{38} нам дать на Стамбул и на Афины: ассигнации{39} наши там не ходят. Поход, как полагаю, будет как по морю, так и по сухопутью, так что потребуется не менее двух батальонов солдат в десант. Вот мой рапорт о получении указа, а вот, посмотрите, расписание кораблей, флагманов, капитанов и служителей, которым надлежит идти со мной к Дарданелям и далее.
Неприязненно, исподлобья глядя на стоявшего перед ним Ушакова, Мордвинов облизал пересохшие губы и язвительно произнес:
— Ну-ка, дай указ! Говоришь, утром курьер его тебе привоз, а вон уже и с расписанием управился. Да не копию, — вновь взорвался он, — а сам указ, императором подписанный!
Ушаков неспешно расстегнул мундир, вынул из внутреннего кармана пакет, из него — указ, развернул и с поклоном, почтительно, двумя руками протянул его, не двигаясь с места, адмиралу.
Тот непроизвольно сделал несколько шагов вперед и взял протянутый лист бумаги. Затем вернулся к столу и несколько раз внимательно прочитал короткий текст. Видимо, ему на ум пришли те же мысли о скрытом смысле указа, что и самому Ушакову. Лицо у него опять стало багроветь, и, не сдержавшись, он стукнул кулаком но столу и со злостью крикнул:
— И кто это придумал посылать флот с таким адмиралом против французов?! Да они тебя потопят в первом же сражении! Тоже нашли героя-победителя!
— Ваше превосходительство! — гневно воскликнул Ушаков. — Думайте, что говорите! За Калиакрию мне Святой Георгий второй степени пожалован! Да вы и годами на десять лет меня помоложе, так извольте но уставу титуловать. Я вам не лакей заморский, «командующий флотом и назначен самим императором, а не Платоном Зубовым!
Тут уж Мордвинов совсем потерял власть над собой. Вскочив, он забегал по кабинету и, размахивая руками, закричал:
— И точно, малый ребенок ты против них! И не только я тебя малым ребенком почитаю, все твои командиры так думают! Ха-ха, Ушаков с флотом пойдет против французов! Селим с ним будет совет держать! Да турки тебя дальше Босфора не пустят! И кто это так там удумал?!
Мордвинов явно забылся. Сказать такое об императорском указе, да еще при свидетелях, было более чем неосторожно. По тем временам, сказанного им было достаточно, чтобы пойти по этапу в Сибирь. Взглянув на покашливавшего в кулак Пустонина, он сообразил, что сболтнул лишнее.
— Ну ладно, — сказал он потише, — давай твои бумаги, разберемся!
Ушаков взял из рук Балабина сумку, достал из нее несколько исписанных листков и, подойдя к столу, положил их рядом с указом. Затем, глядя Мордвинову в глаза, усмехнулся, забрал указ и, также не торопясь, спрятал его в пакет, а потом во внутренний карман мундира. Застегивая пуговицы, он спокойным голосом, но с изрядной долей злорадства сказал:
— Здесь копия именного указа, привезенного курьером, и расписание всего необходимого. Рапорт государю императору Павлу Первому о подготовке к походу и о выходе в будущий четверг я сегодня же заготовлю и, как приказано, с этим же курьером завтра отправлю в Санкт-Петербург. С ним отправлю и жалобу на поношение тобою указа его императорского величества. И посмотрим, кто малым ребенком будет! А что флотом я назначен командовать, это государю так угодно было. Это тебе не менуэты на паркетах танцевать! В сражениях пушки палят, убить могут! Так-то, адмирал!
Ушаков по-уставному поклонился и круто повернулся к двери, не обращая внимания на растерянно замолчавшего хозяина. За ним последовал Балабин, Пустонин было замешкался, вопросительно глянул на Мордвинова, но тот досадливо отмахнулся, и Пустонин пустился догонять ушедших.
Молча дошли до коляски. Остановились. Тут Пустонин не выдержал, хмыкнул и, покрутив головой, с деланным восхищением произнес:
— Однако крепко вы, Федор Федорович, адмирала! Всем бортом залп дали! Не скоро господин адмирал в себя придет. Беды вам уж он наделает! А правда, что вы с флотом к Дарданелям пойдете? Никто лучше вас с этим делом не справится. Весь флот Калиакрию помнит!
Он хотел еще что-то сказать, но Ушаков обратился к Балабину и распорядился, чтобы тот вместе с Пустониным отправился в контору и передал ему все расчеты на ремонт и подготовку кораблей к долгому походу.
— А потом, Петр Иванович, — добавил Ушаков, — поезжай ко мне домой. Скажи Поликарпычу, чтобы обед человек на десять приготовил часам, эдак, к пяти пополудни. Я немного пройдусь. От земли отвык, — он усмехнулся. И, обращаясь к Пустонину, сказал: — Будь здоров, Семен Афанасьич! Принимайся-ка за дело. Завтра к тебе зайду. Разберемся, что к чему.
Оставшись с Пустониным, Балабин огорченно промолвил:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Видно, на бал нам уже не попасть! Ах, какой бал был бы! А теперь только разве в баньку сходить успеешь!
— Ничего, — думая о своем и покусывая жидковатый ус, ответил Пустонин, — И в баньку сходишь, и на балу еще не раз попляшешь. Если, конечно, живым вернешься. А то мне-то каково здесь будет? Адмирал с меня семь шкур спустит за одно то, что я все слышал. Да и Федор Федорович с подготовкой к походу покоя не даст. Вы уйдете. Вам там ордена, чины! А тут… — Он тоскливо рассмеялся и махнул рукой.
— Уж это конечно! Покоя вам, Семен Афанасьич, пока не уйдем, действительно не будет. А что касаемо господина адмирала, так вы с ним друзья!
— Ну, ладно! Идем в контору, показывай ваши расписания!
Поглядывая на новые дома, построенные за лето, приветливо отвечая на поклоны знакомых — а знали Федора Федоровича в Севастополе все от мала до велика, — Ушаков медленно ступал по нагретой земле, радовался теплу, солнцу. Иногда останавливался и смотрел на город с грустью. Скоро плавание. Когда вновь увидит его? А теперь, как выяснилось, на берегу оставался смертельный враг. Впрочем, Мордвинов и все, кто за ним стоит, всегда только вредили ему.
От этих мыслей и бессонных ночей разболелась голова. Захотелось холодного квасу с хреном и хотя бы пару часов поспать.
…Весть об императорском указе к вечеру облетела весь город. Все прояснилось. Предстояла напряженная работа без сна и отдыха для всех служителей и рабочих порта, пехотных и инженерных войск: надо было ускорить работы по возведению заложенных батарей на Северной стороне. Семьям флотских тоже было дело: надо было щипать корпию{40}, крутить бинты; кто умел, готовил целебные мази. С лекарствами на флоте и в морском госпитале было трудно.
Контр-адмирал Вильсон, командиры и флагманы, чины штаба, вызванные Ушаковым, кое-кто из старинных друзей сидели у него в обширной столовой. Поликарпыч в который раз посылал лакея Ваську и садовника Игната в трактир за пополнением. Потом махнул рукой на трактир и стал подавать на стол кое-что из своих запасов, а разные фрукты и овощи прямо с огорода. Оказалось, что эта часть обеда пришлась по вкусу больше, чем трактирная еда. Знойный день сменился прохладной ночью, и деловой разговор постепенно перешел в воспоминания о встречах с османскими капитанами, о подготовке турецкого флота, боевых качествах его кораблей, правах, царивших среди галонджиев — так греки называли турецких матросов, отличавшихся жестокостью и бесчинствами.
Флаг-офицеры и адъютанты с молчаливого согласия Ушакова потихоньку по одному покинули столовую и устроили в гостиной на первом этаже свою компанию. Оттуда доносились звуки клавесина, переборы гитарных струн, приятный баритон Захара Векова, напевавшего веселую песенку, сопровождавшуюся взрывами смеха.
— Анастасий Егорович, — обратился Ушаков к командиру «Св. Ирины» греческому волонтеру лейтенанту Флиту, — приготовь акат{41} не к четвергу, а к среде. Пойдешь в Константинополь к министру нашему при султанском дворе, господину тайному советнику Томаре. С тобой пойдет Афанасий Николаевич Тизенгаузен. В походе туда и обратно он над тобой будет старшим. Встретимся у входа в Босфор.
Переведя разговор снова на деловой лад, Ушаков слушал капитанов и, казалось, был полностью поглощен разговором, но мысленно он все время возвращался к утренней беседе с Вековым. Больше того, беседа эта не шла у него из головы. Она всколыхнула давние мысли самого Федора Федоровича. Их он не то что боялся, но считал для себя пустыми и, если они возникали невзначай, прогонял их прочь. С Суворовым, с Потемкиным не раз говаривалось о том, что мало у нас грамотных людей, а нужны они всюду очень; что много для образования народа сделал Петр Первый, да после него все стало по-прежнему: учили грамоте дьячки да дьяконы — «мастера» грамоты. А как учили? По Псалтыри{42} да Часослову{43}, а еще Катехизис{44} заставляли читать, а что в нем малолетки понять могут?
Правда, священник, у которого Ушаков в отцовской деревеньке Алексеевке учился, имел уже и такие книги, как «Первое учение отрокам, в нем же буквы и слоги» Феофана Прокоповича, печатную «Азбуку», «Арифметику» Магницкого. Но, не отправь его отец в Морской кадетский корпус, так и был бы он недоучкой и, кроме Катехизиса да подписей под картинками, ничего бы и не читал.
Александр Васильевич Суворов рассказывал, что он, как только стал командовать полком, ввел словесность, обязал офицеров не только строю солдат учить, но и грамоте, а то ведь совсем неграмотные, а с неграмотных что возьмешь? Никто и правил, им составленных, не прочтет!
Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин тоже не раз сетовал на неграмотность народа. Он рассказывал, что многие прожекты составлялись об обучении тягловых людей грамоте, да ходу им не давалось. Екатерина одно писала Вольтеру{45}