Корделии не удавалось держать газету так, чтобы не плясали буквы, поэтому она расстелила ее рядом на кровати.
"Мистер Кроссли в своем сегодняшнем интервью…" Значит, он жив и здоров? Но… который Кроссли?
Вот! "Мистер Кроссли-младший ворвался в помещение театра вместе с пожарными. Он имел несчастье находиться на сцене в тот самый момент, когда часть ее провалилась. В настоящее время он содержится в "Королевском госпитале" с переломом ноги и множеством ссадин…"
Снизу послышался шум. Кто-то приехал Мистер Фергюсон.
В том, что она прочитала, было мало хорошего – если не считать того, что теперь она знала: Стивен вне опасности. Корделия уставилась на крупные заголовки. "Величайшая катастрофа из всех, какие когда-нибудь происходили в нашем городе"… Показания очевидцев… Редакторский комментарий… Списки погибших и раненых… Ее мутило, как будто смерть этих людей была на ее совести. По щекам бежали слезы, но то не были слезы раскаяния. Корделия плакала от огромного горя, усталости и сознания своей беспомощности. Она едва не потеряла сознание на виду у мышей и землероек, глазевших из клеток.
"Причина паники неизвестна, но предполагают, что ее виновником стал какой-то пьяный…"
"Нужно идти вниз. Ничего не случилось, мистер Фергюсон. Перед вами – преданная жена, почтительная невестка. Ваш сын опасно болен. Если вас пугает мой вид, так ведь я всю ночь ухаживала за ним. "Любовь изменила – отныне милей ей стал путевой обходчик…" Ах, эта песня не выходит у меня из головы. Должно быть, она и на смертном одре не оставит меня в покое."
Ложь и притворство. Но у нее нет выхода. Пока не объявится Дэн Мэссингтон – как собирался. Тогда все будет кончено. Она встретит опасность с открытым забралом – и, может быть, даже с облегчением. Честная, искренняя Корделия!… Если бы все шло по плану, сейчас она была бы на пути в Лондон.
Она взяла газету, чтобы сложить ее; взгляд упал на колонку имен погибших. Не веря своим глазам, Корделия прочитала: "Дэн Мэссингтон, Дауэр-Хауз, Олдерли-Эдж…"
Глава XXII
Мистер Фергюсон приехал не в духе: его оторвали от важных дел. В каждом его жесте, каждом вдохе и выдохе сквозило раздражение. Но после встречи с Бруком и Робертом Берчем все изменилось. Ему стало стыдно и тревожно.
Он сразу же взял инициативу в свои руки. Послал Берча за доктором Плимли с Сент-Энн-сквер. Мистер Плимли, специалист по легочным болезням, внимательно осмотрел больного и поставил тот же диагноз: тяжелая форма двусторонней пневмонии.
– Я не сказал бы, мистер Фергюсон, что случай безнадежный, но также погрешил бы против совести, если бы пытался внушить вам сверхоптимизм. У вашего сына слабое сердце, а на него в ближайшие дни будут огромные нагрузки. Кстати, ни в коем случае не давайте ему патентованную микстуру от кашля. Потому что, как ни тяжело, но именно благодаря кашлю можно спастись от застойных явлений в легких. Доктор Берч был совершенно прав, прописав отхаркивающее. Пожалуй, я смогу дать вам более эффективное средство. Что касается всего остального, то успех лечения будет зависеть от самого больного. И от ухода. – Он улыбнулся Корделии – Огромное утешение – во время болезни иметь рядом любящее сердце.
После отъезда специалиста мистер Фергюсон вернулся в гостиную и застыл перед камином. Корделия осталась сидеть в своем кресле.
– Это я виноват в его болезни, – через силу произнес старик. – Брук уже несколько дней как простудился. Если бы я раньше отпустил его домой…
– В Лондоне о нем наверняка хорошо заботились.
– Все не так, как дома, вы же знаете. – Она хотела утешить, а получился мягкий упрек.
Корделия встала.
– Пойду, посмотрю, не нужно ли ему чего-нибудь.
– Сестра Чартерс здесь?
– Да, но она недавно приехала и, возможно, нуждается в подсказке.
– Сколько вы спали минувшей ночью?
– Не помню.
Не хватало, чтобы ее хвалили за преданность Бруку!
– Послушайтесь моего совета: пусть вам постелят в голубой комнате, и сейчас же ложитесь. Ночью вам понадобятся силы.
– Хорошо.
"Но сначала напишу Стивену записку в госпиталь, всего несколько фраз. "Стивен, дорогой, я все еще не уехала. Брук опасно болен, а Дэн Мэссингтон… он уже не придет… Меня очень беспокоит твоя травма, напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь. Навещу сразу, как только смогу. Делия."
– На фабрике все в порядке? – прервал ее мысли мистер Фергюсон.
– Вчера утром было в порядке. – Она пустилась в подробности.
– Прекрасно. Я рад, что вы нашли выход из положения. Жалко, что ваше первое самостоятельное дело так закончилось.
Уже в дверях что-то толкнуло ее сказать:
– Я прочла о смерти Дэна Мэссингтона.
Мистер Фергюсон вскинул бровь.
– Мэссингтона? Я даже не знал о его болезни.
– Он не был болен. Он… Его имя в списках… – Корделия сбивчиво объяснила, что случилось.
– В "Варьете"? Да, припоминаю: я видел заметку в лондонской газете. Это ведь мюзик-холл Кроссли, да?
– У меня не было времени прочесть статью целиком.
– Хорошо, что это случилось не в субботу, когда там бывает мистер Слейни-Смит. Думаю, Кроссли больше не жить в нашем городе.
Его невозмутимость подействовала ей на нервы.
– Мне очень жаль, что их постигло такое несчастье, – горячо произнесла она. – Уверена, они бы чувствовали то же самое, если бы это случилось с нами.
Но что толку? Он думал о своем.
– Что касается Мэссингтона, то не нам, добрым христианам, кого-либо осуждать. Естественно, я не желал ему плохого, но не хочу притворяться, будто его смерть для меня – огромная потеря. Он служил не очень-то большим утешением для своей сестры, когда она была жива, зато после ее смерти поднял такой шум, как будто мы заставили ее покончить с собой.
"А разве это не так?" – подумала Корделия, выходя из гостиной. – "Конечно, нет, – утверждали здравомыслящие люди по всей округе. Как можно было заподозрить в этом мистера Фергюсона – хозяина Гроув-Холла, советника, владельца фабрик и заводов, доброго христианина?"
Воскресенье не принесло каких-либо изменений в состоянии Брука, но к вечеру температура поднялась до 104°. Он всю ночь бредил. Корделия самоотверженно ухаживала за ним.
К утру Брук пришел в себя, но был очень слаб. Его тщедушное тело сотрясали сильнейшие приступы изматывающего кашля. Всего за два дня от него остались только кожа да кости. Теперь, когда он пришел в сознание, обыденные разговоры казались неуместными; все его существо было поглощено борьбой за выживание. Его глаза следовали за Корделией, но он редко открывал рот, чтобы что-то сказать.
После одного, особенно мучительного приступа он попросил:
– Дай мне то средство Уокера от кашля.
– Не могу. Роберт запретил.
– Его лекарство не помогает.
– Ты ошибаешься, дорогой. Врачи утверждают, что кашель, хоть и тяжело переносится, предупреждает застойные явления в легких.
Хрипы в его груди становились все громче.
– Сейчас начнется, – простонал Брук. – Дай мне – всего одну дозу! Никто не узнает.
Никто не узнает!
– Нет, Брук, не могу.
– Ты не хочешь, чтобы я выздоровел.
– Как раз для того, чтобы выздороветь, ты и должен придерживаться предписаний врача.
Наконец-то – сестра Чартерс. Корделия пару часов отдохнула и снова на ногах. Скоро приедет мистер Плимли. Тот дал понять, что Брук вряд ли переживет этот день.
После его отъезда к Корделии обратился мистер Фергюсон.
– Пожалуй, сегодня не поеду на фабрику. Отправлю им записку, – он бросил на, нее тяжелый взгляд из-под опущенных век. – Не отчаивайтесь, дитя мое. Где жизнь, там надежда. Мы делаем все, что в наших силах. Остальное в руках Господа. Я потерял… двоих сыновей. Мы возлагали на них большие надежды. Большие надежды… Это были прекрасные мальчики: умные, живые, никогда не болели… Я надеялся, что Бог избавит меня хотя бы от этой последней утраты. Пожалуй, следует созвать слуг и прочитать молитву. Когда люди вместе…
С вечерней почтой пришло кое-как нацарапанное письмо от Стивена.
"Любимая!
Благослови тебя Бог за твою весточку. Мне очень жаль, что так случилось с Бруком. Я думал, что ты уже в Лондоне, далеко от всего этого. Пожалуйста, уезжай как можно скорее. В театре было просто ужасно, настоящий ад. Меня не пускали, но я прорвался. Пожарные знай себе лили воду, как будто им отшибло мозги: ведь огонь уже давно погас – сам собой и очень скоро, голову даю на отсечение. Кругом была вода, но, что гораздо хуже, чувствовался запах газа – поэтому я пробрался на сцену. Но мощная струя воды сокрушила подпорки, и пока я шарил в темноте в поисках газовой лампы, часть сцены провалилась – вместе со мной. И вот я уже около недели нахожусь здесь.
Не открывай никому, что ты в тот вечер была в театре: это будет трудно объяснить. Я признался отцу, что мы должны были вместе покинуть Манчестер. Он был недоволен, но я убедил его, и в конце концов он пообещал доверить мне управление театром в Лондоне.
Конечно, сейчас ведется расследование; я еще и поэтому не хочу, чтобы ты была замешана. Я рассказал отцу все, как есть.
О, моя радость, как я жажду вновь увидеть тебя!
Стивен."
Брук пережил этот день. На него было страшно смотреть. Он не знал ни минуты покоя, если не считать одного-двух промежутков наркотического сна. Все остальное время он метался, срывал простыни, силился встать, жаловался на неудобные подушки. Его состояние было чем-то средним между беспамятством и полным сознанием. Можно было только диву даваться, какие ресурсы таил в себе этот слабый и, казалось, нежизнеспособный организм. Словно залежи спрятанной в недрах его существа энергии вырвались наружу; за день сгорали запасы, накопленные за многие годы.
К вечеру Корделию сменил мистер Фергюсон, но Бруку это не понравилось. Он полусидел, прислонившись к горе подушек, смотрел в темный угол и спрашивал о Маргарет. И только с приходом Корделии послушно лег на спину, как будто осознав границу между кошмаром и реальностью.