— Пойду попудрю носик, — объявил я, когда пиво начало оказывать свое мочегонное действие, а Колька перешел к описанию размеров пойманного им тайменя (размером с небольшую субмарину, не иначе).
Железнодорожный гальюн встретил меня привычной симфонией запахов и звуков — лязг металла, плеск воды где-то в недрах вагона и специфический аммиачный амбре, от которого слезились глаза — из-за качки пассажиры мужского пола частенько не попадают струей в дырку. А мыли его, похоже, только на станции назначения. Сделав дела, я умылся ледяной водой из-под крана, что оказалось не так-то просто: вагон сильно шатало, и воду в пригоршнях донести до лица, не расплескав, удавалось через раз. Зато умывшись, почувствовал себя гораздо бодрее.
На обратном пути, в узком коридоре, я нос к носу столкнулся с нашей проводницей. Как я ранее выяснил, её звали Инна. Имя звучало неожиданно мелодично посреди этого железнодорожного царства. Она стояла у окна, подперев щеку рукой, и задумчиво смотрела на проплывающие мимо поля. На ней все та же ладная форма — пиджачок, юбка выше колен, берет на темных волосах. Усталость на ее лице смешивалась с какой-то неуловимой скукой.
И тут во мне проснулся старый Марк Северин, продюсер, умеющий обаять и уговорить кого угодно — от капризной звезды до несговорчивого чиновника из Минкульта. Тело Михаила Кима еще не до конца освоило эти приемы, но инстинкт взял свое.
— Инна, здравствуйте еще раз! — улыбнулся я своей самой обезоруживающей улыбкой. — А мы как раз тут с товарищем из глухой тайги обсуждаем превратности судьбы и качество советского пива. Не хотите присоединиться на пять минут? У нас как раз осталась непочатая бутылочка… холодная!
В карих глазах мелькнул интерес, смешанный с дежурной подозрительностью. Я заметил, что губы у неё необычные, с маленькими ямочками по краям рта, отчего кажется, будто она усмехается. От этой улыбки по всему моему телу пробежал теплый озноб.
— Ой, ну что вы, мне работать надо, — кокетливо ответила она, поправляя пилотку. — Да и не положено нам с пассажирами…
— Да какое там… пять минут — никто не заметит! — я включил все свое обаяние. — Мы люди тихие, интеллигентные… Просто скучно до чертиков. А вы тут одна, как луч света в темном царстве этого вагона.
— Ничего оно не тёмное, — вроде бы возмутилась Инна, но глаза смеялись.
— О’кей! — согласился я. — Тогда, одна, как солнце в светлом царстве этого вагона. Так пойдет?
— А вы сударь, льстец.
— Правду говорить легко и приятно! Так как, сударыня, неужели откажете двум путникам в глотке… э-э… культурного общения?
Я сделал шаг в сторону, приглашая ее пройти к нашему купе. Инна помедлила секунду, стрельнула глазами по коридору — не видит ли кто.
— Ой, ну, если только на пять минут… — и, едва заметно пожав плечами, скользнула мимо меня.
В купе Колька поднял на нас глаза, в которых читалось немое удивление: он явно не ожидал такого поворота. Но быстро сориентировался, молча подвинулся, освобождая место на диванчике.
— Вот, Инна, познакомьтесь, это Николай, — представил я Кольку. — Человек-легенда. Знает язык зверей и птиц, может развести костер трением мысли о дерево.
Колька хмыкнул, но кивнул проводнице с суровой вежливостью.
Я тем временем открыл последнюю бутылку пива и налил Инне, у нас еще было в стаканах.
— Ну, за прекрасных дам, украшающих наши суровые железнодорожные будни! — провозгласил я первый тост, чувствуя себя немного идиотом. Семьдесят лет за плечами, а несу банальности, как первокурсник.
Инна, кокетливо усмехаясь своими необычными губами, пригубила пиво.
— Ой, ну что вы говорите, — она стрельнула глазками. — Работа как работа. Сейчас вот чай разносить пойду…
Это её «Ой» в начале каждой фразы добавляло голосу милоты.
— Чай подождет! — авторитетно заявил я. — А вот такие моменты — они бесценны! Вы же понимаете, вся жизнь — это ожидание на полустанках. Надо уметь радоваться мгновению! Давайте выпьем за мгновение!
Инна смущенно засмеялась, явно польщенная вниманием и моими витиеватыми речами. Она немного расслабилась, откинулась на спинку дивана, и край ее юбки чуть приподнялся, открывая вид на круглые коленки и существенно выше. Я поймал себя на том, что глупо пялюсь на них. Старый дурак в молодом теле! Колька рядом молча жевал свою колбасу, наблюдая за мной с легкой насмешкой во взгляде. Кажется, он получал от этой сцены не меньше удовольствия, чем я от созерцания Ининых коленок. Она наконец уловила мой взгляд и одернула подол, без всякого, впрочем, смущения. Длина юбки говорила, что она в курсе мужского интереса к своим ногам.
— А вы куда едете, если не секрет? — спросила Инна, переводя взгляд с меня на Кольку.
— Мы… э… в творческой командировке! — нашелся я. — Изучаем народное творчество Поволжья. Песни старинные собираем, легенды. Вот, Николай — он знаток фольклора народов Севера и Дальнего Востока.
Колька удивленно поднял бровь, но подыграл:
— Ага. Шаманские пляски, песни о медведях… Все могу. Хотите, спою про тунгусского шамана? Голос у меня, правда, не очень… после встречи с медведем.
Инна захихикала, прикрывая рот ладошкой. Похоже, наша нелепая ложь казалась ей забавной. Или пиво ударило в голову. Или просто хотелось отвлечься от рутины. В любом случае, лед тронулся.
В купе становилось всё более томно — не то от пива, не то от присутствия Инны. Она сидела, поджав ноги, и с любопытством слушала Колькины байки про таёжную жизнь. А он, войдя во вкус, травил истории одну за другой — про встречи с тигром, про охоту на кабана, про шаманские обряды. Большая часть из них была чистой воды выдумкой, но Инна слушала, открыв рот. А я наблюдал за этой сценой со странным ощущением, будто мы участвуем в каком-то спектакле: двое парней клеят симпатичную проводницу в поезде. И все мы играем свои роли: я — наивного собирателя фольклора, Колька — бывалого таёжника. А Инна — кокетливой проводницы, очарованной случайными попутчиками. Но при этом, каждый думает о своем и мысли наши далеки от предмета разговора.
— Ой, а правда, что в тайге есть места, где до сих пор живут шаманы? — спросила Инна, отпивая пиво. — Такие, знаете, с бубнами, в масках…
— Конечно, есть, — серьёзно кивнул Колька. — Только они не любят чужаков. Говорят, кто без спроса в их места забредёт, того духи с ума сводят. Начинает человек видеть то, чего нет, слышать голоса из будущего…
Я поперхнулся пивом.
— Ой, прямо страшно становится! — Инна поёжилась, но глаза её блестели от любопытства. — А вы сами-то встречали таких шаманов?
— Встречал, — Колька помрачнел и замолчал, уставившись в окно. В коридоре послышались чьи-то голоса, Инна прислушалась.
— Ой, это же бригадир идёт! — всполошилась она. — Мне бежать надо. Спасибо за компанию, мальчики!
Она вспорхнула с места и выскользнула из купе, оставив после себя лёгкий запах духов и ощущение недосказанности. Колька проводил её взглядом и хмыкнул:
— Ну ты даёшь, Миха. «Собиратели фольклора»… Как придумал только?
— А что такого? — я пожал плечами. — Лучше, чем правду говорить.
— Это точно, — он снова помрачнел. — Только смотри, не заигрывайся. У нас дело серьёзное, не до романов.
В его голосе прозвучала неожиданная жёсткость. Ревнует, что ли? Или просто не хочет лишнего внимания? С его-то опытом нелегальной жизни, любой интерес со стороны — уже угроза.
— Не волнуйся, — сказал я. — Это просто… социальная маскировка. Чтобы не выделяться.
— Ну-ну, — Колька достал свою флягу. — Давай лучше за успех дела. Чтоб не пришлось нам с тобой у этих… шаманов… убежища просить.
Я кивнул и подставил стакан.
Инне Тереховой, проводнице вагона №7 поезда Москва-Махачкала, сегодня ночью приснился странный сон. Не то чтобы эротический — до голливудских стандартов советские сны явно не дотягивали, — но определенно будоражащий. Снилось ей, будто плывет она на волнах теплого моря, на скрипучем надувном матрасе, а чьи-то настойчивые мужские руки блуждают по ее телу с ловкостью опытного массажиста. Приятно, черт возьми! До стонов, до дрожи в коленках. Лица обладателя рук не видно — сплошной туман, — но одно Инна знала точно: это не Русик. От этой мысли становилось немного не по себе, как от внезапной проверки ревизоров, ведь Русик, ее первая и единственная любовь, мотающий срок где-то в Мордовии, был единственным мужчиной, допущенным к ее, так сказать, телу.
А ведь восемь лет прошло! Восемь долгих лет целибата, если не считать пьяных приставаний случайных попутчиков, которых она с легкостью выставляла в тамбур. Восемь лет работы, забот о дочке, вечного перестука колес… Она уже и забыла, каково это — чувствовать себя женщиной, а не просто единицей в штатном расписании МПС. И тут вдруг организм взбунтовался. Заурчал, затребовал своего, как оголодавший кот перед пустой миской. «Двадцать шесть тебе, Инка! — шептал внутренний голос с интонацией завуча на педсовете. — Еще чуть-чуть и станешь старухой… и все, пенсия, варикоз и вязание носков для внуков! Оглянуться не успеешь! А вспомнить-то и нечего будет, кроме этих бесконечных километров рельсов да храпа в соседнем купе!»
Нет, вниманием сильного пола Инна обделена не была. Фигурка у нее была что надо — стройная, длинноногая, с той самой «угловатой грацией подростка», которая в конце шестидесятых вошла в моду у столичных плейбоев и провинциальных цеховиков. Да и волосы — густые, черные, как южная ночь. Почти в каждом рейсе находился какой-нибудь орел с маслеными глазками, пытавшийся затащить ее «на чаек» в свое купе или, наоборот, среди ночи ломившийся к ней в служебку с бутылкой вина и недвусмысленными намерениями. Желающих распускать руки Инна выпроваживала без сантиментов, на сальные комплименты и дешевые подарки не велась.
Другое дело — ее подруга сочная деваха Люська Токарева, проводница из соседнего вагона. Вот уж кто брал от жизни все, особенно если это «все» было мужского пола и желательно худосочного телосложения. Люська обожала случайные связи с той же страстью, с какой иные коллекционировали марки или значки. Ее служебное купе часто превращалось в дом желаний для особо страждущих пассажиров. Инна не раз, заглянув к ней ночью по делу, натыкалась на запертую дверь, а наутро наблюдала картину маслом: из купе Люськи, поправляя галстук и озираясь, выскальзывал очередной «командировочный». Люська же потом, сыто потягиваясь, рассказывала очередную историю про «корабли в море», которые «сошлись и разошлись», и даже имени она его, мол, не спросила.