щий гнев Создателя по отношению к обезумевшему творению и нужды житейские – составляют фон… нет не фон – суть нашей жизни. И от всего этого мы просим ежедневно нас избавить.
Надо быть внимательней. Надо вместить сердце в краткие, но великие слова. Пусть ты лично сегодня не чувствуешь ни скорбей, ни нужд, ни гнева. Но ты понимать обязан, что в нуждах и скорбях тонет всё человечество и молнии справедливого гнева блестят над ним. Значит, нужно молиться внимательно, молиться в состоянии сердечной связи со всем страдающим миром. Богослужение дает нам такую возможность.
Службы наши живы так же, как Жив Господь, воспеваемый в них. Как хочется, чтобы все омытые Крещением люди чувствовали это всем сердцем.
7 сентября 2015 г.
Бунт, а не бегство
Мысль, которую я собираюсь произнести, пришла ко мне во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины. И не только Родины, но и всего человечества, потому что и эта тревога доступна отдельно взятому сердцу. Впрочем, тревога не только о таких громадных величинах, как Родина и человечество. Есть тревога о человеке вообще, о ближних и дальних. О том последнем человеке, который смотрит на звезду и моргает. Которого не любил Заратустра за то, что тот всё округ себя делает маленьким. Это было во дни тревоги также и о собственной бессмертной душе, и во дни сомнений в ее бессмертии, ибо и такие сомнения могут быть у сердца. Среди всего этого мучения, не видного глазу, легла мне на душу мысль, прохладная и ясная, как Гедеонова роса. Вот она, собственно: самое красивое, что есть в мире, – это монашество. И не только красивое, но и самое свободное, самое дерзновенное, самое умное.
Монашество как идея, ставшая фактом и локализовавшаяся в Афоне и Соловках, в Д ивеево и на Валааме. Но не только исторически явленное монашество, а и способность возникнуть всюду, хоть бы и в пустынях Аризоны, где только есть христианская честность и христианская смелость вместе с последовательностью и желанием принести всю жизнь в дар Христу.
Да разве это новость? – спросите вы. Да разве это новость? – спрашиваю и я сам себя. Ведь это скорее какая-то банальность для одних и полный нонсенс для других. Но нет, говорю вам, нет. Монашество действительно самое умное и смелое, красивое и свободное явление. И это особенно должно быть понятно сейчас, когда костюм цивилизации расползается на теле человечества. Есть такие костюмы, которые шьют для мертвецов. Они красиво смотрятся, но только на покойнике, потому что сшиты в одну нитку и расползутся в куски, стоит их по ошибке надеть. Наш мир, летающий в космос и трясущийся в клубах, поклоняющийся прибавочной стоимости и торгующий всем, от нефти до наркотиков и вырезанных почек, как раз похож на покойника, лежащего в незакрытом гробу под дождем. Костюм промок и клочьями сползает с него, обнажая мертвое тело. Сейчас придется немного поворчать. Совсем немного.
Мир прогнил. Если эту фразу вложить в уста голливудского ковбоя, она будет звучать так: «Мир, черт возьми, действительно прогнил!» Правда, если лететь над Сибирью или Великими озерами, то возникает чувство, что мир чист и огромен, а человек – это только невесть что возомнившая о себе букашка. Но правда также и в том, что человек – царственная букашка. Царственная букашка, прогнившая изнутри. И теперь она, в силу царственного достоинства, катится в тартарары и тащит за собою и Великие озера, и Сибирь, и Мировой океан.
Что спасать вначале и за что бороться? За окружающую среду или за раковых больных? За исчезающие виды животных или за впроголодь живущий Африканский континент? Против чего бороться: против пластиковых бутылок и целлофановых пакетов или против власти безликой бюрократии? А может, против транснациональных корпораций и оболванивающей поп-культуры? Да и как бороться? Всё, что испробовано до сих пор, лишь углубляет раны и умножает цепи. В борьбе за счастье мы получили политику без совести, брак без верности и школу без молитвы, – говорит Сербский святитель Николай.
А может, не бороться, но спрятаться? Убежать в бар, который в подвале, или в ресторан, который на крыше? Убежать в химическую грезу, в порнографию, в затянувшееся самоубийство? И куда деваться тому, кто имеет совесть, но не знает, что делать? Идти на бунт, прибегать к терроризму – революционному или религиозному? Тут я опять заявляю, что есть монашество.
Значит ли это, что я зову всех в монахи? Вовсе нет. Хотя бы потому, что и я не монах. Но нужно понимать, что монашество – это бунт. Бунт, а не бегство. Причем бунт самый радикальный, самый обидный для всемирного Карабаса-Барабаса с его пыльным ящиком для кукол и плеткой в семь хвостов. Нам потом еще предстоит выяснить, что может быть общего с монашеством у человека, видящего в нем идеал, но не являющегося монахом. А пока повторим, что это бунт, а не бегство. Умный бунт: всё вижу, всё понимаю и плюю на ваши мнимые ценности, на ваши пестрые приманки. Я изымаю свой собственный ум из круговерти бессмысленно вращающихся умов и ставлю его на камне. «На камень вознесл мя еси». «Камень же бе Христос». В таком бунте скрыты творческие ответы на те вопросы, которыми современный мир измучил человека.
Главное слово сказано, и его предстоит доказывать. Есть всего два пути в мысленном путешествии. Можно сначала произнести тезис, а потом одевать его в аргументы, начиная с нижнего белья и заканчивая носовым платком в кармане пиджака. А можно, наоборот, обрисовать некую общую картину, сжать ею сознание собеседника и потом толкнуть его в единственную тобою же открытую дверь. Мы уже стали на первый путь.
Почему монашество – бунт? Потому что оно бросает вызов основам рабства и страдания, а не их атрибутам. Люди – страдающие рабы. Против рабства они бунтуют, от страданий бегут. Но рабство умело меняет формы, не меняя сути. А страдание настигает человека без труда. Основы же рабства и страдания – самолюбие, славолюбие, сластолюбие. Плоды падшей природы, личинки, отложенные грехопадением.
На этих сначала личинках, а затем китах плавает всемирного горя Град Земной, противоположный Иерусалиму Небесному. Кто не распознал этих врагов (славолюбие, самолюбие, сластолюбие) и хочет бороться за счастье, тот слепец, раздираемый внутренними противоречиями. Посмотрите на известные вам революции. В них всюду вы увидите горстку сознательных подлецов и армию обманутых глупцов. Первые на плечах вторых будут всегда карабкаться в гору, чтобы оседлать властный трон и заплатить обманутому стаду худшей тиранией, нежели была до сих пор. Вы увидите игру на низких инстинктах: на зависти, на жажде крови, на опьянении вседозволенностью. Вы увидите волков в овечьих шкурах и смокинги поверх этих самых шкур. Вы увидите целые стада овец, желающих тоже стать волками. Монах видит это, и потому его нет там. Он не может никого переубедить, но он может махнуть рукой и удалиться. Знаете ли, что этот один удаляющийся наносит темному врагу нестерпимую обиду, хоть у врага в руках и находятся беснующиеся миллионы?
У того мира, который мы привыкли называть цивилизованным (в чем есть ошибка, так как цивилизаций много, а нам внушили, что она одна и она универсальна), есть несколько символов, доставшихся по наследству. Сегодня это денежный знак, техническая новинка и девушка в купальнике на капоте автомобиля. Но это новая блажь. А были древние символы, достойные внимания.
Во-первых, книга. Ибо цивилизация умна и этим гордится. Затем – глаза. Даже не Всевидящее Око в равностороннем треугольнике, а человеческие глаза как самая яркая принадлежность сознательной личности. Не натюрморт и пейзаж, а портрет исчерпывающе выражает развитие цивилизации, которую когда-то интересовала Личность. Портреты, висящие по стенам бесчисленных музеев и выставок, портреты, глядящие на нас из далекого «вчера», – это символ цивилизации, которую интересует личность. Ведь цивилизация когда-то любила личность, за нее и ее права боролась, о ней тревожилась. Сегодня всё это стало риторикой и дымовой завесой, а сутью цивилизации стало порабощение личности и изощренное издевательство над ней.
Еще символом цивилизации можно назвать руку, точнее – кисть человеческой руки. Это удивительно умелый орган, ловкий и сильный, количеством пальцев напоминающий о количестве ран на Теле Спасителя. Рука, замешивающая тесто; рука с кистью или циркулем; рука с четками или пишущим инструментом. Именно эта человеческая рука, сильная и умелая, протянута к Богу на одной из известнейших фресок. Ей и Он протягивает Свою руку в ответ. Такой символ достался нам от художников дальних веков. Правда, и из этого символа рекламистами высосана кровь, и то, что символизировало раньше взаимное стремление Бога и человека, сегодня символизирует временную слуховую связь между людьми при помощи мобильного оператора.
Книга, глаза и руки. Всё это есть у монаха. Он не может, не должен, не имеет права жить без книг и труда. Поэтому его глаза красивы. Они глубоки и красивы. В них есть боль личных поражений и радость Христовой победы. В них есть то богатство утаенной жизни, которое так трудно отыскать в погасших глазах усталого современника, в наглом блеске глаз телегероя или политического представителя золотого миллиарда. Одни растеряли душу, другие продали ее, поэтому им теперь нужны солнцезащитные очки или линзы.
Труд и знание достойны уважения. Паразитизм и непрестанный поиск удовольствий достойны презрения. Найдите первое и бегите от второго. Тропинки поиска или дороги бегства рано или поздно приведут вас к воротам христианской обители. Вы будете чувствовать себя там как турист и всему удивляться. Вы будете чувствовать, что совершаете путешествие во времени. Что это? – спросите вы. Неужели так можно жить? В наше время?
Возможно, первым, что родит удивление, будет тишина, а вторым – красота. Тишина изгнана из городов, потому что слишком страшно то, что совесть в тишине шепчет человеку. Что же до красоты, то мир вообще красив, но особенно там, где человек молится. Там веселей поет птица и охотнее расцветает роза. Монастыри похожи на райские сады в тех местах, где тепло. Если же монастырь вырос там, где погода сурова, он будет похож на крепость или древний замок, а красоту цветов заменит красота гор, снегов, проплывающих по небу облаков.