вдруг с удивлением узнаем себя или наших современников в старомодных фигурах, увенчанных дурацкими колпаками. Между тем фигуры эти отнюдь не являются вневременными сатирическими схемами, как это нередко случалось у сатириков средних веков. Они исторически конкретны, тесно связаны с бытовой обстановкой — Себастиан Брант был незаурядным бытописателем. Он обладал завидным умением схватывать множество характерных деталей. Его «дураки» живут, мы их ясно видим. А иногда перед читателем возникают очень четкие жанровые зарисовки.
Себастиан Брант умеет находить все новые и новые образцы «глупости». Под его пером быстро растет толпа дураков, оглашающих воздух нестройным звоном бубенцов. Кого здесь только нет! Сатирик не дает спуску ни мужчинам, ни женщинам, ни клирикам, ни мирянам, ни знатным, ни худородным, ни богатым, ни бедным. Начав свой труд «ради пользы» и «поощрения мудрости», «искоренения глупости» и «дурацких предрассудков», он не устает бродить по улицам и площадям, заглядывать в дома, храмы, мастерские, кабаки, дворцы, школы и прочие людные места и повсюду разыскивает и всюду находит обильный материал для своей сатиры.
Наиболее вредоносным пороком Брант считает себялюбие. Но оно становится особенно уродливым, когда соединяется с корыстолюбием. В то время не он один с тревогой наблюдал за ростом этих пороков. На исходе средних веков, в период быстрого подъема городов и развития буржуазных отношений, резко бросался в глаза тот культ наживы, о котором писали многие сатирики и моралисты. Полагая первейшей обязанностью человека служение «общему благу», Брант не раз в «Корабле дураков» ополчается против тех, кто помышляет только о собственном благе и служит лишь ненавистному и ненасытному господину Пфеннигу. По словам поэта:
От сребролюбья спятил свет:
Все жаждут лишь монет, монет!
(«О нищенстве»)
Корыстолюбие убивает, дружбу («Об истинной дружбе»), любовь, справедливость, честность, простую порядочность. Ради наживы корыстолюбцы идут на любой обман, любую подлость. Во имя барыша они способны пустить по миру сотни и тысячи людей («О фальши и надувательстве»). Ради денег молодые женятся на сварливых и злобных старухах, обрекая себя на вечные дрязги и ссоры («О тех, кто женится на деньгах»). Корыстолюбием заражены не только миряне, но и клир. Господин Пфенниг распоряжается в судах и ратушах. К его лукавым советам прислушиваются князья и другие большие господа, окружившие себя льстецами, клеветниками и мздоимцами («О дураках, облеченных властью»). Там, где торжествует эгоизм и корысть, там все начитает идти вкривь и вкось, там меркнут гражданские идеалы и распадается естественная связь людей. И поэт хочет внушить читателям мысль, что нельзя личную пользу искать в стороне от пользы общей. В сатире «Об истинной дружбе» он говорит:
Кто себялюбью лишь послушен,
А к пользе общей равнодушен,
Тот — неразумная свинья:
Есть в общей пользе и своя!
Удрученный зрелищем торжествующего корыстолюбия, при котором достоинства человека измеряются одним лишь богатством, а ум, ученость и порядочность не имеют цены, Брант с сочувствием вспоминает о легендарном золотом веке, когда еще никто не знал, что такое «мое» и «твое», и на земле, свободной от алчности, царила добродетель («О презрении к бедности»).
Автору не безразлично, куда идет страна, куда идут люди. Многого он не понимает, его бюргерское мировоззрение во многом ограничено и даже подчас консервативно, но он искренне желает, чтобы свет разума воссиял наконец над миром и чтобы как можно больше людей плыло в гавань Мудрости. И мы верим поэтому, когда он заявляет, что не ради славы или денег, но на «благо миру» предпринял он свой труд («Извинение поэта»).
Для вразумления читателей Брант уснащает свою книгу множеством примеров и цитат, заимствованных из Библии и античности. В этом он примыкает к довольно устойчивой традиции сатирической литературы позднего средневековья. Только у Бранта чувствуется более основательное знание классической древности, характерное для ученых-гуманистов.
При этом, однако, Брант не был сухим и скучным педантом, как многие его ученые современники. Эрудиция ему была нужна лишь для того, чтобы сделать свои мысли более вескими и убедительными. Он не отгораживался от людей, не владевших классической филологией. Ведь в то время, когда почти все гуманисты Германии писали свои произведения на языке классического Рима, он осмелился написать «Корабль дураков» на языке немецком, да еще на языке бесконечно далеком от всяческого педантизма, удивительно ярком, непосредственном, изобилующем ядреными словечками, с которыми гораздо чаще встречаешься на рынках, площадях и в харчевнях, чем в кабинетах высокоученых мужей. Разумеется, все это не могло не содействовать исключительной популярности книги.
Этой популярности содействовали также многочисленные гравюры на дереве, которыми книга была украшена. В последнее время почти все исследователи склоняются к тому, что автором большого числа иллюстраций был молодой Альбрехт Дюрер, который как раз находился в Базеле, когда там готовилось издание «Корабля дураков». Весьма вероятно, что, работая над иллюстрациями, Дюрер пользовался полезными советами Себастиана Бранта. Во всяком случае, Дюреру удалось создать настоящие шедевры книжной графики. Его иллюстрации примечательны еще и тем, что они не только помогают понять сатирический замысел поэта, но и во многом его дополняют, уточняют и развивают. Нередко они конкретизируют социальную и бытовую обстановку, не всегда очень ясно намеченную в книге. Сейчас уже невозможно представить себе «Корабль дураков» без иллюстраций Альбрехта Дюрера.
Как видим, книга Себастиана Бранта, кое в чем перекликавшаяся с прогрессивной публицистикой XV века, касалась многих сторон немецкой жизни кануна Реформации. Это была книга злободневная, горячая, патриотическая. При этом патриотизм Бранта проявляется не только в его заботе о безопасности и единстве Германии, но и в большой любви к родной немецкой культуре.
Современники по достоинству оценили эту самобытную книгу, которая появилась на пороге бурного XVI века как призыв к национальному единению, к обновлению немецкой жизни. Огромно было ее влияние и на немецкую литературу. От «Корабля дураков» ведут свое происхождение произведения так называемой литературы о дураках (Narrenliteratur), широко распространенные в Германии в XVI веке.
В книге Бранта уже упоминается страна бездельников — Шлараффенланд, о которой позднее одно из лучших своих шуточных стихотворений написал Ганс Сакс (1494-1576), наиболее значительный поэт из числа немецких поэтов, творчество которых развертывалось в период, последовавший за выступлением Мартина Лютера.
Родился Ганс Сакс в Нюрнберге, в семье портного, посещал латинскую школу, после двухлетнего обучения у сапожных дел мастера отправился в длительное путешествие по Южной Германии. Во время этого странствования он не только присматривался к жизни немецких городов, но и усердно совершенствовался в благородном искусстве мейстерзанга, которым он начал заниматься еще в Нюрнберге под руководством опытного мейстерзингера5 ткача Лиенгарда Нунненбека. В 1516 году он вернулся в родной город, получил права мастера сапожного цеха, женился, основал школу мейстерзингеров и зажил тихой жизнью трудолюбивого бюргера.
Ганс Сакс писал для народа, и творения его были пропитаны тем жизнерадостным светлым духом, той пленительной наивностью, которые составляют характерную черту многих подлинно народных поэтических созданий. К тому же он охотно черпал из сокровищницы фольклора. В поэзии он был столь же трудолюбив, как и в своем сапожном ремесле. Им написаны многочисленные мейстерзингерские песни, духовные стихотворения, назидательные шпрухи, «истории», басни, полемические диалоги, веселые шванки, трогательные «трагедии», поучительные «комедии», забавные фастнахтшпили (масленичные представления), в которых он без труда превзошел своих предшественников и современников.
Почти всю свою долгую жизнь он провел в Нюрнберге, который был одним из центров немецкой бюргерской культуры. Ганс Сакс гордился тем, что является гражданином вольного города, изобилующего выдающимися мастерами искусств и неутомимыми ремесленниками. В пространном стихотворении «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530), примыкающем к популярному в XVI веке жанру панегириков в честь городов, он с любовью и тщанием описывает «Нюрнберга устройство и повседневную жизнь». Из стихотворения мы узнаем, сколько было в вольном городе улиц, колодцев, каменных мостов, городских ворот и часов, отбивающих время, мы узнаем о санитарном, общественном и хозяйственном состоянии города, о негоциантах и ярмарках, о многочисленных ремесленниках, занятых разнообразным и полезным трудом. С гордостью пишет Сакс о «хитроумных мастерах», искусных в печатном деле, живописи и ваянии, в литье и зодчестве, «подобных которым не найти в других странах». Стены вольного города отделяют поэта от необъятного и шумного мира, на который он с любопытством взирает из окна своего опрятного бюргерского жилища, где он в труде и довольстве провел много лет, окруженный семейным уютом и уважением сограждан.
Домашний очаг — его микрокосм. В нем воплощается для Сакса идеал бюргерского благополучия и прочности земных связей. И подобно тому, как он торжественно и деловито воспел городское благоустройство Нюрнберга, воспел он столь же деловито и не без наивного пафоса примерное благоустройство своего домашнего очага. В стихотворении «Вся домашняя утварь, числом в триста предметов» (1544) обстоятельно описывает он вещь за вещью всю свою домашнюю утварь, возводя, таким образом, бюргерский уют в предмет поэтического панегирика.
Вместе с тем Ганс Сакс обнаруживает широту интересов и крайнюю любознательность. В лице Мартина Лютера он горячо приветствовал Реформацию, выводящую людей на верный путь из мрака заблуждения.