Юрка прикрыл глаза, и в темноте закружились танцующие пары. Помнится, они выходили на танцпол — он едва держался на ногах, но пытался делать вид, что все под контролем. А потом он что-то говорил девушкам… что именно? Не вспомнить — молол какую-то чушь…
…Смутное воспоминание: Петров наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Предупредили насчёт этих тёлок. Могут по ушам надавать». Юрка не понял тогда, переспросил: «Кто?», и Петров ответил: «В смысле — какие-то их мужики. Отморозки».
После этого события развивались стремительно. Юрка вспомнил, как налил водку в фужер для напитка и залпом выпил. Как предлагал девушкам поехать к нему домой. Как они сомневались: «А у вас квартира? А что мы будем делать?»
И последнее, что он помнил — как Петров выходит с бутылкой во внутреннем кармане пиджака, а он, Юрка, подходит к девушкам, рядом с которыми уже стоят какие-то мрачные типы. Он что-то сказал им, попытался взять девушек за руки…
Юрка осторожно ощупал распухшее ухо, вспоминая ослепительный удар, от которого отлетел в грязь. Кто-то потом еще ударил его ногой, прямо в ухо. Он закричал — пронзительно, как иерихонская труба. Стыд жег сильнее боли от побоев…
Перед выходом, Юрка зашел в туалет — еще раз оглядеть себя и привести в порядок. С похмелья волосы у него обычно вставали дыбом, но сейчас, видимо вследствие длительного отпаривания в ванной, лежали более-менее упорядоченно. Но бледность лица и краснота глаз его выдавали, не говоря уже про оттопыренное ухо. Он примерил темные очки, но стал похож на типичного шпиона из советских детективов. Со вздохом отложил очки. «Эх, не надо было столько пить!» Сжевал мускатный орех, чтобы, «освежить дыхание», и рассосал таблетку валидола, чтобы успокоить скачущее сердце,
Виктор приехал точно в шесть — свежий, наглаженный, пахнущий одеколоном «Шипр». Они вдвоем затолкали аппаратуру в таксишную «Волгу», пообещав водителю «накинуть на чай», и покатили на проспект Славы, в безымянную точку общепита на втором этаже типового торгового центра — один из тех советских храмов общественного питания, где вершились судьбы и заключались браки.
У входа уже переминались Пузырев с барабанными палочками в заднем кармане и Зайцев, похожий на преподавателя марксизма в своем строгом костюме. Рядом с ними маячил Ким, с лицом спортсмена и глазами человека, который знает какую-то важную тайну.
Пока они таскали аппаратуру, родители молодых кружили вокруг, как встревоженные птицы вокруг гнезда. Отец невесты — красный, распаренный, в костюме на размер меньше — подкатил к Юре:
— Вроде четверых заказывали, — он зыркнул на Кима с подозрением районного участкового.
— А это наш стажер, — улыбнулся Юра своей, отработанной перед зеркалом, фирменной улыбкой. — Он играет за еду.
Ким усмехнулся, но промолчал. В его взгляде читалось странное превосходство человека, который видел весь этот фильм до конца и знает, чем он закончится.
— Как, ребята, вы готовы? — спросил папаша. — Значит, как только они заходят, вы грохаете этот, как его… свадебный…
— Мендельсона.
— Точно. Потом спокойно садитесь и закусываете. Где-нибудь через часик я дам знак начинать.
Глава 6
Под звуки свадебного марша к столу подошли молодые, следом за ними зал заполнили гости. Я наблюдал эту картину с двойным зрением: глазами двадцатиоднолетнего тела Михаила и сознанием семидесятилетнего Марка. Странное ощущение — представлять будущее этих людей. Кто-то из танцующих сейчас пар разведётся через три года, кто-то проживёт вместе сорок лет, а кто-то сопьётся до неузнаваемости, не дожив до перестройки и новой России, которую я помнил из своей прошлой жизни.
— Просим всех к столу! — объявил отец невесты в микрофон, и гости, громыхая стульями и задевая звенящие столы, расселись по местам, хищно оглядывая батареи бутылок и горы закусок.
— Всем налили! — прогремела очередная команда тамады. — Кавалеры, ухаживайте за дамами!
Тамада был классический — с брюшком, залысинами и голосом районного прокурора. Сейчас он толкнет длинный и насквозь фальшивый тост о любви. В моем времени — прошлом? будущем? — таких уже не останется, они будут вытеснены молодыми конферансье с тщательно отрепетированными шутками. Но и те и другие одинаково банальны.
Я сидел вместе с музыкантами ансамбля за специально накрытым для нас столиком сбоку от сцены. Юрка Ефремов, опохмелившийся и оживший, уже начал хищно оглядывать зал в поисках одиноких женщин.
Зайцев потягивал белое Ркацители, морщась от его кислоты. Пузырёв пил коньяк маленькими глоточками, как чай, закусывая почему-то соленым огурцом. А Петров, чье самомнение не помещалось в тесном ресторанном зале, сидел с отрешенным видом, словно размышлял о высоком искусстве.
Первая, официальная часть свадьбы шла своим чередом. Гремели стандартные тосты, гости орали «горько!», молодые неловко целовались. Изрядно выпив, публика потребовала музыки.
— Пора начинать, — сказал подошедший отец невесты. — Гряньте что-нибудь весёлое.
Ансамбль громко и чётко вступил, подняв с мест большую часть публики. Они начали прогон стандартной программы — набор советских шлягеров, разбавленный парой зарубежных хитов, переведённых на русский. «У моря у синего моря», «Чёрный кот», «Песенка о медведях», «Я встретил девушку» — музыка, от которой зубы сводило в моём прошлом.
Я наблюдал за их игрой с профессиональным интересом, оценивая каждого музыканта, их сыгранность, подачу.
Сразу отметил приличное звучание этого работающего в сфере обслуживания музыкального коллектива.
Петров очень неплохо владел голосом и гитарой — чувствовалась многолетняя практика, не было и следа юношеского выпендрёжа. На него, скорее всего, можно было положиться во всех отношениях.
Клавишник играл весьма недурно. Из своей дешёвенькой органолы он выжимал звучание целого оркестра. Можно сказать, что на нём держался весь звук ансамбля.
Юра Ефремов бас-гитарист с красноватым оттопыривающимся ухом был не слишком изобретателен, но и не засорял звучание излишними пассажами.
Явно скучающий барабанщик время от времени срывался на рок-н-рольные перебои. Человек это был определённо ненадёжный.
Но в целом это было то, что нужно.
Да, примитивно (мне сейчас всё кажется примитивным и неоригинальным), но есть потенциал. С таким человеческим материалом можно начинать работать, особенно если я привнесу идеи из будущего.
Гости, среди которых преобладала молодёжь — друзья и подруги молодожёнов — принимали ансамбль очень хорошо. После каждой песни аплодировали, знакомые слова популярных песен громко и азартно подпевали.
После третьего на бис «А нам всё равно» из «Бриллиантовой руки», во время исполнения которой гости едва не сорвали свои глотки, объявили перерыв. Эта песня Богословского и Дербенёва явно была хитом сезона. Все снова уселись за столы — продолжать банкет. Музыканты вернулись к нашему столику, разгоряченные и довольные аплодисментами.
Я решил выйти покурить. На лестнице у открытых окон собралась курящая молодёжь, и я увидел стоящую в стороне девицу лет двадцати, которую еще раньше приметил за столом.
Справив нужду, остановился у зеркала. Окинул себя критическим взглядом — вроде ничего. Молодое тело Михаила Кима смотрелось неплохо даже в дешёвом советском костюме.
Вчера утром Марина сказала мне, что уезжает домой и уже взяла билет на завтра.
— Почему? — спросил я.
— Пациенты ждут, — просто ответила она. — Всё, что могла для тебя сделала. Я тебе больше не нужна.
«Да как не нужна-то?» — хотел крикнуть я, но промолчал. Понял, — никакие слова ничего не изменят, всё уже решено. Она сделала своё дело, поставила меня на ноги, и теперь её ждала своя дорога. В конце концов, она меня не любила — просто жалела. Эта мысль неожиданно больно кольнула.
Я прикурил папиросу и с приятной улыбкой подошёл к девушке возле окна.
— Привет, — сказал я, затягиваясь и глядя ей в глаза.
— Здрасьте, — ответила девушка смущённо.
— А вы меня не помните? Встречались у Бориса на той неделе.
— У какого Бориса?
— Иванова, — сказал я от балды.
— Ой, вы меня с кем-то путаете!
— Неужели путаю? Мне показалось, такое лицо знакомое. А как вас зовут?
— Наташа.
— А меня Миша.
В этот момент я запнулся, чуть не назвав себя Марком. Даже спустя месяцы я иногда путался, кто я теперь.
— Вы музыкант? — спросила Наташа.
Я покачал головой.
— То-то я смотрю, — сказала она, — сидит с музыкантами за столом, а сам не поет и не играет.
— Я не пою и не играю… я руковожу теми, кто поет и играет.
— Руководите, значит? — озорно глянула она.
— Ага. Можно вам позвонить?
— У меня нет телефона.
Врет, подумал я.
— Тогда давайте, просто договоримся встретиться завтра у метро Сокол, в шесть часов.
— А это нужно? — неуверенно улыбнулась Наташа.
— Это важно, — сказал я с той интонацией, которую отточил за полвека соблазнения женщин. Даже в этом молодом теле я сохранил главное оружие — уверенность человека, знающего, чего он хочет.
— Завтра не могу, — сказала Наташа.
— Тогда послезавтра, — покладисто согласился я.
Вернувшись к столику, я глянул на музыкантов. Ефремов курил, Пузырев насмешливо улыбался; Зайцев с аппетитом закусывал; Петров оцепенело смотрел в одну точку.
Третье отделение состояло из хитов, находящихся вне времени и пространства. Песни, под которые гости, уже плохо держась на ногах, пытались танцевать. Именно «пытались» — потому что то, что они вытворяли, танцем можно было назвать только с большой натяжкой. Я сидел у стены, потягивая разбавленную морсом водку, и наблюдал за этим спектаклем с интересом антрополога, изучающего племенные ритуалы.
Мероприятие подходило к своей самой хмельной и безобразной стадии.
Молодая устроила первую сцену своему мужу, усмотрев измену в его задушевном танце со старой знакомой. Она ударила его кулаком по набриалинненой прическе, а потом кричала в слезах: «Мудак! Ненавижу!..» и пыталась сорвать с пальца обручальное кольцо. Несколько подруг её держали и успокаивали. Муж сидел за столом, в отчаянии уронив голову в ладони. Из-под его правого локтя торчком поднималась тарелка с недоеденным салатом.