Девушка остановилась у соседнего подъезда, поправила волосы движением, полным неосознанной грации. Юра лихорадочно соображал: спуститься вниз? Подойти? Что сказать? «Девушка, часов не подскажете?» — банально. «Я вас где-то видел» — ещё хуже. «Не хотите ли подняться ко мне послушать новые пластинки Rolling Stones?» — нагло, но иногда срабатывает…
Пока он перебирал варианты, к девушке подошёл мужчина. Высокий, в кожаной куртке. Они обнялись и пошли прочь, и что-то в их движениях, в том, как его рука легла на её талию, говорило: эти двое знают друг друга не первый день, и совершенно определённо — не только в платоническом смысле.
— Вот так всегда, — пробормотал Юра, захлопывая форточку. — Все самые красивые уже заняты.
Он плюхнулся обратно на диван и решительно потянулся к ящику тумбочки. Оттуда появилась потрёпанная записная книжка в коричневом переплёте, с загнутыми уголками и выцветшими чернилами на корешке.
Это была его сокровищница. Его персональный телефонный справочник Казановы районного масштаба. Его последняя надежда на этот тоскливый воскресный день.
— Так, на чём мы остановились в прошлый раз, — пробормотал Юра, пролистывая страницы. — «А»… Алёна.
Он вспомнил её — медсестра из районной поликлиники, пшеничные волосы, тонкие запястья и смех, похожий на звон серебряных колокольчиков. Особенно когда она смеялась, запрокинув голову, и её волосы рассыпались по обнажённым плечам…
Юра потянулся к телефону, набрал номер.
— Алёну можно? — спросил он, услышав в трубке хриплый мужской голос.
— Только что ушла на дежурство, — ответил отец Алёны.
— Спасибо, — буркнул Юра и повесил трубку.
Конечно, воскресенье — день рабочий для медиков. Пока он тут страдает от одиночества, она, наверное, делает кому-то укол или меняет повязку… Или флиртует с каким-нибудь симпатичным врачом, недавно пришедшим в их отделение…
— Ладно, двигаемся дальше, — Юра перевернул страницу. — «Вера». Ох, Верочка, Верунчик…
Он вспомнил её — библиотекарша, интеллигентная до мозга костей, в очках с тонкой оправой и строгой причёской, которую так сладко было растрепать. А под этой строгостью — огонь, страсть, такая, что обои на стенах начинали дымиться.
Набрал номер. Длинные гудки. Никто не отвечает. Юра положил трубку и снова взялся за блокнот.
— «Галя». М-да, с ней мы не очень хорошо расстались. Но если очень припечёт…
Галя — продавщица из гастронома, пышная, как свежеиспечённый каравай. Когда Юра в последний раз заглянул в её магазин, она метнула в него такой испепеляющий взгляд, что молоко в бутылках едва не вскипело.
— Нет, Галю оставим на самый крайний случай, — решил он, перелистывая страницу. — «Женя»… О, Женька-огонь!
Студентка консерватории, скрипачка. Тонкая, звонкая, с пальцами, порхающими по струнам и по его телу с одинаковой виртуозностью. Но с характером — ой-ой-ой. После третьего свидания Юра сам сбежал, не выдержав её эмоциональных американских горок.
Он набрал номер.
— Женя? Привет, это я, Юра…
— Кто? — раздался в трубке недоумённый голос.
— Ефремов. Юра. Мы встречались пару месяцев назад, ты ещё играла мне Вивальди на…
— А, тот самовлюблённый бас-гитарист! — вспомнила Женя. — Что надо?
— Да я тут подумал… может, встретимся сегодня?
— Знаешь, Юрий, — в её голосе зазвучали ледяные нотки, — я сейчас готовлюсь к экзамену. И вообще, у меня теперь есть человек. Серьёзный, между прочим. Не то что некоторые…
Короткие гудки. Юра вздохнул и снова углубился в записную книжку.
— «Зинаида»… Нет, только не Зина. У неё памяти, как у золотой рыбки. Вечно все имена путает. В прошлый раз назвала меня Славиком, — Юра передёрнулся от воспоминания. — Хотя фигурка у неё что надо…
Он пропустил несколько страниц и остановился на букве «И».
— «Инга». Модель из Дома мод. Эх, Инга-Ингеборга… Недосягаемая красота. Звонить бесполезно — она только что из Парижа, ей сейчас не до таких, как я.
— «Катя». Катюша, Катерина… — Юра улыбнулся, вспоминая миниатюрную блондинку, танцовщицу из ансамбля «Берёзка». Гибкая, как виноградная лоза, и такая же хмельная.
Набрал номер.
— Алло, Катерину можно?
— Она в Болгарии, на гастролях, — ответил усталый женский голос. — Через месяц вернётся.
Юра в сердцах бросил трубку. Он перебирал страницу за страницей, и с каждой его надежды таяли, как прошлогодний снег. Одни замужем, другие в отъезде, третьи не берут трубку или просто шлют его подальше.
— Неужели я всех распугал? — спросил он у потолка. — Или это заговор? Вселенский женский заговор против Юрия Ефремова?
Он резко захлопнул записную книжку и швырнул её на пол. Лёг на диван, сложив руки на груди, как покойник.
«А может, это знак? — вдруг подумал он. — Может, пора остепениться? Найти одну, постоянную… как Лизка предлагала. Квартирка, дети, борщи по воскресеньям…»
От этой мысли его передёрнуло. Нет, рано ему ещё в эту упряжку. Тем более сейчас, когда всё только начинает налаживаться с группой. Они репетируют новый материал, который может вывести их на совсем другой уровень. Не танцульки в Доме культуры, а настоящие концерты, с аншлагами, с поклонницами…
При мысли о поклонницах Юра заметно оживился. Вот оно, решение его проблемы! Надо просто дотерпеть, пока группа не станет известной. А дальше — выбирай любую из стайки восторженных девчонок, таскающихся на каждый концерт.
Он вскочил с дивана, словно подброшенный пружиной. Надо помыться, привести себя в порядок. Сделать сегодня двойной объём упражнений на бас-гитаре. Может, попробовать сочинить что-то своё…
Телефонный звонок застал его на пути в ванную. Юра схватил трубку.
— Алло?
— Привет, Юра, — раздался в трубке голос Кима. — Я вернулся. Надо встретиться, перетереть.
— Что-то случилось? — Юра напрягся, вдруг представив, что затея с икрой провалилась, и всё останется по-прежнему. — Что с аппаратурой?
— Всё отлично, — в голосе Кима слышалась сдержанная радость, — всё по каталогу.
— По какому ещё каталогу? — опешил Юра.
— Западногерманскому, — просто сказал Ким. — Есть контакт!
— Ты хочешь сказать… — у Юры перехватило дыхание, — что мы будем играть на настоящей немецкой аппаратуре?
— А ты как думал? На «Тонике» и самодельных усилителях мы далеко не уедем. Ты дома будешь? Я подъеду часам к шести?
— Да, конечно, конечно! — зачастил Юра. — Подъезжай, жду.
Он мигом забыл о своём унынии, о пустой постели, о тщетных попытках найти женщину на этот вечер. Какая, к чёрту, женщина, когда на горизонте маячит такое будущее?
Он бросился в ванную — бриться, мыться, приводить себя в порядок. Записная книжка с женскими именами и телефонами так и осталась лежать на полу. Сейчас у него были дела поважнее. Женщины… Что ж, они подождут. Недолго осталось. Совсем недолго.
Я, усмехаясь наблюдал, как Юрка с умиленным восторгом водит пальцем по строкам списка с аппаратурой, переданного мне немцем Паулем, а губы его торжественно и беззвучно произносят название брендов и моделей, будто молитву читает, повторяя магические заклинания: «Framus… Höfner… Dynacord… Weltmeister…» Казалось, он сейчас упадет на колени и начнет молиться этим заморским брендам. Я его понимал — золотая и скорей всего несбыточная мечта музицирующего советского гражданина какой-нибудь венгерский BEAG (комплект звукоаппаратуры), а тут настоящая фирмА, без дураков.
— Охренеть! — наконец выдохнул он, отрывая взгляд от заветного листка. Голос его дрожал, как у комсомолки на первом свидании. — Я просто… я хуею, дорогая редакция! Кореец, это… это что, все правда будет? Вот прям настоящая фирма?
Я пожал плечами.
— Оплата произведена, заказ принят.
— А не кинет немчура?
— Не должен, ему же здесь еще жить в Белокаменной.
Я вспомнил, что вчера тот же вопрос задавал мне Колька. А потом состроив зверскую рожу, заявил, что если не дай бог, то он лично зарежет фашиста своим японским штык-ножом. И тоже самое касается этого мутного футболиста. Я поверил — сделает не задумываясь. Дикий человек, что с него взять.
Потом мы пили портвейн и мечтали о будущем.
А мне предстояла еще одна головная боль — конвертация оставшихся дойчмарок в хрустящие советские рубли. Для расчета с Брюсом Нуждиным. Ему уважаемому законопослушному советскому гражданину, иностранная валюта была ни к чему, ему подавай родные, советские, с дедушкой Лениным.
Вчера, после «Арагви», Стасик, подвозя меня на своей «Волжанке» (положена, как герою спорта), этак небрежно обронил:
— Слышь, Кореец, насчет валюты… У меня тут есть человечек один, надежный. Может помочь с обменом. Пять тысяч марок — и у тебя на руках будет десять тысяч рублей. Налом. Прямо завтра. Ну как, а?
Судя по заниженному курсу, этим человеком, скорей всего был сам Стасик, решивший по-легкому навариться на приятеле. Говнюк! Как самому денег дать на закупку икры — так у него «все в деле, ни копейки свободной». А как напарить товарища, сразу деньги нашлись, причем в двойном размере. Вот, бля, паразит трудящихся масс!
Тем не менее, виду я не подал (какой бы он ни был говнюк, а пригодится еще), а стал торговаться. И Стасик вступил в торг, чем окончательно себя выдал.
Договорились, вместо пяти тысяч марок на четыре семьсот. Зачем, спросите вы, а затем, что десять тысяч рублей огромная сумма (два «москвича») и заработать её фарцовкой, бог знает сколько времени понадобится, да еще и прихватить при этом могут по неопытности. Оно мне надо? Пусть подавится Стасик моими кровно заработанными. Его ведь тоже понять можно, если уж на то пошло. С какой стати ему доверять мне и рисковать такой суммой? К тому же, как теперь выяснилось, я вполне мог и не вернуться с задания. Да и так просто мог кинуть и свалить в закат — ищи потом-свищи. Воровская крыша, как у Брюса за ним не стоит.
Кстати, когда мы обтяпывали все эти делишки, я поинтересовался у Стасика, а чего собственно Брюс привязался именно ко мне со своей Анечкой, мол, кто я такой? Меня ждал сюрприз. Хитро прищурившись, Стас поведал мне: «Так она сама напросилась!»