Друзья Саши Сухорукова считали, что ему здорово повезло. Еще бы! Он устроился на работу в шикарное место. Играл в составе джазового квинтета в самом «Яре», или ресторане гостиницы «Советская». Тут тебе и роскошный ужин, и солидные чаевые.
Но, несмотря на то что это тепленькое местечко являлось предметом зависти его приятелей, Саша Сухоруков был глубоко несчастен. Он терпеть не мог и джазовые импровизации, и ресторанные подачки. Он в молодости готовил себя к тому, чтобы стать настоящим классическим пианистом и блистать в концертных залах.
Но не сложилось. К тому же только что закончилась война, и ему надо было как-то выживать. И вот в утешение себе и убегая от несправедливого мира, он целыми днями играл на пианино в своей маленькой комнатке в коммуналке любимых Шопена и Рахманинова. Всем говорил, что это для того, чтобы не потерять форму, а на самом деле это и было его настоящей жизнью.
Соседи по квартире на него не жаловались. Во-первых, играл он по-настоящему виртуозно. Во-вторых, население коммуналки было не совсем обычное. В комнате, соседней с Сашиной, жила одинокая женщина.
Она очень редко выходила из своей комнаты, но когда Саша иногда все-таки встречал ее в коридоре, он пугался ее темных, почти черных глаз и напряженного, устремленного в одну точку взгляда. Казалось, она постоянно была сосредоточена на какой-то непрестанно мучившей ее мысли. У нее был официально установлен диагноз шизофрения, никто не знал ее имени, и во всем доме ее звали «психа».
Отвратительно и негуманно. Но жители коммуналок были, увы, жестоки. Врач прописал этой несчастной заниматься каким-то трудом, что-то мастерить. И она целыми днями пилила, стучала молотком, делая тумбочки, табуретки и даже небольшие шкафчики. Очевидно, кто-то у нее это покупал, и это было единственным ее заработком.
В квартире была еще одна комната. Самая маленькая, всего десять метров. В ней жила художница-надомница со своей матерью. Мать звали Анной Степановной, а свою дочь Александру она звала Аличкой. Они приехали в Москву еще в двадцатых годах. Вместе с главой семьи Алексеем Ивановичем. В Москве он устроился работать скромным провизором в аптеке, но если бы видели его акварели! До наших времен уцелели всего только две, но и по ним можно было точно сказать, откуда у Алички был талант художницы.
А ее талант очень ценили модницы из «бомонда» тех лет. Она для них расписывала по своим рисункам платочки и шарфики, делала изящнейшие шляпки.
В этой маленькой семье все самозабвенно любили друг друга, и когда Алексей Иванович в 1936-м умер от тифа, казалось, жизнь остановилась и продолжения не будет, только маленький холмик могилки на Ваганьковском.
Но жизнь, конечно же, продолжалась. Первое замужество Алички было неудачным. В этом браке детей у нее не появилось. Она проверилась у врачей. Результат обследования был ужасным – детей у нее не будет никогда!
Вот так они и встретили войну: вдвоем в целом мире, мать и дочь. В октябре 1941-го, когда все бежали из Москвы, они решили остаться, будь что будет!
Аличка самоотверженно дежурила на крышах домов, гася немецкие зажигательные бомбы, «зажигалки». И научилась это делать так здорово, что стала возглавлять дружину гражданской обороны.
Потом в 1944-м она встретила музыканта-скрипача Леву, который приехал из бесконечных поездок с оркестром по фронтам на короткую побывку в Москву. Любовь была мгновенная, с первого взгляда. Лева уехал, Аличка осталась ждать. И тут произошло неожиданное: Аличку, памятуя ее заслуги в гражданской обороне, вызвали в НКВД и предложили сотрудничать. Это была катастрофа: согласиться она не могла, а отказаться!.. Последствия такого шага были очевидны и ужасны. Оставалось одно – молиться.
И молитвы были услышаны. Случилось невозможное: Аличка оказалась… беременной. После той единственной встречи с Левой осенью 1944 г. Вопреки всем приговорам врачей. «Органы» оставили ее на время в покое, а потом и совсем забыли про нее. Еще не родившийся ребенок спас свою маму.
Ребенок родился через два месяца после Победы, в июле 1945-го. Это был мальчик. Его, конечно же, назвали Алешей в честь дедушки.
Так в трехкомнатной коммуналке появился еще один обитатель. И пассажи Саши Сухорукова, и стуки и взвизгивание пилы из комнаты «психи» были первыми звуками, встретившими его в этом мире.
Лева бывал в этой квартире не очень часто. Он не мог так сразу развестись со своей законной женой, и к тому же он почти все время находился в поездках с гастролями. Но когда он появлялся, ко всем звукам, наполнявшим коммуналку, прибавлялись Паганини, Сарасате и упражнения на скрипке.
Аличкин «бутик» пользовался успехом. Ее заказчицами становились не просто рядовые модницы, а дивы из киномира и даже, страшно сказать… сама Тоня Минц, жена Клементия Минца, сценариста, автора «Укротительницы тигров», «Медового месяца», да и многих других фильмов, что в те времена автоматически означало несметное по советским меркам богатство.
На Новый год Аличку приглашали в Дом кино на ул. Воровского. Потом стали приглашать вместе с Левой. Это считалось очень престижным.
Знаменитые актеры, известные режиссеры! Но больше всего поразило ее воображение то, с каким обожанием и пиететом встречали на банкетах в Доме кино мэтров-композиторов, приезжавших на больших черных машинах.
Ах, эта блестящая жизнь! Вот бы ее Алеша когда-нибудь тоже стал предметом всеобщего восхищения! Стал бы знаменитым и, конечно, суперобеспеченным! Эти мысли не давали ей покоя и скоро превратились в почти навязчивую идею-мечту. Она хотела взять реванш у этой жизни за прозябание в коммуналке, за гроши, в которые оценивали ее работу, в конце концов за то, что счастливой семьи у нее к тому времени так и не сложилось, и Лева на развод не торопился подавать. Она мечтала, чтобы ее сын прославился и ему никогда бы не пришлось жить в унижении и страхе.
И это все осталось бы только мечтами, как у очень и очень многих, но надо было знать характер Алички! Она начала эти грандиозные идеи воплощать в жизнь!
Когда Алеше исполнилось шесть лет, в планировке Аличкиной комнаты произошли разительные перемены. Две кровати, на которых умудрялось спать все семейство, были передвинуты таким образом, чтобы освободить как можно больше пространства. Длинный сервант-буфет был сдан в коммиссионку, и на его место поставили с огромными трудами протиснутое сквозь маленькую дверь немецкое пианино. Было принято решение учить Алешу музыке. Лева возражал, хорошо зная, что такое музыкантский хлеб. Да кто его слушал! Ведь будущее рисовалось совсем не такое, как у Саши Сухорукова или у Левы. Впереди Аличка видела для своего Алеши только Олимп!
В музыкальную школу принимали с семи лет. Готовил к поступлению, конечно, Лева. Первые «до-ре-ми-фа-соль», первые «жили у бабуси…» Алеша учил вместе с Левой, вызывая своей нерадивостью вспышки раздражения и даже безнадежного отчаяния. «Никогда из него ничего не получится. Он абсолютный лентяй, даже элементарные вещи не хочет делать». Эти доводы Левы Аличку не убеждали, и она упорно добивалась продолжения экзекуции-обучения.
Честно говоря, на начальном этапе учиться музыке очень скучно. Труд без всякого результата. Куда интереснее колотить кулаками по басовым клавишам и изображать рычание медведя или быстро перебирать клавиши в самом верхнем регистре. Очень похоже на пение птичек!
Но чему-то Алеше пришлось все-таки научиться.
Для поступления в школу он приготовил несколько самых простеньких пьес, и весной 1952-го года Лева повел сына на первое настоящее испытание в жизни – вступительный экзамен.
Играть Алешу никто не попросил. Зато просили прохлопать в ладоши разные ритмы и, главное, спеть мелодии. Этого Алеша как раз никогда не делал, страшно зажался, растерялся, не выполнил ни одно требование и был признан негодным для поступления в музыкальную школу.
Но не подумайте, что Аличка так просто сдалась. Нужно петь и выстукивать разные ритмы? Был нанят педагог по сольфеджио, и оказалось, что для Алеши эти нехитрые упражнения не составляют никакого труда. Кроме того, он быстро научился писать ноты и продолжал заниматься на фортепиано.
«Играй, учи пьесу! Что ты отсебятину какую-то играешь?»
Эти отцовские одергивания доводили мальчика до слез. Ведь отсебятина эта и была самое интересное. Сначала играешь по нотам. А потом пальцы сами начинают играть новую незнакомую музыку. А потом начинаешь пробовать. Вот повести мелодию по этому пути. Нет, так нехорошо. Лучше сюда. Получилось что-то грустное. Надо запомнить. Запомнить сложно, но отец, уже понявший, что это не просто перебирание клавиш, а осмысленная импровизация, начинает записывать новые мелодии. Потом Лева с гордостью зовет первых слушателей – маму и бабушку только что вылупившегося композитора. И Алеша играет им новые пьесы. «Ах, как грустно получилось» или «а вот это похоже, как кошечка идет», а это «гроза, прямо страшно!». Эти восклицания Алички и Анны Степановны были первым признанием, первым успехом. В то, что Алеша станет музыкантом, теперь поверил даже Лева.
Со времени неудачной попытки поступления в музыкальную школу прошел год. Решено было поступать в Гнесинскую семилетку. Пришли записываться на экзамен, но выяснилось, что для поступления нужно много документов и, главное, нужно было обязательно заниматься год, а то и два на подготовительных курсах. Документы не успели сделать, на подготовительных курсах Алеша не занимался. К экзаменам его, конечно, не допустили. Это был полный и окончательный провал. Крушение надежд. Что было делать?
Был, конечно, еще вариант. Об этом говорили мамаши в очереди на подачу документов в Гнесинку. Совсем уже для «неудачников и бездарей». Гнесинская педпрактика. Там студенты, по-видимому, готовящиеся стать не лауреатами и звездами, а будущими педагогами в музыкальных школах, отрабатывали на относительно музыкальных детях навыки педагогических приемов. Это был тупиковый путь, но другого не оставалось.