезом, тапочки, махровые носки… Даже этот наряд не может скрыть всю красоту и совершенство девичьей фигуры…
– Мяу.. – зловеще говорит кошка…
Камера ныряет в квартиру, где находится девушка. Потом – словно человек, – подкрадывается к девушке со спины, и заглядывает ей через плечо. Мы видим, что посреди пухлого самопального тома Солженицына спрятана коллекция эротических рисунков японского мастера Иясото Мацумо (я и ставлю 100 к 1, что ни один продвинутый московский педераст-хипстер не удосужится проверить, был ли такой на самом деле – В. Л.). Девушка как раз рассматривает ту, на которой ниндзя, забравшийся в дом самурая, насилует служанку, хорошенько ее связав.
Крупно – очень заинтересованные и слегка удивленные глаза девушки.
Для Кишинева 60—х это и правда довольно необычные рисунки. Девушка томно потягивается и кладет себе руку на промежность. То, что выглядело обычным небрежным жестом, грозит перерасти в нечто более неприличное, потому что девушка меняется в лице и, скользнув с подоконника, идет в комнату, не отнимая руки от промежности… Она выглядит, как безрукая мать, заботливо несущая раненного ребенка – в его роли рука – у себя между ног. Снова двор. Крупно – разбросанные по полу листы рукописи и гравюры, все перемешалось.
«… Сталин…» «зэка»… «Самурай и певичка, гравюра 18 века», «Усатый… палачи…»… «Архипелаг ГУЛАГ»… «Купец дает обтереть себя гейше, гравюра 16 века»… «народовольцы… ты не прав, Иннокентий… в чем же была сила того разума, что склонил целый народ к тирани…»… «Юноша и зрелая женщина играют в аиста и рыбку, 15 век»…».. реи и русские… двести лет вместе… понеже… доколе… отнюдь… пошто», «Нефритовые врата, 19 век»… «Земельный вопрос и Солж», «Служанка подмывается после акта с господином, 17 век».
– Мяу… – говорит кошка…
Лениво встает, выгибает спину. Напряжение достигает наивысшей точки. Кажется, вот-вот из кошки брызнут электрические токи (как из похотливой сучки Сандры в эротическом рассказе «Маркиза и пёс» – соки… – В. Л.…
Мелькание, кошка исчезает из кадра.
Общий план: это большой человек с лицом громилы ударил по кошке ногой изо всех сил. О том, что он постарался, мы можем судить по состоянию кошки. Та не бежит, не стоит, и даже не сидит. Она лежит, под ней растекается мокрое пятно… Очарование и загадочность момента пропадают. Мы понимаем, что кошка это всего лишь кошка, а настоящие неприятности это то, чем чревата встреча только с людьми. Которых сейчас перед подъездом мы можем насчитать пятеро (включая громилу). Они выглядят, как компания советских инженеров, которые носят штаны с поясом под мышками, обожают читать американскую фантастику в переводах, прогуливать НИИ, чтобы хорошенько отжариться на сборе картошке – во всех смыслах (и пожарить картошку, и натрахаться всласть с такими же несчастными представительницами поколений НИИ). Они отвратительно одеты, но это не выглядит вызовом.
– Копанский, кошку-то зачем? – спрашивает один из мужчин.
– Ненавижу их, – говорит верзила, и нервно потирает нос.
– Почему, старичок? – спрашивает один из мужчин.
– Старик, это же элементарный фактчекинг, – говорит Копанский товарищу.
–… – молчит с понимающим и уважительным выражением лица товарищ, чтобы не облажаться и не предстать полным лохом.
–… я читал статью в «Науке и знании», – говорит громила.
– Там рассказано о том, что наши предки были кормовой базой кошачьих, – говорит он.
– В незапамятные времена, еще когда люди были пещерными, – говорит он.
– Только представь себе, пещера, холод, голод, – говорит он.
– До построения развитого социализма еще миллионы лет, – говорит он.
– Миллиарды! – говорит один из мужчин.
– Митька знает, он у нас кандидатскую по биологии защитил! – говорит кто-то.
– Так, старичок?! – говорит кто-то Митьке.
– Так, старичок! – говорит Митька.
– Ну миллиарды, – говорит Копанский.
– И вот, в древней пещере сидит несчастная, древняя пещерная еврейка, – говорит он.
– Сжимает у груди маленького пещерного еврея, который еще и говорить-то не умеет, – говорит он.
– Да тогда вообще никто говорить не умел, – говорит он.
Весь этот безобидный разговор происходит при следующих действиях.
Мужчины заходят в подъезд, запирают двери, предварительно наклеив на двери объявление «Карантин, санитарная обработка помещений от грызунов и тараканов», запирают для пущей прочности дверь парочкой засовов (навинчивают их, дело идет споро, ведь это Советские Инженеры, а из тех всегда получались отличные слесари), поднимаются по лестнице. Во время подъема они, – в противоположность своей мирной, можно сказать, познавательной, беседе, совершают довольно угрожающие действия. Достают из карманов колготки, напяливают себе на голову, вынимают из карманов ножи, цепи от велосипедов… Как ни странно, выглядят они теперь куда достойнее, современнее,… продвинутее, что ли?
Мы еще раз убеждаемся в том, что любой прикид, на фоне советского, – даже если это наряд сутенера из Бронкса или недобитого панка-гангстера, – выглядит как последнее произведение Кардена, Гальяно… (… и кто там еще из гомосексуалистов шил одежду? – прим. В. Л.).
– И вот, – продолжает Копанский уже в маске.
– Еврейская женщина, еврейский малыш, – говорит он.
– Еврейский папа на охоте, – говорит он.
– И тут в пещеру заходит древний саблезубый тигр… – говорит он.
– Еврейский? – робко спрашивает Митя.
– Митька, кретин – говорит кто-то.
– Тигр же животное, у них нет национальности, – говорит кто-то.
– Это советские без национальности, – цедит презрительно Копанский.
– Значит, они животные, – говорит кто-то.
Все одобрительно посмеиваются.
(Примечание. Видно, что собравшиеся, – совершенно очевидные совки, – совершенно не идентифицируют себя с совками. Видно, что кружок изучения Торы под видом общества филателистов, работает днями и ночами. Выведена новая порода совка. Это так называемый совок-не-совок-сверхчеловек. Позже они разделятся на сверхславянских совков Холмогоровых, сверхеврейских совков Ольшанских и т. п., вариаций будет множество, от «Великой Армении» до «Азербайджан сила» и т. п. – В. Л.
Все время, пока мужчины поднимаются – на пятый этаж, – они подпирают двери в подъезде так, чтобы их нельзя было открыть. Вешают ленты «Санэпидемнадзор, дезинфекция».