И тут, сидя скорчившись у входа в каюту, я увидела, как померкло сияние Иштар. Лицо Иштар стало расплываться и блекнуть, и на его месте показалось лицо Зарпанит.
Тьма, окружавшая повелителя мертвых, просветлела, как будто внутри нее вспыхнуло сильное пламя.
И тут Иштар сделала шаг к барьеру, разделявшему палубы, и еще шаг, и еще. Но мне показалось, что не по своей воле она движется. Нет! Она шла спотыкаясь, неохотно, как будто кто-то сильнее ее подталкивал ее вперед. И так двигался Наргал внутри своей тени навстречу ей.
Они все ближе подходили друг к другу. А сияние Иштар все меркло и меркло. И тьма, окутавшая Нергала, все светлела и светлела. И вот медленно, вопреки своей воле, но неумолимо они приближались друг к другу. Я видела, как сквозь маску Нергала просвечивается лицо Алусара.
Медленно, медленно белые ноги Зарпанит несли Иштар к барьеру; и медленно, медленно, как и она, шел ей навстречу Алусар. И они встретились!
Руки их соединились, губы соприкоснулись, и побежденные бог и богиня покинули их.
Они поцеловались и упали. Упали на палубу — мертвые. Мертвые, в объятиях друг друга.
Не победили ни Иштар, ни Нергал! Нет! Победила любовь — любовь мужчины и любовь женщины. Победившее бога и богиню пламя освободилось!
Жрец упал на нашу сторону барьера. Мы не разнимали их объятий. Опустили их в воду вместе, лицом к лицу.
И я побежала навстречу Кланету — чтобы убить его. Но я забыла, что ни Иштар, ни Нергал не победили друг друга. И вот в меня вселилась богиня, а в Кланета — Нергал. И как раньше, они сражались друг с другом. И снова, как и раньше, невидимый барьер был непреодолим, отделяя тех, кто на белой палубе, от тех, кто на черной.
Но я была счастлива, потому что знала — боги забыли о Зарпанит и Алусаре. Для них двоих битва кончилась. Ни Гневная Иштар, ни Нергал больше не думали о своих жрице и жреце — в моем теле и теле Кланета они могли продолжать свою борьбу за обладание кораблем…
И вот мы плывем — и боремся, плывем — и боремся… Как долго, я не знаю. Много, много лет должно было пройти с того времени, как я видела богов в Уруке, но посмотри, я все еще молода, все еще хороша! По крайней мере так говорит мне зеркало, — и она вздохнула.
Глава VIЯ — не женщина!
Кентон сидел молча, не отвечал. Она молода и хороша — а Урук и Вавилон уже тысячи лет лежат в развалинах!
— Скажи мне, — услышал он ее голос, — по-прежнему ли храм в Уруке славится между народами? А Вавилон по-прежнему ли гордится своим господством?
Он молчал, в нем боролась вера в то, что он в каком-то чужом, незнакомом мире, и здравый смысл.
А Шарейн, с обеспокоенным лицом, смотрела на него все с большим и большим сомнением. Она отскочила от него и стояла дрожа, как гневное лезвие в прекрасных ножнах.
— Ты принес мне послание? — воскликнула она. — Говори — и быстро!
Женщина из мечты, женщина из древнего волшебства, для Шарейн у него был только один ответ — правда.
И Кентон рассказал ей правду, начал с появления каменного блока из Вавилона в его доме. Он не упускал ни одной подробности, чтобы ей стало понятней. Она слушала, не отрывая от него взгляда, она упивалась его словами — удивление сменялось на ее лице недоверием, а потом гневом, отчаянием.
— Даже место, где находился древний Урук, забыто, — закончил он. — Дом семи богов — теперь груда песка. А Вавилон, великий Вавилон, уже тысячи лет как сравнялся с землей!
Она вскочила на ноги — вскочила и бросилась на него, глаза ее сверкали, рыже-золотые волосы развевались;
— Лжец! — Закричала она. — Лжец! Теперь я знаю — ты посланец Нергала!
В ее руке сверкнул кинжал; он успел перехватить ее руку, боролся с ней, отбросил ее на диван.
Она ослабела, почти потеряла сознание.
— Урук превратился в пыль! — всхлипывала она. — Храм Иштар — пыль! Вавилон — пустыня! И Саркон Аккадский умер шесть тысяч лет назад, ты говоришь — шесть тысяч лет! — Она задрожала, вырвалась из его объятий. — Но если это так, то кто же я? — шептала она побледневшими губами. — Кто — я? Шесть тысяч лет и больше прошло с моего дня рождения, а я — жива! Кто же я?
Ее охватил страх, глаза ее потускнели, она ухватилась за подушки. Он склонился к ней, она обняла его белыми руками.
— Я жива? — воскликнула она. — Я — человек? Я женщина?
Ее мягкие губы умоляюще прижались к его губам, аромат ее волос охватил его. Она держала его, прижимаясь своим стройным телом в крайнем отчаянии. И он почувствовал, как сильнее бьется его сердце. И между поцелуями она шептала:
— Разве я не женщина? Я не живая? Скажи мне, разве я не жива?
Желание охватило его, он отвечал ей поцелуем на поцелуй и в то же время понимал, что не мгновенная любовь и не страсть бросили ее в его объятия.
За ее ласками стоял ужас. Она боялась — страшилась пропасти глубиной в шесть тысяч лет между ее жизнью и его. Цепляясь за него, она хотела увериться в себе. Она ухватилась за последнее оружие женщины — первичное назначение женщины — уверенность в своей женственности, в том, что ее желают.
Нет, поцелуи, обжигающие его губы, должны были убедить не его — ее самое. Но ему было все равно. Она была в его объятиях. Он отвечал поцелуем на поцелуй.
Она оттолкнула его, вскочила на ноги.
— Значит, я женщина? — торжествующе спросила она. — Женщина — и живая?
— Женщина! — хрипло ответил он, все его тело дрожало. — Живая! Господи, да!
Она закрыла глаза; глубоко вздохнула.
— Это правда, — воскликнула она, — и это единственная правда из всего сказанного тобой. Нет, теперь молчи, — остановила она его. — Если я женщина и жива, отсюда следует, что все сказанное тобой — ложь. Я не могу быть живой, если с того момента, как я вступила на этот корабль, прошло шесть тысяч лет и Вавилон превратился в пыль. Ты лживая собака! — закричала она и украшенной кольцами рукой ударила Кентона по губам.
Кольца глубоко поранили его. Кентон упал, ошеломленный и болью, и неожиданным изменением ее поведения, а она раскрыла внутреннюю дверь.
— Луарда! Атнал! Все!! — гневно призывала она. — Быстро! Свяжите его, но не убивайте!
Из каюты вырвались семь девушек-воинов, в коротких юбках, обнаженные по пояс, в руках они держали легкие копья. Они набросились на него. И в то же время Шарейн вырвала у него из руки меч Набу.
И вот юные ароматные тела окружили его кольцом женской плоти, мягкой, но неразрывной, как сталь. На голову ему набросили синий плащ, обернули вокруг шеи. Кентон очнулся от оцепенения — очнулся с гневным криком. Высвободился, сорвал плащ, прыгнул к Шарейн. Но гибкие тела двигались быстрее, девушки заслонили Шарейн от него. Они кололи его копьями, как матадор колет нападающего быка. Назад и назад теснили они его, рвали одежду, там и тут показалась кровь.
И сквозь эту пытку он слышал ее хохот.
— Лжец! — насмехалась она. — Лжец, трус и глупец! Орудие Нергала, посланное сюда с лживой вестью, чтобы поколебать мое мужество! Назад к Нергалу вернешься ты с другой вестью!
Девушки, опустив копья, как одна, бросились вперед. Они вцепились в него, обхватили руками и ногами, увлекли вниз. Выкрикивая проклятия, молотя кулаками, пинаясь — больше не думая, что перед ним женщины, — Кентон боролся с ними. Ногой он зацепился за перемычку двери розовой каюты. И упал, таща за собой этих диких кошек. Продолжая драться, они выкатились за дверь.
Сзади послышался крик, предупреждение Шарейн — какой-то резкий приказ. Державшие его руки и ноги разжались, девушки отступили.
Всхлипывая от гнева, Кентон вскочил на ноги. И увидел, что находится совсем рядом с чертой, разделяющей белую и черную палубы. Он подумал, что именно поэтому Шарейн отозвала этих фурий: они подкатились слишком близко к загадочной преграде.
Снова он услышал ее смех. Она стояла на галерее с маленькими цветущими деревьями, голуби вились над нею. В руках ее был меч Набу: она насмешливо подняла его.
— Эй, лживый посланец! — насмехалась Шарейн. — Эй, собака, побитая женщинами! Иди, возьми свой меч!
— Иду, черт тебя побери! — крикнул он и прыгнул вперед.
Корабль покачнулся. Потеряв равновесие, Кентон откинулся назад и перекатился через линию, разделявшую белую и черную палубы. Перекатился — невредимый!
Что-то в глубине его сознания отметило этот факт, отметило его чрезвычайную важность. Как бы велика не была власть барьера, на Кентона она не распространялась. Он приготовился прыгнуть назад на белую палубу.
— Остановите его! — послышался голос Кланета.
И посредине прыжка его схватили за плечо и повернули длинные мускулистые пальцы. Он смотрел в лицо барабанщика. Когти барабанщика подняли его и, как щенка, швырнули назад.
Тяжело дыша, как рассерженный щенок, Кентон с трудом удержался на ногах. Вокруг него смыкалось кольцо людей в черной одежде, со смертельно бледными невыразительными лицами, со сжатыми кулаками. За этим кольцом стоял воин с красной бородой и бледными агатовыми глазами; а рядом с ним черный жрец.
Но Кентон не обратил на них внимания. Он ринулся вперед. Черные одеяния сомкнулись над ним, охватили его, прижали к палубе.
Корабль снова качнулся, на этот раз сильнее. Кентон, сбитый с ног, скользнул в сторону. Его накрыло волной.
Руки, державшие его, разжались. Другая волна подняла его и захлестнула с головой. Он погрузился глубоко; отчаянно устремился к поверхности; протер глаза и поискал корабль.
Ревел ветер. Подгоняемый ветром, корабль быстро удалялся — он был уже в ста ярдах. Кентон закричал и поплыл к нему. Парус спустили, весла ожили, стремясь удержать корабль против ветра. Но корабль продолжал удаляться все быстрее и быстрее.
Он затерялся в серебристом тумане.
Кентон перестал бороться; плыл, затерянный в неведомом мире.
Его ударило волной; он вынырнул, давясь водой. Морская пена хлестнула его. Он услышал гром прибоя, свист волн, разбиваемых скалами. Его подхватила другая волна. Удерживаясь на ее вершине, он увидел прямо перед собой желтый утес, поднимающийся из груды огромных камней, на которые с ревом накатывались волны, брызгая фонтанами пены.