— Эй, ромалэ! — зычно крикнул он, подходя ближе. Видимо, решил блеснуть знанием фольклора. — Зумавэсса! Гадаешь?
Та, что была помоложе и поярче, с монистами на шее и наглыми черными глазами, лениво подняла голову. Окинула Кольку с ног до головы оценивающим взглядом, словно прикидывая, сколько с такого можно содрать.
— Шутишь, паря? — протянула она с легкой усмешкой. — Гадание — дело серьезное. Ручку позолотить надо.
Колька, недолго думая, достал из кармана металлический рубль. Положив между большим и указательным пальцем, щелкнул — рубль взлетел, крутясь кубарем. Цыганка с неожиданной ловкостью поймала монету на лету, спрятала куда-то в пышные складки юбки. Ловкость рук и никакого мошенничества — видимо, навык отработан годами.
— Ну, говори, чавалэ, как тебе гадать? На судьбу или на даму? — спросила она уже более оживленно, глаза ее заблестели интересом.
— Давай на судьбу! — рубанул Колька. — С дамами я и сам разберусь.
Цыганка взяла его узкую, твердую ладонь, провела по ней пальцем с длинным, хищным ногтем.
— Палец один загни, дорогой, коли на судьбу… — пробормотала она, вглядываясь в линии. — Вижу… Ой, вижу, не про хлеб-соль твои думки, про большое дело думаешь, про судьбу свою крутую… — она вдруг затараторила скороговоркой, раскачиваясь из стороны в сторону, как шаманка в трансе: — Денег у тебя много было, да все как вода утекли, все ты роздал, простая у тебя душа, цыганская почти, и деньги к тебе легкие идут, как мотыльки на огонь! Только похитрей тебе быть надо, ой, похитрей, а то пропадешь! А так — все вернется, и деньги, и удача… И даму пиковую вижу рядом с тобой, мечтаешь ты о ней, ночей не спишь, а может, и боишься ее малость… Через нее все беды твои, все расстройства… Правду говорю, ай, золотой? — Она заглянула ему в глаза своими черными, как астраханская ночь, зрачками. — А жизнь тебе долгая будет, ой, долгая! Девяносто лет проживешь, да еще два месяца сверху! Только бойся глаза черного, завистливого, да стрелы летящей, что из-за угла прилетит! Вот и все мое гадание!
Вторая цыганка, постарше, с лицом, похожим на печеное яблоко, дернула ее за юбку.
— Пойдем, Мано, хватит ему!
— Идти нам надо, паря! — улыбнулась гадалка уже без всякой мистики, просто и по-деловому. — Всё сказала! Ты это… дай папиросочку, у тебя же брюки в полосочку. Фартовый ты!
Я стоял рядом и давился от смеха. Классический развод! Набор стандартных фраз, подходящих любому: и деньги были, и дама пиковая (у кого ее нет?), и враги с черным глазом. Про девяносто лет — это вообще беспроигрышный ход. Но Колька… Я видел, что это тупое манипулирование его почему-то зацепило. Он помрачнел, вытащил пачку «Беломора», протянул цыганке. Та ловко выхватила папиросу, сунула за ухо.
— Спасибо, дорогой! Будешь в наших краях — заходи! — крикнула она уже на ходу, и вся стайка, шурша юбками, быстро растворилась в толпе.
Колька молча смотрел им вслед. Потом повернулся ко мне, лицо у него было непривычно серьезным.
— Пойдем пива выпьем, — сказал он глухо. — Что-то мне не по себе от этих… стрел летящих.
Похоже, цыганка, сама того не ведая, попала в какую-то его застарелую болячку или суеверие. Таежный человек, не боящийся ни тигров, ни китайских пограничников, вдруг струхнул из-за бабских баек. Чудны дела твои, Господи! Мы молча перешли дорогу к ближайшему пивному ларьку, из тех, что в народе называли «автопоилками». Надо было срочно смыть это дурацкое предсказание холодным, пусть и разбавленным, пивом.
Пророчества цыганки и привкус разбавленного пива развеялись вчерашним туманом. Ранним утром следующего дня в нашу временную холостяцкую берлогу без стука заявился Тучков. Свежий, как огурец с грядки (видимо, профилакторий и впрямь творил чудеса), и полный энтузиазма.
— Все на мази, орлы! — бодро отрапортовал он с порога. — Завтра наш «Полюс» выходит из дока! Послезавтра — покорять Каспий! С капитаном Хлопушиным все улажено, как по маслу! Он человек понятливый, особенно когда аргументы правильные подберешь, — Тучков подмигнул, недвусмысленно намекая на природу «аргументов».
Затем, не давая нам опомниться, он предложил культурную программу:
— Айда ко мне в профилакторий! Пообедаем по-людски, воздухом свежим подышим, позагораем на Волге-матушке! Чего вам тут пыль глотать?
Колька на это предложение только хмыкнул и выразительно глянул на меня. «Загорать» в его планы явно не входило. Бирюк он и есть бирюк.
— Не, я пас, — буркнул он и демонстративно достал колоду карт и радиоприемник. — Пасьянсик разложу, радио послушаю.
А я согласился. Почему бы и нет? Мой прошлый опыт продюсера однозначно шептал: связи надо укреплять, особенно такие… специфические. К тому же, перспектива провести день, глядя, как Колька в сотый раз пытается сложить «Паука», не вдохновляла. Да и уху из свежей волжской рыбы попробовать хотелось.
На маленьком пузатом автобусе мы покатили к Волге. Река встретила нас ослепительным блеском, ширью и запахом воды и тины. Мы спустились к берегу по сыпучим песчаным барханам, продрались через заросли какого-то колючего кустарника и вышли на влажный, плотный песок у самой воды.
Здесь, на импровизированном пляже, расположились на песчаном бугорке. Тучков сноровисто развел костерок из принесенных с собой сухих веток, подвесил над огнем закопченный котелок и начал священнодействовать — чистить и потрошить разнообразную волжскую рыбешку, которую, видимо, прихватил из профилактория. Запахло дымком и свежей рыбой. Я открыл пару бутылок пива, предусмотрительно купленных по дороге, чтоб предварить ими водочку. Красота!
И тут, не теряя времени даром, пока закипала вода, старпом «Полюса» нашел новую тему для излияния души. Нет, не про сальники и клапаны. На этот раз его гнев обрушился на бывшего «первого» Никиту Сергеевича Хрущева. Повод для праведных проклятий высился чуть ниже по течению Волги — целый остров, застроенный многоэтажными коробками и какими-то унылыми заводскими корпусами.
— Видишь это безобразие? — Тучков ткнул в сторону острова закопченным пальцем. — Центральный Картонажный Комбинат! ЦКК, чтоб его! Ударными темпами возвели! Из-за него, гада, в Астрахани все нормальное жилищное строительство свернули! — Он сплюнул в костер и продолжил, перемежая речь крепкими флотскими выражениями: — Итальяшки оборудование поставили! Миллионы валюты угрохали! А знаешь, для чего? Камыш! Волжский камыш собирались на картон перерабатывать! Какой-то хрен московский, профессор вшивый, этому кукурузнику в ухо нашептал про неисчерпаемые запасы! А нас, местных, кто спросил, как этот камыш растет⁈ А он, зараза, когда хочет, тогда и растет! Один год — стеной стоит, другой — хрен найдешь! Вот теперь и прут сырье со всего Союза, по железке! Нерентабельно, говорят, закрывать скоро будут! Идиоты!
Еще раз выругавшись в адрес свергнутого генсека, Тучков схватил прутик и снова принялся чертить на песке замысловатые схемы. Его технократический зуд было не унять.
— А вот еще! Институт чертежи разработал! Бункер для рыбы! А материал знаешь какой придумали? Алюминий и нержавейка! — Он оторвался от своих линий и вперился в меня горящим взглядом. — Ну вот скажи ты мне, на кой хрен из алюминия⁈
— Э-э… может, чтоб легче было? — наугад предположил я, отхлебывая пиво.
— Легче! — с сарказмом передразнил Тучков. — Да какая им разница, умник? Шестьдесят тонн на борту будет висеть или семьдесят? При нашей-то грузоподъемности! Бестолочи!
— А нержавейка? — решил я поддержать разговор, чтобы не выглядеть полным профаном в глазах гения.
— А что нержавейка? — Тучков махнул рукой с видом глубокого разочарования в человечестве. — Нержавейка — это, говорят, опытный образец! В серию, мол, будем потом пускать. «А если не пойдет в серию?» — спрашиваю их. «Выбросим!» — говорят. Выбросим! Это ж тонны! Тонны нержавеющей стали! Ущерб государству! Расстреливать таких конструкторов надо! Через одного!
Он снова сплюнул и с остервенением заровнял прутиком свой песчаный чертеж. Уха тем временем начала издавать божественные ароматы. Похоже, несмотря на инженерные терзания, кулинар из Тучкова был неплохой. По крайней мере, уха обещала быть знатной. А разговоры… что ж, у каждого свои тараканы. Главное, чтобы его тараканы не помешали нашему делу.
Итак, впервые с тех пор, как я (вернее, Марк Северин) очутился в этом времени и теле, я попробовал настоящей рыбацкой ухи, сваренной не на газовой плите, а как положено — на костре, на берегу великой реки, с дымком и крепким словцом механика Тучкова в качестве главной приправы.
И вот кульминация! Тучков, отложив свои чертежи и проклятия в адрес Хрущева, шумовкой извлекает из бурлящего котелка нечто внушительное и с благоговением опускает в мою алюминиевую миску (здесь, в отличие от рыбных бункеров, алюминий был хотя бы легок и не ржавел). Это была огромная, исходящая паром голова сазана, смотрящая на меня белесыми глазами с выражением укора.
— Держи, Михаил! — торжественно произнес Тучков. — Ешь! У нас в Астрахани поверье: кто сазанью башку съест — тот настоящим астраханцем станет! Посвящение, так сказать!
Башка! Не голова. Я моментально усвоил первый урок астраханской лингвистики. И вот я, продюсер из будущего, а ныне — почти астраханец, сижу на песке, обжигаясь, выковыриваю сладкое, нежное мясо из щек сазаньей башки, обсасываю липкие, ароматные кости. Вкуснотища — невероятная! Никакие лобстеры в московских ресторанах моей прошлой жизни и рядом не стояли с этой простой, но такой настоящей едой.
Обсасываю кости и прилежно усваиваю новые астраханские слова. Хвост рыбы — это «махало». Маленькие пронырливые чайки, которые с криками носились над водой, высматривая добычу — это «мартышки». А та, что покрупнее и покрикливее — «мартын». А противная черная ворона, которая нахально уселась неподалеку, надеясь на угощение — «карга». Язык здесь был таким же сочным и колоритным, как и сама жизнь.
— Да-а, с мясом у нас тут постоянно туго, — вздохнул Тучков, наливая себе в миску обжигающей ухи. — Не зря наши старики говорят: «Лучшая рыба — это колбаса». Ой, нет, не так… «Лучшая рыба — это говядина!» Вот! А ведь раньше, мяса было — завались! Целые стада по степи ходили. Особенно калмыцкое ценилось. Красный калмыцкий скот — крупный, мясистый. Киргизский скот (казахов тут почему-то до сих пор киргизами зовут, как при царе Горохе) — тот помельче, но зато с молочком у них получше было. А потом калмыков выслали в сорок третьем — и все, кончилось мясо. Одна рыба и осталась. Хорошо хоть, рыбы пока хватает… Хотя и ее меньше становится.