Путь периодически заступали местные матроны — тяжеловесные, разряженные сверх всякой меры, они плыли по раскаленному асфальту с медлительностью линкоров, всем своим видом демонстрируя, что спешка — удел несерьезных людей. Обогнав эту эскадру, мы нырнули в лабиринт узких улочек, старых еврейских кварталов, что жались к порту и холму с трогательным названием Анжи-арка, увенчанному фаллическим символом маяка. Оттуда уже неслись, нарастая, звуки лезгинки. Вот и он, эпицентр торжества — банкетный зал «Халал», с мансардой, на которой уже мельтешили белые рубахи самых нетерпеливых танцоров. Мизансцена была дополнена кавалькадой из двух-трех десятков автомобилей, украшенных лентами. Вокруг этого автопарка с визгом носились стаи смуглой детворы — кадровый резерв республики.
Невесту, очевидно, доставили только что — обряд встречи еще висел в воздухе. Поднявшись по лестнице, мы уперлись в музыкантов — взмокших зурнача и барабанщика, которых какой-то сердобольный абориген отпаивал минералкой. А дальше… дальше открывался вид на столы. Столы, ломившиеся под тяжестью разнообразной еды, казалось уходившие к горизонту. Масштаб впечатлял. Вокруг этого пиршественного плацдарма бродили, клубились, перетекали друг в друга толпы гостей — знакомых, полузнакомых, виденных мельком.
Не успели мы с Колькой просканировать обстановку, как нашу Инну взяли в оборот две энергичные тети в фартуках. Последовал интенсивный допрос о здоровье мамы, на который Инна терпеливо отвечала, что родительница пребывает в Кизляре. Затем ее, как почетный трофей, подвели к ряду старейшин женского пола — старух в монументальных светлых платках, восседавших за столами с видом членов президиума. Началась обязательная программа объятий и ритуальных поцелуев. Мы с Колькой предусмотрительно держались на тактическом удалении, изображая скромных наблюдателей. Разговоры тонули в музыкальном шторме; поэтому вопросы и ответы летели невпопад, создавая эффект коллективного помешательства.
Вырвавшись из теплых, но настойчивых объятий клана, Инна напомнила нам о прозаическом долге — внесении лепты в бюджет молодой семьи. Неподалеку функционировал своего рода финансовый пункт: за столиком две строгие тетеньки, вооруженные могучим арифмометром «Феликс» и гроссбухами, скрупулезно фиксировали взносы. Перекрикивая лезгинку, мы отрекомендовались. Инна внесла два червонца, мы с Колькой пожертвовали на благое дело полтинник.
— Инна, салам, идем, что здесь стоишь, пошли резко! — проорала ей в ухо откуда-то материализовавшаяся юная родственница с комсомольским задором и повлекла нашу спутницу в гущу событий, к самому эпицентру этого вулкана страстей.
Там, перед столом новобрачных, осененным красным ковром с ватными инициалами «Ислам и Камилла» (вершина местного декораторского искусства), уже бурлил танцевальный котел. В центре тесного круга, с достоинством обреченной на заклание, медленно вращалась невеста. Пышные юбки, декольте на грани фола и лицо, густо покрытое боевой раскраской и демонстративно опущенное долу — вся она была воплощением ритуальной покорности. Вокруг нее, бесцеремонно оттеснив жениха на периферию, скакали козлами его друзья — видимо, местная гвардия. Один взмывал вверх, картинно поигрывая плечами; другой сменял его, вертясь на месте с энергией дервиша; третий, подхватив эстафету в виде белой, укутанной шифоном палки (какой-то локальный скипетр?), выписывал ногами немыслимые вензеля и делал пассы руками вокруг невесты, то имитируя удушение в объятиях, то воздевая длани к потолку и осыпая прическу девушки денежным дождем из мятых купюр. За этим процессом внимательно следила худая женщина, споро подбиравшая падающие ассигнации — кажется, штатный казначей ритуала.
Музыка была из тех, что заставляет плясать даже паралитиков, но мы с Колькой, лишь тактично похлопали и отступили в ряды зрителей. Девушки вокруг сверкали, как новогодние елки — стразы, блестки, золото, укладки такой сложности, что требовали, вероятно, инженерного расчета.
Невеста, между тем, лениво переступала, обмахиваясь веером и управляя кринолином, как опытный капитан парусником. Раззадоренные джигиты продолжали свой хореографический экзерсис, сопровождая прыжки и кульбиты гортанными выкриками «Арс!». Эстафетная палочка кочевала из рук в руки. Наконец, невеста, видимо, выполнив норму вращений, в сопровождении подруг, поправлявших ее туалет, медленно и осторожно отчалила к своему месту. Улыбчивый жених — высокий рыжий парень, последовал за ней.
Инна отчалила от нас и побежала целоваться с невестой. Я же, замешкавшись, обнаружил, что танцевальный круг внезапно рассыпался на пары. И тут же какая-то дева, местная Суламифь, тронула меня за локоть, вручив скрученную салфетку — пароль для танца. Я инстинктивно попятился, готовый сослаться на плоскостопие и отсутствие прививки от лезгинки, но под ее прямым взглядом смутился, салфетку принял и, глядя на остальных, вскинул руки. Три круга позора под плавное семенение партнерши убедили меня в полной хореографической несостоятельности. Я остановился, изобразил поклон и похлопал — мол, спасибо, достаточно. Девушка метнула взгляд, полный игривого удивления, и упорхнула. Скомканную салфетку я сунул в карман. Куда, к лешему, опять делся Колька?
Глава 17
Двинувшись наугад сквозь строй столов, я наткнулся на сухопарого мужчину в фетровой шляпе — явный анахронизм в этом пекле.
Шляпа смерил меня цепким взглядом:
— Ты чей сын? — вопрос был задан тоном следователя, выясняющего клановую принадлежность.
— Я тут просто… я… — Попытка сослаться на Инну провалилась — фамилию ее я так и не удосужился узнать.
Но мой ответ, видимо, удовлетворил мужчину. Он оживился и потянул меня за собой.
— С нами садись! — проорал он сквозь грохот лезгинки.
Сели. Стол являл собой выставку достижений кавказской кухни: голубцы, картофель, чуду́ с пылу с жару, зелень копнами, закуски всех мастей. Несколько суровых мужчин методично работали над снижением запасов водки. Мне тоже плеснули — пришлось соответствовать.
— Вот скажи, земляк, — придвинулся ко мне сосед, грузный и явно не склонный к веселью, — сколько это будет продолжаться? — Рука его описала неопределенную дугу.
— Что? — переспросил я, почти касаясь ухом его уха.
— Этот хлапур-чапур.
Музыка внезапно захлебнулась, и в оглушающей тишине слово «хлапур-чапур» прозвучало как манифест. Я дипломатично промолчал, сосредоточившись на баклажанах и маслянистом чуду. Динамики зашуршали, и из них полился неуверенный, спотыкающийся голос с акцентом, принадлежавший, видимо, тамаде:
— Сейчас, дорогие друзья, родственники, гости, слово я предоставлю очень хорошему, очень почетному человеку, который все делает для родных, много достиг в жизни и, короче, помогает им во всем. И в этот день, когда соединяются сердца наших дорогих Ислама и Камиллы, он скажет им напутствие. Слушай сюда, Ислам! Потом поговорить успеешь. Тебе сейчас уважаемый Мурад расскажет, как тебе поступать в будущей семейной жизни. Мурад, вот скажи мне…
— Ле, земляк, не знаешь, что сказать, да? — снова обратился ко мне грузный философ, игнорируя потуги тамады.
— Не знаю, — честно ответил я, уплетая чуду.
— Бардак же кругом, кругом бардак, — скорбно покачал он головой, констатируя, видимо, перманентное состояние мира.
Из динамиков уже лился хорошо поставленный голос Мурада, явно человека бывалого:
— Сегодня соединяются сердца представителей двух народов, двух великих народов Дагестана, — вещал он с пафосом, — аварского и лакского. Мы очень рады, что наш Ислам, которого я еще помню во-от в таком возрасте, теперь такой джигит, орел, и что он женится на самой красивой девушке Камилле из знаменитого аула Цовкра. Весь мир знает канатоходцев из аула Цовкра, и я желаю Исламу, чтобы со своей женой ему было легче, чем канатоходцу на канате. Давайте выпьем за эту новую семью! Пожелаем, чтобы у Ислама и Камиллы родилось десять детей! И все радовали своих родителей.
Мурад, надо полагать, поднял тост, ибо все мужское население в радиусе слышимости встало. Пришлось встать и мне, пригубив для виду. Едва сели, грузный сосед, которого, кажется, звали Гимбат, снова взял меня в оборот:
— Вот лакцы — хорошие они, а даргинцы они шайтаны, купи-продай.
— Почему это? — спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
— Как это, почему? Все знают это! Торговцы они, — с убежденностью эксперта по национальному вопросу заявил Гимбат. — Выпьем давай.
— Э, ты на даргинцев тоже много не капай, Гимбат, — встрял человек в шляпе, блюдя, видимо, межнациональный баланс за столом. — Наши тоже очень много дела делают. Вот, Ахмеда сын скажет.
Но Гимбат уже молча проглотил свою дозу и вновь обратился ко мне:
— Я вот этими руками всю жизнь что-то делаю, — пожаловался он, демонстрируя работящие длани, — и всё просто так уходит. Туда отдай, сюда отдай, в школе учителю отдай, в вузе за сессию отдай. Дом же есть, никак не построю, двадцать лет строю, теперь сына на работу устраивать надо, деньги собирать. Жене говорю, цепочку продавай. Жениться будет, как свадьбу ему сделаем? Красть придется.
— Что красть? — не понял я вектор мысли.
— Невесту, да! — с внезапным оживлением воскликнул Гимбат. — Тогда банкет собирать не надо, просто магьар сделаем и все.
— Нет, плохо жену красть, это чечены крадут, а мы не крадем, нет, — вмешался седой мужчина напротив. Только сейчас я заметил на его голове, вопреки всякой логике и термодинамике, каракулевую папаху.
— Миша, ты что здесь сидишь, танцевать идем, — из другого измерения возникла сияющая Инна, мой ангел-хранитель в этом бедламе.
— Конечно, идем, — с плохо скрываемым облегчением вскочил я.
— Стой, — Гимбат тоже поднялся, слегка покачиваясь. — Я твоего отца знал… я всех знал. — Он полез в карман и извлек оттуда мятую купюру, которую решительно всучил мне. — Вот это держи, — сказал он с достоинством мецената. — Мне Аллах много денег не дал, но я всем даю.