А мои ощущения были крайне странными — мозг отделился от парадиза чувства и стал существовать отдельно, наблюдая за ним, за чувством. Дурацкий эффект совместного существования в одном теле. Мое естество оставалось в лоне Марины, получая там свое собственное удовольствие, а я уже был снаружи, и следил за происходящим, отмечая приливы и отливы напряжения, наблюдая, как тело готовится к оргазму. И он настал довольно скоро, уж больно ретиво стремилась к нему Марина. Вот она остановилась, выгнулась, задергалась и отчаянными стонами дала понять, что кончает. Ее стенания сделали свое дело — и по темному тоннелю сладострастия прогрохотал мой собственный состав.
Позже мы лежали рядом, глядя в беленый потолок с разводами от протечек. Она — обнаженная, спокойная, красивая какой-то естественной, неброской красотой. Я — все еще слабый, но уже чувствующий себя мужчиной.
— Тоже… терапия? — выдавил я с кривой усмешкой.
Она покачала головой. Положила ладонь мне на грудь. Я чувствовал, как под ее пальцами бьется сердце — то ли Мишкино, то ли уже мое.
— Это жизнь, — сказала она серьезно. — Просто жизнь. В которую ты возвращаешься.
Ее пальцы лениво чертили что-то на моей коже. Как же все странно. Мне, Марку Северину, по паспорту из 2023 года было семьдесят. Этому телу — двадцать один. Ей, Марине — где-то посередине. Двадцать четыре по документам, но по глазам — гораздо больше. Кто мы друг для друга? Пациент и сиделка? Любовники поневоле? Странная пара, заброшенная судьбой в эту обшарпанную комнату советской общаги.
Ответа не было. Но в те дни, когда я заново учился ходить, говорить, просто быть, Марина была моим миром. Моим единственным окном в реальность.
И я не выдержал. Рассказал ей все. Про себя, Марка Северина. Про Москву 2023-го. Про смерть от инфаркта. Про пробуждение здесь, в этом теле, в этом времени. Про свой ужас, отчаяние и теперь — эту сумасшедшую надежду.
Она слушала молча, не перебивая, глядя на свои руки, сложенные на коленях. Когда я закончил, повисла тишина.
— Ну? — не выдержал я. — Скажешь, что я сумасшедший? Что это бред травмированного мозга?
Она медленно подняла голову. Взгляд был серьезный, долгий.
— Нет, — сказала она тихо. — Не скажу. Я думаю… ты говоришь то, во что веришь. Твою правду.
— То есть, я все-таки псих с амнезией? — усмехнулся я.
Она чуть пожала плечами. — Возможно. А возможно, все так и есть, как ты говоришь. Кто знает, какие тайны хранит мир? После того, что я видела… там, во Вьетнаме… я уже ничему не удивляюсь.
— И тебя это… не пугает? Человек из будущего? В чужом теле? Рядом с тобой?
— Пугает, — она слабо улыбнулась. — Конечно, пугает. Но… ты здесь. Ты живой. И я буду рядом. Пока буду тебе нужна. Кем бы ты ни был на самом деле. Марком или Михаилом.
В ту ночь мы снова были вместе — уже без притворства, что это часть терапии. Просто мужчина и женщина. Просто два человека, держащихся друг за друга в странном, запутанном мире.
— А расскажи, — она вдруг повернулась ко мне, глаза блеснули любопытством в полумраке комнаты. — Что там у вас… в двадцать первом веке? Нового много? К звездам полетели? Коммунизм построили?
Ее вопрос застал меня врасплох. Я задумался. А что, собственно, рассказывать? Ракеты? Атом? ЭВМ? Всё это уже есть или вот-вот появится и здесь, в шестьдесят девятом. Что принципиально нового?.. Коммуникации. Да, вот это — бомба. Интернет, мобильники — считай, компьютер у каждого в кармане. Весь мир на ладони. Камеры на каждом углу, всё пишется, всё фиксируется… Только кому от этого легче стало? Жалкий итог за полвека с лишним. Прогресс свелся к тому, чтобы быстрее доставлять сплетни и удобнее подглядывать друг за другом. Звезды? Какие, к черту, звезды? До Марса и то не добрались толком, сидим на своей планете, как пауки в банке. Коммунизм? Это и вовсе смешно…
Пока я переваривал эти невеселые мысли, прикидывая, как бы поизящнее соврать или уйти от ответа, она, не дождавшись, снова прижалась ко мне и тихо засопела, уснув у меня на плече. Похоже мой ответ не сильно-то её и волновал.
А я лежал, глядя в темноту, и думал: вот так начинается моя вторая жизнь. Не с большой любви, о которой пишут в романах. Не с великих открытий будущего, которыми я мог бы поразить этот мир. А с чего-то другого. С понимания? С доверия? С общей тайны? С этой тихой женщины, спящей рядом. Возможно, это даже важнее.
Глава 5
Месяц сменял месяц. К концу третьего я уже не просто ожил — я почти вернулся. Гантели в руках уже не казались неподъемными, короткие пробежки по длинному обшарпанному коридору общаги — не марафонским забегом. Тело Мишки Кима — молодое, злое, натренированное до звериной выносливости — ликовало, вырвавшись из паралича. Оно впитывало нагрузки, как губка, оно хотело движения, борьбы, жизни. Иногда по утрам, ловя свое отражение в тусклом зеркале над умывальником, я застывал: кто это смотрит на меня? Крепкий темноволосый парень с упрямым взглядом чуть раскосых глаз. Где Марк Северин, семидесятилетний брюзга с мешками под глазами и больным сердцем? Он растворялся. Истаивал в этой чужой молодости, в этой вновь обретенной силе. Жутковатое ощущение — терять себя, даже если обретаешь взамен здоровье.
Грешно сказать, но был в этом воскрешении один прозаический, но существенный минус. Квартиру, обещанную инвалиду спорта, я теперь точно не получу. Чудесное исцеление — оно, конечно, хорошо, но льготы полагаются калекам, а не тем, кто бодро трусцой бегает по коридору. Хоть бы эту общагу не отобрали, и на том спасибо скажу советской власти.
Вопрос «Что дальше?» встал передо мной не как проблема, а как план действий. Ответ был очевиден еще в больнице. Музыка. Шоу-бизнес. Мое поле, моя игра. Только теперь — с козырями на руках. Со знанием всех будущих хитов, всех трендов, всех взлетов и падений. Повторить карьеру продюсера? Нет! Зачем повторять? Сделать ее такой, о какой Марк Северин в своем XXI веке и мечтать не смел. Стать не серым кардиналом за кулисами, а настоящим демиургом, создающим звезд и стили.
Но для этого нужны были люди. Музыканты. Не гении-самородки, горящие своим искусством, — с такими я нахлебался в прошлой жизни. Мне нужны были рабочие лошадки. Талантливые — да. Но послушные, управляемые, не избалованные славой и деньгами. Готовые играть то, что скажут, и так, как скажут. Пластилин, из которого я вылеплю то, что нужно.
Но без денег, всё это пустые мечты Нужен стартовый капитал.
Нужны выходы на теневые каналы. Фарцовщики, цеховики, люди с «возможностями» — те, кто умел делать деньги в обход государства. Моя прежняя сеть контактов здесь была бесполезна — все они либо еще дети, либо вовсе не родились. Придется строить все с нуля.
Как-то вечером я сидел над листком бумаги, чертил схемы будущей группы, прикидывал состав, репертуар… Марина вошла тихо, как всегда. Заглянула через плечо. От нее пахло чем-то аптечным и немного — моими сигаретами «Ява», которые она иногда таскала у меня.
— «Ансамбль»… «Репертуар»… «Рок»? — она с удивлением прочитала мои каракули. — Ты что, Миша, серьезно? Музыкантом решил заделаться?
— Не музыкантом, — поправил я. — А тем, кто делает музыкантов. Продюсером, если хочешь.
Она пожала плечами. Музыка ее не трогала. Кажется, ее вообще мало что трогало, кроме чужой боли. Странная она была, моя спасительница.
— Дико это как-то… — заметила она, разливая чай по стаканам в подстаканниках. — Ты же борец. Чемпион. Дед Дунхо говорил, ты сможешь вернуться…
— Дед много чего говорил, — отрезал я резче, чем хотел. — Но шея у меня была свернута. И даже если она теперь на месте, бороться я больше не буду. Хватит. Надоело калечиться ради медалек, кубков-вымпелов и поездки в Аргентину. Хочу другого. Своего.
Тут я почти не врал. Мысль о возвращении на ковер вызывала тошноту. Другое дело — музыкальная тусовка. В прошлой жизни я был там заметной фигурой, да. Но всегда — вторым номером. За спинами звезд, которых сам же и раскручивал. Таскал каштаны из огня для других. Хватит! Теперь я сам буду решать, кто станет звездой. И стану ею сам, пусть и в другом качестве.
— А ты… разбираешься в музыке? — в ее голосе было неподдельное недоумение.
— Ещё бы! — сказал я ей. — Ты забыла, мой рассказ о Марке Северине из будущего?
— Я не забыла, но…
— Ага, всё-таки, не веришь. А между прочим, я знаю, какие песни будут петь следующие пятьдесят лет! Знаю, какие мелодии заставят рыдать целые стадионы и какие тексты станут гимном поколений! Я могу напеть тебе хиты, которые еще не родились в головах авторов! Могу назвать имена звезд, которые сейчас ходят в детский сад!
Она только улыбнулась и отпила чаю.
— Понятно, — сказал я, — с сумасшедшим лучше не спорить. Он же не буйный, бредит себе потихоньку. Так?
Марина задумчиво покачала головой.
— Самое странное, Миша… или Марк… — сказала она тихо. — То, что я тебе… верю. Не головой, нет. Головой я понимаю, что это бред. А вот… внутри… Верю. Дед говорил, иногда надо слушать не ушами, а сердцем. Наверное, это оно и есть.
Она затушила сигарету в пепельнице из консервной банки.
— Завтра пойдем к Вере Пак. У нее муж, Саша, работает администратором в ДК «Серп и Молот». Там всякие ВИА играют. Может, там твои… музыканты найдутся.
Я вскочил так резво, что едва не снес стол. Это был шанс! Настоящий! ДК, самодеятельность — это же клондайк 60-х! Там кипела жизнь, там рождалось все новое, там можно было найти голодных, злых, талантливых ребят, готовых играть за идею… или за скромный гонорар.
— Маринка! Ты… ты золото! — я схватил ее руку, и с показным энтузиазмом стал покрывать её поцелуями.
— Да щекотно же! — она отняла руку, но не сердито. Наши отношения были сложной конструкцией — ни любовники, ни друзья, ни пациент с сиделкой. Что-то среднее, неопределенное.
— Это невероятно важно! Мариночка, ты не представляешь, как это важно!
— Почему же не представляю? — она посмотрела на меня своим глубоким, чуть печальным взглядом. — Представляю. У каждого должна быть своя музыка. Или своя боль, которую лечишь.