После школы Пауль, пошел на радиозавод — лудить и паять. Но тяга к прекрасному (и русскому языку) не давала покоя. Четыре раза в неделю, после смены, он мчался на курсы русского языка при Обществе дружбы ГДР-СССР — заведение, где пахло казенными брошюрами и энтузиазмом строителей социализма. Благодаря деду, русский к тому времени он знал лучше преподавателей, цитировал Чехова и мог поддержать беседу о творчестве раннего Горького, чем приводил в восторг гэдээровских функционеров. В Доме дружбы на Фридрихштрассе, 75, он стал своим человеком: помогал организовывать вечера встреч с советскими делегациями, участвовал в диспутах о преимуществах плановой экономики, заводил знакомства среди обширной советской колонии в Берлине — дипломатов, военных, торговых представителей.
Однажды за активную общественную работу его премировали туристической поездкой в СССР. Мечта сбылась! Наконец-то он увидел Москву, Ленинград, Красную площадь, мавзолей и даже попробовал настоящий русский квас из бочки.
— Ну как, Пауль, небось морды там нам, немцам, до сих пор бьют? — с затаенной надеждой допытывался дед Отто по возвращении внука.
— Нет, дедушка, — честно ответил Пауль. — Ничего такого не почувствовал. Даже наоборот, очень гостеприимно встречали.
— Гм, — усомнился дед, но в глазах его мелькнуло удовлетворение. — Может, из вежливости не показывают. Или просто забыли уже. А впрочем, я же тебе говорил: русские — народ великодушный. Хоть и безалаберный до ужаса.
А потом случилось чудо, покруче второго пришествия. Как-то раз в правлении Общества дружбы, после очередного доклада о нерушимом братстве немецкого и советского пролетариата, к Паулю подошел важный товарищ в строгом костюме и спросил, не хочет ли герр Херман, поехать учиться в Москву. По-настоящему, в одноименный университет.
Глава 19
— Какую специальность вы бы предпочли, молодой человек? — поинтересовался товарищ, сверкая стеклами очков.
— Экономика! — не задумываясь, выпалил Пауль. (Что еще мог выбрать практичный немец, мечтающий о капитале?)
— Прекрасный выбор! — кивнул товарищ. — Как раз есть место на экономическом факультете МГУ. Конкурс, конечно, но для активистов Общества дружбы есть бронь, в общем, готовьтесь к экзаменам.
Окрыленный, Пауль засел за учебники. Маркс, Энгельс, Ленин — он грыз гранит науки с упорством дятла, долбящего столетний дуб. И свершилось! Осенью он уже стоял на Ленинских горах, сжимая в потной ладони студенческий билет МГУ. Пауль Херман, студент одного из лучших университетов мира! Да он сам себе не верил! По нескольку раз в день доставал из кармана заветную красную книжечку и щупал ее, как будто боясь, что она растворится, как утренний туман.
Незадолго до защиты диплома, когда Пауль уже вовсю блистал на семинарах, цитируя «Анти-Дюринг» и критикуя «буржуазные экономические теории», его вызвали в посольство ГДР. Снова важный товарищ — третий секретарь посольства, снова строгий костюм. И неожиданное предложение: как он смотрит на то, чтобы после окончания МГУ остаться в Москве еще на какое-то время… пару-тройку лет и поработать в Совете Экономической Взаимопомощи? Экспертом, для начала. Пауль, конечно, мечтал о научной карьере, о докторской диссертации где-нибудь в Йенском университете. Но тут, в Москве, была Татьяна — его русская любовь, студентка филфака с глазами цвета незабудок и фигурой Венеры Милосской (ну, почти). И Пауль, недолго думая, согласился. Любовь, как известно, лучший аргумент в пользу международной кооперации.
В СЭВе его приняли как родного. Заполнил анкету, прошел собеседование, где его спрашивали о диалектическом материализме и роли рабочего класса в построении коммунизма. Объяснили, что для начала он будет назначен на скромную, но ответственную должность эксперта в отделе планирования чего-то там очень важного. А через несколько недель снова пригласили и спросили, готов ли он приступить к работе сразу после отпуска. Пауль, который об отпуске и не мечтал, заявил, что готов приступить хоть завтра, сразу после защиты диплома.
— Прекрасно! — просиял начальник отдела кадров, пожимая ему руку. — Тогда ждем вас пятнадцатого августа. А пока — отдыхайте, набирайтесь сил!
Все складывалось как нельзя лучше! Никогда еще Пауль не чувствовал себя таким счастливым, таким окрыленным. Впереди — интересная работа в престижной международной организации, любимая Татьяна, новые знакомства, квартира в Москве (служебная, конечно, но все же!), доступ к спецраспределителю… Заманчивое будущее открывалось перед ним, как рекламный проспект курорта в Болгарии.
Фарцевать Пауль начал не от хорошей жизни, а от хороших соблазнов. Его стипендия в МГУ, хоть и считалась приличной по советским меркам (сто рублей, как зарплата у инженера!), улетучивалась с космической скоростью. А вокруг — такая жизнь! На его курсе было много «золотой молодежи» — дети министров, генералов, членов ЦК и прочих ответственных работников. Эти ребята кутили так, будто завтра конец света или как минимум наступит коммунизм. Рестораны «Арагви» и «Прага», валютные бары в «Интуристе», закрытые показы западных фильмов, поездки на такси за город на шашлыки… Чтобы соответствовать этому блестящему обществу, нужны были деньги. И немалые.
Тут-то и пригодилась тетка Марта из Западного Берлина. Зажиточная, благодаря своему ресторатору, и по-прежнему души не чаявшая в племяннике, она стала для Пауля чем-то вроде личного Внешпосылторга. Каждое лето, приезжая на каникулы в Берлин, Пауль затаривался у тетки фирменными шмотками — джинсами, нейлоновыми рубашками, футболками с принтами, мохеровыми свитерами, итальянскими туфлями. Все это добро он потом с успехом реализовывал в Москве среди своих блатных однокурсников и их подружек, обеспечивая себе безбедное существование на целый год. А потом пошли индивидуальные заказы по особым ценам — кому часы «Омега», кому зажигалку «Ронсон», кому французские духи. Тетка Марта исправно отправляла племяннику посылочки с дефицитом, а Пауль так же исправно превращал дефицит в хрустящие советские рубли. Высший шик состоятельных советских модников заказывать товар прямо по свежим каталогам Quelle или Otto. Разумеется, можно было просто переводить марки и отовариваться в «Березке», но ассортимент там был скудным, а цены куда дороже европейских.
Аппетит, как известно, приходит во время еды. А у Пауля он был отменный. Денег много не бывает, особенно когда ты молод, хорош собой и живешь в столице мировой сверхдержавы. И вот, в какой-то момент, когда торговля джинсами и парфюмом уже не приносила прежнего морального (и материального) удовлетворения, возникла идея с черной икрой. Кто-то из его московских «партнеров» по фарцовке обмолвился, что на Западе за этот деликатес платят бешеные деньги. Пауль немедленно провентилировал вопрос с теткой Мартой. Та, посовещавшись со своим ресторатором, дала добро: их сеть ресторанов готова была потреблять «русский кавиар» практически в неограниченных количествах.
Так все и завертелось. Пауль, с его немецкой педантичностью и русским размахом (приобретенным в МГУ), быстро наладил канал. Через московских барыг нашел выходы на каспийских браконьеров, договорился о поставках. Сначала вывозили икру понемногу, через проводников и пилотов на международных рейсах. Потом, когда дело пошло, подключили водителей «Совтрансавто» — международные автоперевозки. Дальнобойщики, идущие в Европу, за определенную мзду брали «неучтенный груз». Рискованно, конечно, но прибыльно до неприличия. Пауль зажил совсем кучеряво: рестораны, дорогие подарки Татьяне, поездки на юг…
Кто-то спросит: а куда смотрело всевидящее КГБ? А они, как ни странно, смотрели сквозь пальцы. Видимо, рассудив, что опасности для советского государства гражданин ГДР Пауль Херман не представляет, а раз так, то пусть с ним и разбираются его родные спецслужбы — Штази. Мол, им там, в Берлине, виднее. А что там было виднее товарищам из Штази — история умалчивает. А может, у Пауля были там такие связи, о которых и подумать страшно. Во всяком случае, его маленький, но гордый икорный бизнес процветал. И именно он, Пауль Херман, стал тем самым «дойчем», к которому и вывел нас Стасик Князев. Круг замкнулся. И теперь в этот круг предстояло вписаться мне, Марку Северину, продюсеру из будущего, с моими баулами черной икры и мечтой о настоящей музыке.
Ресторан «Арагви» на улице Горького — цитадель грузинского гостеприимства и московского блата. Вечер, гул голосов, звон бокалов, аромат шашлыка и кинзы. За столиком в углу, под массивной люстрой, напоминающей гроздья винограда из чистого хрусталя, сидели мы трое: я, непойми кто в теле Михаила Кима, Стас Князев, футболист с душой коммерсанта, и он — Пауль Херман, наш немецкий связной, тот самый «дойч», который должен был превратить каспийскую икру в музыкальные инструменты.
Пауль, несмотря на гэдээровское гражданство, выглядел стопроцентным западным немцем — строгий, идеально сидящий костюм (явно не из универмага «Лейпциг»), безупречная белая рубашка, тонкий галстук. Только глаза выдавали в нем человека, пожившего в Стране Советов — внимательные, чуть настороженные, с легкой усталостью, порожденной беспрерывным спасением страждущих совграждан от вечного дефицита.
— Первый раз вижу музыканта барыжащего черной икрой, — сказал Пауль, отпивая из бокала «Цинандали». Говорил он по-русски почти без акцента, лишь иногда проскальзывали твердые немецкие согласные.
— А я не музыкант, — спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Я — продюсер. Нужны деньги и мне все ровно, что продавать — хоть икру, хоть черта лысого.
— Oh, ein Produzent! Wie beeindruckend!* — в голосе немца прозвучала нескрываемая ирония, а уголки губ дрогнули в едва заметной усмешке. — И кого же вы имеете честь продюсировать, герр продюсер?
(*О, продюсер! Как впечатляюще! (нем.))
Я не повелся на его издевку. Старый Марк Северин внутри меня привык к такому обращению от всяких снобов и «знатоков».