Глаза Куойла зацепились за картинку на стене, покрытой пятнами от сырости. Он разглядел шероховатое лицо, глаза, как стеклянные шарики, бахрому из волос, выбивающихся из-под воротника и каскадом спускающихся поверх его накрахмаленного края. Кто там, в обитой рамке, дедушка Панча? Он стал думать о предках.
— Это семейная газета. Мы печатаем оптимистические истории с упором на общественные ценности.
«Мокингберд Рекордз» специализировались на раболепных анекдотах о местных бизнесменах и очерках о народных любимцах. На ее тоненьких страницах печаталась масса головоломок и конкурсов, авторских колонок, очерков и комиксов. Там всегда была анкета, чтобы помочь читателю ответить на вопрос: «Являетесь ли вы скрытым алкоголиком?»
Панч вздохнул, сделав вид, что принимает трудное решение.
— Я поставлю тебя в раздел муниципальных новостей, будешь помогать Элу Каталогу. Он введет тебя в курс дела. Он же будет давать тебе задания.
Зарплата была жалкой, но Куойл об этом не знал.
Эл Каталог с лицом, похожим на пучок стерни, с блестящим ртом, отметил что-то ногтем в списке заданий. Его взгляд отскочил от подбородка Куойла, как молоток от гвоздя.
— Так, собрание совета по планированию будет для тебя хорошим началом. В начальной школе. Почему бы тебе не сходить туда сегодня вечером? Посидишь на маленьких стульчиках. Запишешь все, что услышишь, напечатаешь. Максимум пятьсот слов. Возьми с собой диктофон, если хочешь. Покажешь мне свою работу до полудня. Сначала дашь мне и только потом отнесешь тому черномазому сукину сыну за столом.
Этим черномазым сукиным сыном был Партридж.
Куойл сидел на собрании на задних рядах и писал в блокноте. Придя домой, печатал и перепечатывал за кухонным столом всю ночь. Утром, с кругами вокруг глаз и нервный от выпитого кофе, он отправился в комнату новостей. И ждал Эла Каталога.
Эд Панч, всегда приходивший первым, проскользнул в свой кабинет, как угорь в каменную щель. Начался утренний парад. Человек, отвечающий за страницу с основными статьями, размахивал пакетом с кокосовыми пончиками; высокая китаянка с глянцевыми волосами, пожилой тиражист с руками, похожими на стальные тросы, две женщины-макетчицы, фоторедактор во вчерашней рубашке с пятнами под мышками. Куойл сидел за своим столом и щипал подбородок, опустив голову вниз и делая вид, что правит свою статью. Она была на одиннадцать страниц.
В десять часов появился Партридж. Красные подтяжки, льняная рубашка. Он кивнул и протопал через всю комнату новостей, сунул голову в угол Панча, подмигнул Куойлу и устроился за своим письменным столом.
Партридж ужасно много знал: что мокрые веревки выдерживают больший груз и почему вареные яйца вращаются быстрее, чем сырые. С наполовину закрытыми глазами и чуть закинутой назад головой, в легком трансе, он мог цитировать статистику бейсбола так, как древние читали «Илиаду». Он переделывал банальную прозу, стряхивал пыль с имитаций Джимми Бреслина.
— Где эти репортеры прошлых лет? — бормотал он. — Кусающие ногти, резкие, много пьющие ночные ястребы, которые действительно умеют писать?
Куойл принес ему свою статью.
— Это еще не все, — сказал он, аккуратно складывая страницы, — поэтому я решил показать это тебе.
Его друг не улыбнулся. Он был на работе. Несколько секунд он читал, потом поднял лицо к флюоресцентному свету.
— Если бы Эдна была здесь, то просто порвала бы это. Если бы это увидел Эл, то посоветовал бы Панчу избавиться от тебя. Ты должен все переписать. Вот, садись. Я покажу, что здесь не так. Говорят, что репортера можно сделать из кого угодно. Вот на тебе и попробуем.
Именно этого ожидал Куойл.
— Твой тезис, — сказал Партридж, — Господи Иисусе! — Он стал читать вслух высоким голосом, нараспев.
— «Вчера вечером Совет по планированию Пайн-Ай большинством голосов принял решение о внесении поправок в ранее предложенные рекомендации к Поправке к Муниципальному законопроекту. Это увеличит минимальный размер наделов частной собственности во всех районах за исключением центра города до семи акров». Как будто читаешь цемент. Слишком длинно. Невообразимо длинно. Путано. Никаких человеческих интересов. Никаких цитат. Скучно. — Его карандаш летал над предложениями Куойла, перемешивая и перемещая. — Короткие слова. Короткие предложения. Разбей это. Посмотри на это, посмотри на это. Вот здесь твоя точка зрения. Это новости. Перемести это наверх.
Он выхватывал слова оттуда, где они стояли. Куойл наклонился поближе и смотрел, волнуясь и ничего не понимая.
— Так, ладно. Попробуй вот так. «Во вторник во время напряженного вечернего собрания член Совета по планированию Дженис Фоксли отказалась от своих полномочий. «Я не собираюсь здесь сидеть и наблюдать за тем, как выживают и распродают бедных людей этого города», — сказала Фоксли. За несколько минут до отставки Фоксли Совет принял новый законопроект большинством голосов: 9 к 1. Новый закон позволяет увеличить минимальный размер земли, находящейся в частной собственности, до семи акров». Не слишком остроумно, никакого стиля, и по-прежнему слишком длинно, — сказал Партридж, — но это уже будет ближе к делу. Понял? Почувствовал, что такое новости? Что ты должен ставить на первое место в изложении содержания статьи? Вот, смотри, что ты можешь сделать. Попробуй закрутить сюжет.
Огонь Партриджа не зажег искры в Куойле. Спустя шесть месяцев Куойл по-прежнему не понимал, что такое новости, и не умел схватывать детали. Он боялся всего, за исключением двенадцати или пятнадцати глаголов. Имел пагубную склонность к ложному страдательному залогу. «Губернатору Мерчи был вручен букет первоклассницей Кимберли Плад», — написал он. Эдна, резкий на язык литературный обработчик, встала и заорала на Куойла: «Ты, лоботомированный идиот! Как можно вручить букет первоклассницей?» Куойл стал еще одним примером современного наполовину образованного человека, решившего заняться журналистикой. Выстроить бы их всех вдоль стены!
Куойл сидел на собраниях, быстро строча в блокноте. Казалось, он был частью происходящего. Рык Эдны и колкие замечания Партриджа его не обижали. Он с детства привык к жестокости брата и непрекращающейся критике отца. Он пришел в восторг, увидев свое имя в качестве автора статьи. Ненормированный рабочий день позволял ему воображать, что он хозяин своего времени. Возвращаясь домой за полночь после дебатов о том, как описать муниципальный регламент утилизации бутылок, он чувствовал себя винтиком в механизме власти. Видел в привычных явлениях жизни газетные заголовки. «Человек не спеша идет по парковочной зоне». «Женщины разговаривают под дождем». «Телефон звонит в пустой комнате».
Партридж изо всех сил старался его подтянуть.
— Если ничего не происходит — это тоже новости, Куойл.
— Понятно. — Делает вид, что понимает. Руки в карманах.
— Помнишь историю о собрании Окружного комитета по вопросам транспорта? Месяц назад они были готовы начать обслуживать микроавтобусами четыре города, при условии, что к ним присоединится Багл Холлоу. Здесь ты говоришь, что вчера вечером они встречались, и в самом конце, в качестве малозначительной детали упоминаешь, что Багл Холлоу решил не вступать с ними в дело. Ты знаешь, сколько стариков, у которых нет машин, потому что они не могут позволить себе иметь второй или даже единственный автомобиль, пользуются общественным транспортом? Как они ждут, когда же придет этот чертов микроавтобус? А теперь этого не будет. Новости, Куойл, новости. Давай-ка, подвигай шестеренками.
Минуту спустя он добавил уже совсем другим тоном, что в пятницу вечером маринует рыбу по-гречески и готовит красные перцы на вертеле. Не хочет ли Куойл зайти?
Он хотел, только никак не мог понять, о каких шестеренках шла речь.
В конце весны Эд Панч вызвал Куойла к себе и сказал, что тот уволен. Его глаза смотрели куда-то мимо уха Куойла.
— Это вроде временного увольнения, из-за спада спроса. Если потом все наладится…
Куойл устроился на полставки водителем такси.
Партридж знал, почему это произошло. Он уговорил Куойла надеть огромный передник, дал ему ложку и банку.
— Его дети вернулись после колледжа. Заняли твое место. Тут не о чем горевать. Все правильно, размазывай эту горчицу по мясу. Пусть пропитается.
В августе, посыпая укропом рагу по-русски, с говядиной и солеными огурцами, Партридж сказал:
— Панч хочет, чтобы ты вернулся. Говорит, если ты все еще заинтересован, приходи утром, в понедельник.
Панч изобразил сомнение. Развернул целое шоу, что, дескать, снова берет Куойла, но в качестве особого одолжения. Временно.
Дело было в том, что Панч заметил, как Куойл, сам по себе неразговорчивый, располагал других к высказываниям. Это была его единственная полезная способность. Его внимательная поза, его лестные кивки вызывали у людей настоящий поток воспоминаний, размышлений вслух, теоретизирований, догадок, описаний, кратких обзоров и пояснений, красочных историй из жизни и желание рассказать все это совершенно незнакомому человеку.
Так и повелось. Уволен, принят на работу в качестве помощника на мойке машин, снова принят на старую работу.
Уволен, взят на должность таксиста, снова принят на работу.
Так он и прыгал туда-сюда по всему округу, выслушивая споры в комитетах по канализационным и дорожным работам, печатал истории о составлении смет на восстановление мостов. Любое решение местных властей казалось ему судьбоносным. В профессии, которая учила своих адептов пользоваться низкими свойствами человеческой натуры, чтобы открывать людям глаза на изъеденный ржавчиной металл цивилизации, Куойлу удавалось сохранить иллюзию постоянного прогресса. В атмосфере разрушения, дымящейся зависти и ревности он искал рациональный компромисс.
Куойл и Партридж ели фаршированную форель и креветки с чесноком. Меркалии не было. Куойл отодвинул в сторону салат из сладкого укропа. Наклонился, чтобы поднять упавшую креветку, когда Партридж постучал ножом по бутылке с вином.