Пришлось подниматься наверх, искать аптечку. Нашел Тучкова, который мирно беседовал с капитаном на мостике. Показал ему свой боевой шрам.
— Эх, карась! — усмехнулся Тучков. — Пойдем, покажу, как иллюминаторы открывать. Это тебе не форточка в общаге!
Он спустился со мной, открыл аптечку, которая, оказывается, висела прямо у меня перед носом, но я ее в упор не видел. Продезинфицировал мою царапину йодом, а потом легким, неуловимым движением повернул какой-то рычажок на иллюминаторе, и тот со скрипом отворился. В каюту ворвался слабый, но все же освежающий ветерок, пахнущий рекой и рыбой.
Не успел я насладиться прохладой, как раздался резко-мерзкий звук. Капитан Хлопушин свистал всех наверх.
— Бирючья Коса! — объявил Тучков. — Обед! Подкрепиться желаете?
Желать-то мы желали! Выбрались на палубу. Волга здесь действительно изменилась. Берега стали ниже, зеленее, исчезли заводы и краны. Вода посветлела. Движение судов поубавилось. Дышалось легче. Под парусиновым тентом на корме стоял привинченный к палубе стол. Обслуживал нас сам капитан! Покинул свой мостик ради такого дела.
Сначала он принес огромную металлическую миску астраханского салата: крупные куски помидоров, щедро посыпанные кольцами белого салатного лука (сладкого, не злого) и залитые пахучим подсолнечным маслом. Потом появился пластиковый поднос в легкомысленных цветочках, какие обычно бывают в столовых самообслуживания. Прямо на поднос, без всяких тарелок, были густо уложены огромные куски вареного осетра — белое, нежное, сочное мясо. Мы набросились на еду с голодным энтузиазмом. Хлеб почти не ели. Тучков был прав — местная «чернушка» была невкусной, горло драла. А белого, нормального, тут, видимо, не пекли. Запивали холодной водочкой, которую капитан достал из своих запасов — но пили в меру, помня о деле. Отрыжка была знатная — рыбой и помидорами. Вкуснотища!
После осетра капитан притащил гигантский астраханский арбуз, полосатый, как тельняшка. Острым рыбацким ножом он с хрустом разрезал его на огромные алые ломти. Сахарный, сочный, холодный — идеальное завершение обеда.
Капитан с Тучковым ели гораздо меньше нас, как-то вяло, без аппетита. Ну да, для них это была повседневная еда. Завтрак, обед и ужин. Иногда, как пояснил Тучков, вместо осетра бывает севрюга или белуга, в крайнем случае скумбрия, вместо арбуза — дыня «Торпеда». И никакого мяса, никакой колбасы, никакого сала. Рыба, рыба и еще раз рыба. Рай для диетолога, тоска для нормального мужика.
— Ну что, орлы, подкрепились? — спросил капитан Хлопушин, вытирая руки о штаны. — Теперь курс на Каспий! Держитесь крепче, скоро качать начнет! Море — оно шутить не любит!
Капитан Хлопушин явно поспешил с прогнозом насчет качки. «Полюс», словно старый, умудренный опытом пес, неспешно шлепал по все еще речной, хотя уже и широкой, глади. Волга расплескалась здесь во всю ширь, готовясь к финальному аккорду — встрече с морем. Берега стали совсем низкими, почти невидимыми в наступающих сумерках.
Темнело быстро, по-южному. Небо на западе еще догорало остатками заката, а на востоке уже высыпали крупные, яркие звезды, каких не увидишь в засвеченной Москве. Стало прохладнее, потянул влажный ветерок с едва уловимым запахом соли — предвестник моря.
На берегу слева, как пояснил вышедший покурить Тучков, показались редкие огоньки села Житное.
— Рыбацкое село, — буркнул он. — Народ тут живет по солнцу. С петухами встают, с ними же и спать ложатся. Сейчас уже все по избам сидят, сети латают да байки травят.
Безлюдно. Тихо. Только плеск воды за бортом да редкое мигание огоньков на берегу. В их неверном свете я пытался разглядеть это самое Житное — село, сельсовет которого, по словам Тучкова (сказанным с изрядной долей иронии), «непосредственно руководит великим географическим событием европейского масштаба — впадением Волги в Каспийское море». Ну, или как минимум, ставит печать на соответствующих картах. Зрелище было, прямо скажем, не впечатляющее: какие-то темные силуэты то ли заборов, то ли сараев у воды, мокрые от росы деревья, улица, теряющаяся в ночной тьме, уходящая в глубину совершенно незнакомой мне жизни. Где-то там, в глубине, смутно угадывался транспарант. Я прищурился и с трудом разобрал первые два слова: «Да здравствует…» А вот кто или что там здравствует — осталось загадкой. То ли «партия», то ли «народ», то ли «дружба народов» или очередной съезд КПСС. Впрочем, неважно. Главное, чтобы мы сами были здравы и невредимы. Скоро Каспий. Море. А значит — новые риски и новые возможности.
Стало совсем прохладно. Мы с Колькой решили укрыться в каюте. На этот раз, уже наученные горьким опытом (и моим разбитым пальцем), мы совместными усилиями, после короткой, но яростной борьбы с неподатливым механизмом, довольно удачно «задраили иллюминатор». Правда, откуда-то все равно поддувало сквознячком, пахнущим сыростью и гриппом, но это было лучше, чем ночная прохлада. Разделись до трусов и маек и рухнули на свои койки. Впереди — около двадцати часов ходу до Красноводска. Можно было выспаться перед решающим броском.
Дорога прошла на удивление спокойно. То ли капитан Хлопушин действительно мастерски вел свое судно, то ли Каспий смилостивился над старым буксиром и двумя контрабандистами-неофитами. Нас почти не качало, только мерный гул дизеля да плеск воды за бортом убаюкивали.
Проснулись мы резко, одновременно, как по команде. Причина была банальна — солнце. Оно било прямо в иллюминатор, превращая нашу маленькую каюту в раскаленную душегубку. Стены дрожали от вибрации, под койкой что-то мерно стучало и плескалось. Ощущение было, будто мы находимся внутри гигантского кипящего чайника.
— Подъем, морские волки! Прибываем! — раздался бодрый голос Тучкова из-за двери.
Мы с Колькой подскочили, как ошпаренные. Торопливо натянули штаны, кое-как умылись теплой водой из бачка над раковиной и выскочили на палубу.
Красноводск встретил нас… Да никак он нас не встретил. Унылый, пыльный порт на берегу мутного Каспия. Лес портовых кранов. Ни тебе чаек с криками, ни приветственных гудков. Просто серая пристань, запах рыбы и нефти, да равнодушные лица редких портовых рабочих. По качающимся, скрипучим сходням мы сошли с «Полюса» на твердую (относительно) туркменскую землю. Тепло распрощались с нашим экипажем — капитаном Хлопушиным и гением-механиком Тучковым. Расплатились еще вчера вечером, под покровом темноты, отсчитав оговоренную сумму — сто рублей за нелегальный трансфер под флагом рыбоохраны. Тучков деньги сгреб с видом человека, получившего Нобелевскую премию, а капитан только крякнул и сунул купюры в карман своей видавшей виды формы. «Удачной рыбалки!» — крикнул нам на прощание Тучков. Ага, спасибо, кэп.
Мы с Колькой, стараясь не привлекать внимания (хотя кто тут на нас смотрел?), направились к зданию Морвокзала — серому, приземистому строению с облупившейся штукатуркой и гордой надписью «Красноводск» над входом.
Внутри, в гулком и пустынном зале ожидания, пахло хлоркой и тоской. И тут я увидел их — телефоны-автоматы междугородной связи. Но какие! На стенах висели огромные белые пластиковые яйца, похожие на коконы каких-то инопланетных насекомых. Внутри каждого яйца был вмонтирован обычный телефонный аппарат. А над яйцами красовались таблички с названиями городов: «Баку», «Ашхабад», «Москва»…
Люди, звонившие по этим чудо-аппаратам, выглядели комично. Они втискивались под овальное пластиковое прикрытие, словно пытаясь спрятаться от враждебного мира, и кричали в трубку «Алле! Алле!», будто пытались докричаться до самого Господа Бога или, на худой конец, до московского коммутатора. Зрелище напоминало кадры из фантастического фильма про динозавров, которые выползают из гигантских яиц, оглядывают неуютный мир и с ужасом лезут обратно.
Я терпеливо дождался своей очереди к яйцу с надписью «Москва». Опустил пятнадцатикопеечную монету (которая тут же со звоном провалилась куда-то в недра аппарата), набрал междугородный код и номер Стасика. И, о чудо советской техники, почти сразу соединился! Стасик взял трубку моментально, словно сидел у телефона в ожидании.
— Мы на месте, — коротко сообщил я, стараясь говорить негромко, чтобы не привлекать внимания обитателей других «яиц».
— Понял, — так же лаконично ответил Стас. Голос его звучал напряженно, как в шпионском фильме. — Идите там же в ресторан при вокзале. К вам подойдут. Ждите.
Ресторан оказался под стать вокзалу — полупустой, с липкими столами и запахом вчерашнего перегара. За парой столиков сидели какие-то местные мужики, уже с утра поддатые, громко обсуждавшие что-то на своем языке. Из старого катушечного магнитофона, стоявшего на барной стойке, вполголоса хрипела какая-то восточная мелодия, навевая тоску.
Мы с Колькой выбрали столик у окна, с видом на пыльную площадь и одинокого верблюда, привязанного к столбу. Сели друг напротив друга. Некоторое время молчали, переваривая впечатления.
— Ну, с прибытием! — сказал я наконец, чтобы нарушить тишину.
— Я бы за отъезд лучше выпил, — мрачно отозвался Колька, оглядывая убогую обстановку.
Я не успел съязвить в ответ, потому что к нашему столику подплыл официант — опухший, необъятных размеров мужчина в засаленном белом кителе, который, казалось, вот-вот лопнет на его необъятном брюхе.
— Что будете есть? — спросил он басом, лениво обмахиваясь грязной салфеткой.
— А вы нам меню для начала дайте, уважаемый, — попросил я как можно вежливее.
Официант посмотрел на меня как на идиота.
— А зачем? У нас все равно есть только шашлык «Дружба». Больше ничего нет.
— Очень увлекательно, — не удержался я от сарказма. — Тогда позвольте полюбопытствовать, зачем же вы спрашиваете, что мы будем есть?
— Так полагается, — пожал он своими покатыми плечами с невозмутимостью буддийского монаха. — Инструкция. Шашлык «Дружбу» будете?
— А у нас есть выбор? Будем, — обреченно согласился я. — Дайте нам два шашлыка. Кстати, позвольте уточнить этимологию названия? Почему именно «Дружба»?