— Не бесплатно, конечно, — обнадежил его я. — Подбросите?
Тучков на мгновение замер, его мутные глазки уставились на меня в упор. В них промелькнуло что-то острое, расчетливое. Кулигин исчез, появился делец.
— Подбросить — это можно, — медленно проговорил он, тоже понизив голос.
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок азарта. Кажется, клюет!
План был прост, как всё идиотское: на днях заканчивается ремонт «Полюса». Тучков, вернувшись из самоволки в столицу, клятвенно обещал «уломать» капитана Хлопушина взять нас на борт. Ну как уломать — видимо, поделиться частью профита от «левых» пассажиров. Пару-тройку дней мы должны были изображать культурный отдых в Астрахани: смотреть местные достопримечательности (Кремль, рыбный рынок, Никольская улица), может, даже порыбачить с Тучковым на Волге (видимо, на предмет выявления браконьеров?), а там — и в путь-дорожку на Красноводск, под прикрытием доблестной рыбоохраны. Звучало как анекдот, но другого плана у нас все равно не было.
При посадке на паром, нужно предъявлять паспорт. Через Каспий мы граничим с Ираном — пограничный контроль.
Мне со свои паспортом светиться ни к чему, а Кольки его и вовсе нет.
Расстались мы с Тучковым почти что лепшими друзьями. Его рукопожатие напоминало прикосновение к вяленой вобле — такое же сухое и слегка липкое. Мы обменялись обещаниями «обязательно зайти в гости» и «посидеть еще как-нибудь». Он даже чуть не полез целоваться на прощание, но я вовремя увернулся, сославшись на внезапный приступ кашля. Ехал наш новоиспеченный друг и потенциальный спаситель в тринадцатом вагоне, на двадцать третьем месте. Я сразу подумал: придется его навестить, напомнить про обещания. Что-то подсказывало мне, что Тучков, выйдя из вагона-ресторана, вполне мог про меня забыть.
Проводив механика-рационализатора, я вдруг почувствовал острый приступ… нет, не совести, а чего-то другого. Деловитости? Или просто желания закрепить успех? Я решительно подошел к барной стойке и, игнорируя скептический взгляд директора, купил бутылку «Краснодарского» шампанского, того самого портвейна «Массандра», а за червонец он мне достал из-под прилавка коробку шоколадных конфет АССОРТИ кондитерской фабрики Бабаев и аккуратно завернул все это богатство в газету «Гудок». С этим презентом, как с боевым знаменем, я выдвинулся на позиции, приготовившись атаковать девичью честь симпатичной проводницы.
Зачем я это затеял — убей бог, не знаю. Семидесятилетний Марк Северин внутри меня устало вздыхал и крутил пальцем у виска. Но двадцатиоднолетний организм Михаила Кима, взбудораженный водкой, и близостью опасной авантюры, требовал действий. Простых, понятных, гормональных. Он нуждался в общении с противоположным полом. Логика тут отдыхала, курила в тамбуре и плевала на рельсы.
Я двинулся по коридору, покачиваясь в такт вагону и напевая вполголоса: «А что это за девочка? И где она живет? А вдруг она не курит? А вдруг она не пьет? А мы с такими рожами возьмем, да и припремся к Элис…»
Кстати, этот дурашливый кавер на песню Смоки надо вставить в наш первый альбом, в двухтысячном он стал бомбой. Текст, конечно, подправить — убрать упоминания про иврит и геев…
Так, где искать Инну? В проводницкой, у титана с кипятком? В ее служебном купе? Может, она уже спит? Мысли путались. Я чувствовал себя одновременно и опытным соблазнителем из прошлой жизни, и неуклюжим подростком, впервые решившимся заговорить с девушкой. Этот внутренний конфликт был похлеще любого портвейна.
Инна нашлась в своем закутке, сидела за столиком напротив приборной доски с переключателями да стрелками, считала мелочь за чай. Интересный дуализм у моего сознания. Известно, что молодые парни, вчерашние юноши часто в поисках секса тянутся к женщинам старше себя, справедливо полагая, что те в любовных делах гораздо опытней и раскованней юных сверстниц. Так и молодое тело Миши тянулось к Инне. Но, с другой стороны, в молодом теле засел разум семидесятилетнего мужика, которому все женщины до тридцати кажутся молоденькими девочками, на которых только и может воспламениться его порядком увядшая страсть. Короче, к Инне меня тянуло с обоих сторон.
— Инна! — я подошел, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, а не как у пьяного матроса. — А мы вас везде ищем! То есть, я ищу! Думал, может, составите компанию… поговорить, пообщаться?
Девушка посмотрела на меня, и на ее лице отразилась непонятная гамма чувств — смесь усталости, официальности, и при этом любопытства.
— Ой, опять вы? — коротко улыбнулась, словно пытаясь скрыть интерес к моему предложению. — Я же говорила, мне работать надо. Пассажиры спят, а проводнику покой только снится. Я ведь одна на вагон.
— Да какой покой, Инна!.. — воскликнул я с нелепым энтузиазмом.
Она сделала большие глаза и поднесла указательный палец ко рту:
— Тише, тише!!!
— Покой — это для пенсионеров! — шепотом продолжил я соблазнять. — А у нас с вами — молодость, дорога, будущее! Ну хоть десять минут! По стаканчику… За знакомство! За звезды над Каспием! За что хотите!
Я смотрел на нее умоляюще, как кот из «Шрека» (которого еще, конечно, не существовало). Инна колебалась. Оглянулась на темный коридор. Вздохнула.
— Только недолго, — сдалась она. — Пойдемте… ко мне. И пожалуйста, тихо!
Мое сердце радостно подпрыгнуло. Ко мне! То есть, к ней! Молодой организм ликовал, старый Марк Северин приготовился тряхнуть стариной. Кажется, ночь становится томной…
Тихо, как два заговорщика, мы проскользнули по спящему вагону к ее служебному купе. Крайнему, рядом с туалетом. Узкому — всего на два места, пахло духами, крахмальным бельем и чем-то неуловимо женским. Окно было завешено ситцевой занавеской в мелкий цветочек, на столике — стопка каких-то бланков и потрепанный журнал «Работница».
— Вот, — Инна кивнула на узкую полку, застеленную казенным одеялом. — Присаживайтесь.
Сама села на откидной стульчик напротив.
— Извините, угощать особо нечем.
— Я как истинный джентльмен, без подарков в гости не хожу! Вот извольте-с… — и извлек из газетного свертка шампанское, портвейн и конфеты. Она охнула:
— Ой, а я сидела, как дура без подарка, а тут вы кстати… Дедом Морозом подрабатываете?
— Всё гораздо лучше — я Дед Жара!
Инна прыснула, прикрыв рот ладошкой и достала из шкафчика те самые ртищевские яблоки, румяные и твердые, как девичьи щеки на морозе. Бокалы она достала откуда-то из недр своего хозяйства неожиданно изящные — тонкого стекла, на высоких ножках, явно не из вагонного комплекта. Наверное, берегла для особых случаев. Или для особых пассажиров?
Стараясь не хлопнуть пробкой, я аккуратно открыл шампанское, осторожно разлил пузырящуюся жидкость в бокалы.
— Ну, за… за неожиданные встречи в пути! — поднял я бокал, снова ощущая себя неловким юнцом. — Пусть все дороги ведут к счастью!
Инна тихонько рассмеялась, ее глаза блеснули в полумраке купе. Мы выпили раз.
— А теперь — за хозяйку этого уютного уголка! — не унимался я, снова наполняя рюмки. — За самую красивую проводницу на всех железных дорогах Советского Союза! Пусть ее улыбка освещает путь даже в самую темную ночь!
— Ой, ну что вы такое говорите, — смущенно улыбалась она, но было видно, что ей приятны комплименты. — Какая там красота, замотаешься за смену…
Мы выпили — два.
И как-то само собой начался разговор «за жизнь». Тот самый разговор, который может случиться только в поезде, между случайными попутчиками, когда можно выложить все, зная, что завтра вы разойдетесь навсегда.
Оказалось, у Инны есть дочка, семи лет. Этой осенью в школу. Живет с бабушкой в Махачкале, пока мама мотается по рельсам.
— Дочка скучает, конечно, — Инна вздохнула, и в ее глазах на мгновение мелькнула тень печали. — Растет без меня, получается. А что делать? Работать надо.
Она замолчала, глядя в окно на проносящуюся мимо темноту. И в этой паузе было столько невысказанной боли, столько женского одиночества, что мне вдруг стало неловко за свое легкомысленное настроение, за этот дурацкий флирт. Я увидел перед собой не просто симпатичную проводницу, а человека со своей судьбой, со своими проблемами.
Но алкоголь и молодое тело Михаила делали свое дело. Сочувствие быстро уступило место другому, более древнему инстинкту.
Я налил еще по бокалу.
— Возникло предложение выпить на «ты». В смысле — на брудершафт.
— Давай, — согласилась Инна. — Только без поцелуев.
— Конечно! Какие могут быть поцелуи между интеллигентными людьми? Здесь главное — духовная общность.
Под этим предлогом, мне удалось перетянуть её к себе на диванчик.
Выпили на «ты», неловко скрестив локти и я всё-таки мимолетно чмокнул Инну в щёчку. Она мило зарделась. Потом мы поговорили о духовной общности, о видах на урожай в Дагестане, а также о различии между женственностью и красотой, мужественностью и смелостью. Шампанское кончилось, и я открыл портвейн. Интересно, какие ослы установили, будто портвейн не следует охлаждать? Мы обсудили этот вопрос. Между прочим, женщины, пьющие портвейн, как-то особенно хорошеют. Они становятся где-то похожи на ведьм. Где именно? Где-то. Прекрасное слово — где-то. Вы сударыня где-то ведьма. Обожаю этот оборот. Кстати, о ведьмах… Что такое, по-твоему, отношения между мужчиной и женщиной? Я не имею в виду брак. Брак — это договор. А мы говорим про дружбу, понимаешь?..
Неся эту пургу, я придвинулся еще ближе, моя ладонь как бы невзначай коснулась ее колена, а потом и устроилась на нем. Инна не отстранилась, только чуть напряглась.
Инна сидела у окна, а Миша рядом с ней, и его бедро тесно прижималось к ее ноге, а рука поглаживала её коленку. Она не понимала, что с ней происходит. Ей было неловко находиться в купе, на диване так близко к этому парню. Следовало держать дистанцию, убрать его ласковую лапу с колена, но она сидела, как завороженная и ее обдавало волнами жара.