Четвертую мышь так и не нашли. Ее искали под столами и стульями, вновь и вновь пытали Прайди и тыкали во все углы железными прутьями. В конце концов пришли к выводу, что эксцентричный старик, которого по недосмотру пригласили на свадьбу, ошибся в счете, либо потерял одну мышь по дороге в церковь. Это отчасти успокоило дам. Официант обнес всех шампанским.
– Обещаешь? – повторил Стивен, следя глазами за приближающимся Бруком.
Тот подошел к ним с вымученной улыбкой, но побагровевшее лицо выдавало душивший его гнев.
– Ну, видели вы когда-нибудь такого старого олуха? Иногда он кажется мне не от мира сего. Интересно, что сказал бы отец, если бы присутствовал при этом?
– Прайди обладает мужеством отстаивать свои убеждения, – возразил Стивен. – Чего нам всем не хватает. Я приглашаю вас обоих в "Варьете". Уверен – миссис Фергюсон найдет представление вполне пристойным.
– Спасибо, – поблагодарил Брук. – Что скажешь, Корделия?
– С удовольствием Мы дадим вам знать, мистер Кроссли.
Все снова расселись за столом. Мало-помалу возобладало желание обратить недавний инцидент в шутку. Даже на лицо управляющего вернулась добродушная улыбка. Он принес известие, что мыши улизнули на улицу.
– Тебе не по душе Стивен? – понизив голос, спросил Брук. – Ты с ним всегда какая-то скованная.
– Нет… По-моему, он очень хороший.
В это время четвертая мышь, притаившаяся под скатертью в непосредственной близости от свадебного пирога, решила, что самое время предстать перед всем миром, и прыгнула на колени к Энн, а оттуда по складкам юбки спустилась вниз и устремилась к двери, за которой уже обрели свободу две ее подруги.
Глава XVIII
– Брук, дорогой, до свидания, – проговорила Корделия, всем сердцем ощущая себя преступницей и лицемеркой, терзаясь страхом и виной и пребывая в крайнем волнении.
– Возьми меня с собой – хотя бы на одни сутки, – умоляла она мужа, но он не соглашался. И тогда в ней свершился перелом, и она решила остаться.
У Брука была тайная причина отказать жене. Он вез в Лондон рукописный сборник стихов, намереваясь издать его за свой счет.
Перед самым отъездом к нему подошел дядя Прайди и всучил "Наследственные и благоприобретенные навыки поведения у мышей".
– Посмотри там, что можно сделать. В Лондоне полно издателей. Авось кто-нибудь и согласится. Хотя бы ради престижа, если не ради денег.
Итак, Брук уехал, весь во власти нервного возбуждения. Ему было невдомек, что он оставляет и с чем вернется. После ужина мистер Фергюсон сказал:
– Корделия, завтра после обеда я еду в Олдхэм. Я возражал против вашей поездки с Бруком, потому что решил, что это будет ваше боевое крещение. Вам предстоит хотя бы по разу в день наведываться на фабрику, а за домом приглядит миссис Мередит. Вручаю вам бразды правления. Посмотрим, как-то вы справитесь.
– Я постараюсь, мистер Фергюсон.
– Я знаю. Если что-нибудь будет не так, не расстраивайтесь. Это серьезное испытание. К концу недели я вернусь и все исправлю. Поедемте туда сегодня, чтобы прямо на месте обговорить подробности.
Они поехали на фабрику и все обсудили, после чего мистер Фергюсон отбыл, а Корделия осталась побеседовать с Джоном Симнелом и мастерами. Она стояла посреди конторы, вдыхая запах химикалий, высокая и стройная в своем коричневом шерстяном платье и бархатной коричневой накидке. В последнее время она приезжала сюда так часто, что стала чуть ли не необходимой деталью пейзажа. И все-таки интересно, что они говорят между собой: "Еще одно новшество старика Фергюсона"? Или: "Можно себе представить, во что она превратит фабрику"?
Секреты красильного дела, в первый приезд показавшиеся ей весьма сложными, перестали быть таковыми. За лето Корделия одолела гору специальных книг и хотя не разбиралась досконально, как мистер Фергюсон в том, почему одна краска проявляется бледнее, а другая ярче, она быстро запомнила последовательность операций и овладела основами коммерции.
Ей никак не верилось, что вся ответственность действительно ложится на ее плечи. В глубине души Корделия надеялась, что мистер Фергюсон никуда не уехал, а крутится где-нибудь поблизости и, если ее занесет, моментально перехватит вожжи. Или вообще передумает и скажет: "Дорогая, вы всего только женщина, и ваше место – дома. Неужели вы поверили, что я говорил серьезно?"
Однако разум твердил, что все происходит всерьез и человек, к которому она испытывала антипатию, которого склонна была подозревать в неблаговидных поступках, дал ей убедительнейшее доказательство своего доверия.
А она отплатила черной неблагодарностью, обманула всякое доверие. И сейчас, когда интересы дела требовали от нее душевного покоя, предельной собранности и уверенности в себе, ее раздирал жесточайший внутренний конфликт.
После фабрики Корделия велела Томкинсу отвезти себя на Элберт-сквер. Там она попросила его подождать и, спросив у нищего дорогу, пошла по боковой улочке до Спринг-гарденс, где быстро отыскала "Варьете". В тусклом свете октябрьского дня здание показалось ей не особенно презентабельным.
"Синьор Палермо,
всемирно известный иллюзионист, имитация птичьего пения.
Игра на скрипке без струн и на пяти инструментах сразу.
Лотти Фримен,
леди-комик, только что из триумфального турне по ведущим мюзикл-
холлам страны.
Братья Раузы, фокусы, танец на проволоке и китайские фигуры.
Бостонские менестрели.
Вэл Джонсон, штатный комик…"
Должно быть, в этот самый момент за стенами окруженного афишными тумбами здания работает Стивен. Войти и спросить его? Удивится ли он? До сих пор инициатива неизменно исходила от него. Возможно, Стивен считает ее неспособной самой сделать шаг навстречу.
– Что, миссис Фергюсон, ждете открытия?
Дэн Мэссингтон! Опасность! Ни на секунду не потерять бдительность!
– Остановилась почитать афиши. Они действительно исполняют все эти вещи?
– Разумеется. Но это не совсем подходящее зрелище для жены Брука Фергюсона из Гроув-Холла. Тю-тю!
У него был нездоровый цвет лица. Денди, вышедший в тираж.
– Как поживает Брук? – спросил он, идя с ней рядом и стараясь попасть в такт.
– Спасибо, очень хорошо.
– Должно быть, благодаря вашим заботам, дорогая.
Корделия не ответила.
– В газетах пишут, что в прошлом месяце он читал свои стихи в Атенеуме. Жаль, меня там не было. Как, бишь, его величают – вторым Шекспиром?
– Мне неинтересна эта тема.
– Знаю. Но вы чертовски хорошенькая женщина. Я вам это уже говорил?
– Да, благодарю вас.
– Слишком хорошенькая для Брука. Не представляю, как вы его перевариваете. Честное слово. Неужели вы никогда не испытываете потребности в перемене?
– Чего – компании? Да. В этот самый момент. – Она немного ускорила шаг. Казалось, Мэссингтон не расслышал ее ответа.
– В таком случае вспомните обо мне. Я доставлю вам море удовольствия. Вы обиделись?
– Да, очень.
– Так я и думал. Ладно, сменим тему. Что, если нам зайти куда-нибудь выпить? Здесь за углом есть весьма приличное заведеньице.
– Нет, спасибо.
– Вы, значит, поддались им, – уже другим тоном произнес Дэн. – Крючок, леска, поплавок… Смирились с их непроходимым ханжеством, продали тело и душу. Когда я впервые познакомился с вами, вы были прелестной девочкой, перед которой открывались все дороги. А теперь вы – жалкий инвалид.
– За что вы их так ненавидите?
– Это не ненависть, а презрение. О да, я много дал бы за возможность сбить с них спесь!
– Потому что ваша сестра была несчастлива с Бруком?
– Потому что они ее угробили.
Корделия сказала:
– Вот уже два года вы на них нападаете при каждой нашей встрече. Почему бы вам не обвинить их публично – и покончить с этим?
– Доказательства, – ответил Дэн, и на какое-то мгновение его выступающие зубы скрылись за поджатыми губами. – У меня нет доказательств. Иначе они бы тут не расхаживали с высоко поднятыми головами, как сущие праведники. И все же – куда девались оставшиеся пилюли? Маргарет либо довели до того, что она сама приняла их все, либо кто-нибудь из них сознательно дал ей смертельную дозу снотворного. Иначе этого не объяснишь. В любом случае, они несут ответственность за ее смерть.
– Если бы у доктора Берча возникли малейшие подозрения, он обратился бы в полицию.
– Берч – закадычный приятель Брука, они вместе учились в школе. А старикан помог ему получить практику.
– Вы считаете его способным поставить на карту всю свою карьеру, чтобы угодить Фергюсонам?
– Ну… – Мэссингтон смерил ее пристальным взглядом. – Он задолжал им кучу денег. Вам это известно?…
На протяжении двух лет ее замужества эти гнусные наветы – в форме намеков – носились в воздухе, не подтвержденные и не опровергнутые.
Корделия провела вечер за чтением дневника Маргарет. В ее последних заметках трудно было отыскать нечто такое, что подтверждало бы инсинуации Дэна Мэссингтона. Хотя общий тон записей свидетельствовал о прогрессирующей деградации. То были излияния больной, неврастеничной и очень несчастной женщины. Сегодня она с головой уходила в религию, а завтра сетовала, что прислуга охотится за ее любимыми конфетами и прячет их от нее. То верила сама и бросала в лицо Бруку, что ей незачем жить, то вдруг писала:
"У меня такое чувство, будто мир ускользает от меня. Хочется выть и цепляться за кровать и все прочие, нужные и дорогие мне предметы".
Окончив чтение, Корделия отнесла дневник обратно на чердак и спрятала на прежнее место между книгами. Вернувшись к себе, она обвела спальню глазами, как бы вызывая в воображении картины минувших дней. Она представила себе лицо с миниатюры лежащим на подушке: черные лоснящиеся волосы разделены на прямой пробор; тонкие, аристократические черты искажены болезнью; тумбочка возле кровати заставлена лекарствами; в воздухе носится приторный запах больничной палаты. Здесь она угасала на глазах. И если подозрения Дэна Мэссингтона несправедливы в буквальном смысле, то разве нельзя сказать, что в переносном – они вполне оправданны?