В углу у окна галдела компания каких-то раскрасневшихся мужичков явно не заводских. Судя по шеренге пустых пивных бутылок под столом и громкости дебатов, они зашли сюда не борща похлебать, а обсудить вчерашний футбольный матч ЦСКА — «Динамо», закончившийся в ничью. Обсуждение шло по классической схеме: своих игроков хвалили до небес, чужих — крыли последними словами, а судью традиционно предлагали отправить на мыло.
Монументальная посудомойка в заляпанном переднике сначала было цыкнула на болельщиков, но те, проявив смекалку, отдали ей пустую тару (двенадцать копеек за бутылку — тоже деньги!), и сердце труженицы общепита смягчилось.
Меню, гордо висевшее на стене в мутном плексигласовом кармане, представляло собой ребус. Напечатанное на машинке через третью копирку, и лишившееся части букв, оно предлагало «Битоки с вермшею», «Наваг с риаом» и «Конпот». Мне всегда было интересно, куда девается первый, четкий экземпляр меню? Великая тайна эпохи. Неужели заведующая столовой вешает его дома в рамочку?
Выбор был невелик, но традиционен: винегрет «Здоровье», салат «Ядреный» (капуста с морковкой и хреном), консервированный зеленый горошек.
Каждая советская женщина знает: «Ешь капусту с морковкой и хрен — будешь, как Софи Лорен!»
На первое — борщ или суп (куриный либо гороховый, третьего не дано). На второе — биточки с вермишелью, с опцией «подливка», плов «узбекский» (почему-то со свининой) или жареная навага со слипшимся рисом. На третье — компот из сухофруктов, чай «грузинский» или кисель брусничный. Ну и пиво «Жигулевское» на-четвертое.
Я взял винегрет, гороховый суп и биточки с вермишелью в подливе и бутылку пива. Итого: 58 коп. Кассирша пробила и вручила мне вместе с сорока двумя копейками сдачи два бледно-фиолетовых чека.
Колька ограничился пловом, но зато взял двойную порцию, ну и тоже пива, конечно.
Хлеб в плетеной корзиночке и горчица в розетке на столе — бесплатно — кусочек коммунизма уже сегодня.
Мы взяли из стопки, один на двоих пластмассовый поднос. Подносы в столовых появились недавно и сразу ускорили процесс самообслуживания. Раньше приходилось челночить от раздачи к столу с тарелками в руках,
…Шумные незнакомцы у окна вдруг притихли, потом встали и, не чокаясь, кого-то помянули вполголоса. До моих ушей донеслось, что-то про самолет.
Точно, это они про разбившийся под Днепропетровском АН-24. Погибли все, кто был на борту. Кажется, третьего августа это случилось. В газетах об этом — ни слова. У нас не принято расстраивать советских людей печальными известиями. У нас всегда все хорошо. Но сарафанное радио работало исправно — шила в мешке не утаишь. Слухи они как тараканы — всегда найдут щель.
Размышляя, я не спеша ел гороховый суп, попивая пивко. Колька же свой двойной плов умял за пять минут. Сидел теперь довольный, щурил свои и без того узкие глаза и лениво тянул пиво. Вот она, таежная закалка — ешь быстро, пока не отобрали.
Тем временем пришло время «обеда», в столовую ввалилась, громко обсуждая дела и новости, толпа людей в синих и белых халатах. Рабочие опытного производства и инженеры конструкторского бюро. Мигом в зале стало тесно и шумно. Народ бегал с уставленными тарелками подносами, искал свободные столики.
Колька встал из-за стола.
— Я пока на улице покурю. Ты доедай не торопись — тот, кто тщательно жует, до коммунизма доживет!
Не успел он выйти, как за наш столик плюхнулись трое работяг в промасленных спецовках. По виду — грузчики. Лица красные, глаза блестят — явно уже приняли на грудь для аппетита. И, судя по бутылкам пива на подносе, собирались продолжить банкет.
— Как пивко, браток? Не кисло? — добродушно поинтересовался один из них, самый говорливый.
Я пожал плечами. Пиво «Жигулевское» — оно всегда немного кислое. Это его фирменный стиль.
— Пить можно.
Щелкнули, слетая крышки, теплое пиво полилось в стаканы.
— Погодьте-ка! — остановил их третий, седоватый мужичок с лицом старого мастера, натруженными руками и подозрительно добрыми глазами наставника молодежи. Он извлек из бокового кармана комбинезона плоскую металлическую фляжку. — Для аромата!
Скрутив крышку, плеснул каждому в пиво прозрачной жидкости. Те одобрительно заурчали.
— Хлопнешь с нами? — предложил он мне.
— Водка? — подозрительно поинтересовался я.
— Обижаешь! Спирт! Чистый, как слеза комсомолки! Экстра!
— Нет спасибо, — я поспешно допил свое пиво и засобирался.
— Зря! — сказал «наставник». — «Ерш» — он слаще белорыбицы! Душу лечит, печень веселит!
Собутыльники одобрительно заржали.
— Ну, за нас! Чтоб мы жили богато, а наша зарплата… — он запнулся, подбирая рифму, — … росла, как лопата!
Они с энтузиазмом чокнулись и жадно повлекли пиво к иссохшим губам.
Я, пожелал им приятного аппетита и понес свой поднос с грязной посудой на мойку. У батареи сиротливо стояли две пустые бутылки — полулитровка и «чекушка». Наследство футбольных болельщиков. Видимо, побоялись отдать их посудомойке — на стене висел грозный плакат, запрещающий приносить и распивать. Рядом с запретом был нарисован поучительный алкаш с фингалом и бутылкой «Московской» за пазухой, к которому уже спешили милиционер и дружинник с красной повязкой. Мораль сей басни была ясна: пить можно, но осторожно.
Наша дорога лежала в центр.
От завода до Бакунинской улицы, потом — на остановку напротив торгового техникума. Остановка была обозначена не столько табличкой на столбе, сколько характерным ковром из шелухи от семечек на асфальте. Лузгая их, народ коротал время в ожидании общественного транспорта. Рядом — газетные стенды, у которых топтались пенсионеры и прочие любители бесплатной прессы, экономящие две копейки на собственном кругозоре.
Отсюда в центр ходил двадцать пятый троллейбус и третий автобус. Автобус подошел первым. Пустой — все на работе, строят светлое будущее.
— Следующая — Спартаковская площадь, — прохрипел динамик. — Граждане, оплачиваем проезд! Совесть пассажира — лучший контролер!
Я бросил гривенник в прозрачную кассу — ящик с прорезью, напоминающий урну для голосования. Оторвал два билетика — маленьких, сереньких. Сели с Колькой на переднее сиденье.
Поскольку до коммунизма, как обещала партия, оставалось всего одиннадцать лет, людей усиленно приучали к сознательности. Раньше в автобусах хозяйничали суровые кондукторши с огромными сумками и рулонами билетов. Этих не проведешь! От пристального взгляда такой кондукторши не спрячешься, и руки сами лезут в карманы и кошельки за мелочью. Она громко, на весь салон кричала: «Не задерживаемся у дверей! Проходим в середину! Обилечиваемся, граждане!» А теперь — касса самообслуживания. И совесть. Правда, обычных контролеров почему-то не отменили. Наверное, с совестью у граждан были пока проблемы.
И точно. На следующей остановке в автобус незаметно влились двое — мужчина неприметной наружности и женщина в толстых очках с диоптриями. Сначала они притворялись обычными пассажирами, озирались по сторонам. Но как только двери закрылись, достали из карманов жетоны и грозно вопросили: «Граждане, предъявляем билетики!» Ловушка захлопнулась Началась проверка. Кто-то замешкался, кто-то начал рыться в карманах… Отговорки «не успел», «потерял» не принимались. Штраф — рубль! Цена трех бутылок пива или одного обеда в столовой.
Почему у контролеров всегда такие неприятные, подозрительные лица? Их что, специально отбирают по этому признаку? Или работа такая — людей ненавидеть?
По ходу проверки билетов возник конфликт. Симпатичная молодая женщина (да что там женщина — девушка) с ребенком спокойно показала им оторванный билетик.
— А на ребенка? — строго спросила контролерша.
— Ему шесть с половиной. До семи лет — бесплатно.
— Не похож он на шестилетнего! Крупный какой!
— Но ему шесть!
— Документ есть? Свидетельство о рождении?
— Нет у меня с собой свидетельства!
— Тогда платите штраф, гражданочка!
Женщина беспомощно оглянулась на пассажиров, наблюдавших с выжидательным интересом за конфликтом, сочувствуя, но не вмешиваясь. Да, плохо еще у нас с солидарностью трудящихся!
— Не нравится мне этот хер! — сказал мне на ухо Колька, имея в виду соратника контролерши в толстых очках. — Чо он к девке прицепился, может ему в репу дать?
— Сиди уже, защитник! — пресек я его порыв к справедливости. — Примут тебя менты с твоей колхозной справкой… А ты мне нужен, до Красноводска еще ехать.
— Девушка, — обратился я к красивой жертве контролеров. — А паспорт у вас, с собой?
— Да, — закивала она.
— Так там же вписан ваш ребенок и дата рождения указана!
— Ой, и правда! — просияла красотка. — Совсем из головы вылетело!
Она полезла в сумочку.
— Не надо! — замахала руками контролерша, поняв, что рубль уплывает. — Мы вам верим!
— Нет уж, теперь смотрите! — мстительно заявила она.
Шекспировская трагедия ценой в рубль.
— Площадь Дзержинского. Политехнический музей. Следующая остановка — площадь Ногина — конечная, — донесся из репродуктора скрипучий голос водителя.
Избежавшая штрафа дама вскочила как ужаленная и ухватив за руку сынишку метнулась к дверям.
— Вы выходите, выходите? — нервно вопрошала она пассажиров, стоявших впереди.
— Не волнуйтесь, гражданочка, здесь почти все выходят.
— Мне очень надо!
— Всем очень надо!
— Я с работы отпросилась!
— Все отпросились.
Через полчаса, пройдя через лабиринт московских переулков, мы вынырнули на простор Красной площади. Сердце Родины. Главная витрина страны. Брусчатка, Мавзолей, Лобное место, Спасская башня с курантами… Все как на открытке. Торжественно, гранитно, народ ходит, глазеет.
— Ну и?.. Красиво, конечно, — Колька скривился, оглядывая помпезные декорации. — Только народу многовато. И пыльно. Чего тут делать? Пошли обратно, а?
Я даже обиделся за державу. Человек приехал с края света, а ему — пыльно!