Но все это и пугало ее. А что, если ее затея сделать из Алеши композитора ничем не закончится? Ведь он уже пропустил важные стартовые годы для профессионального образования. Педпрактика закончится через два года. Ему уже будет 10 лет. В большой музыке начинать что-либо всерьез в таком возрасте практически невозможно. И тогда куда он денется со своими нотами, со своей музыкой? А ведь он уже, похоже, поверил в то, что творчество для него – это не игра для развлечения бабушки, мамы и папы, а нечто гораздо более серьезное. И вот вдруг в один прекрасный момент это оборвется. Моральная травма будет ужасной, и он на всю жизнь останется любителем-самоучкой с искалеченной психикой… Эти мысли мучили ее, она чувствовала, что должна что-то еще предпринять, но что?
А неумолимое время шло. Пролетели два года занятий в педпрактике.
1955-й!
Все должно было решиться именно в этом году.
О чем мечталось? Поступить в Гнесинскую семилетку, по окончании дальше учиться в Гнесинском училище, а потом, естественно, завершить образование в Гнесинском институте.
Был и другой путь, гораздо более высокого уровня. Поступить в престижную Гнесинскую десятилетку (туда брали особенно талантливых). А оттуда двери в институт или даже в Консерваторию открывались значительно легче. Но почти непреодолимая сложность заключалась в том, что поступать-то надо было сразу в четвертый класс. Иначе по возрасту не получалось. Но в четвертом классе чудо-профи-дети играли уже потрясающе виртуозно и были без пяти минут лауреатами. К тому же, чтобы появилось вакантное место, надо было, чтобы кто-то ушел из школы, перевелся или был исключен.
И получалось так, что шансов поступить в Гнесинку у Алеши было мало, практически они были близки к нулю.
Кроме Гнесинки была, конечно, и ЦМШ при Московской консерватории, но вариант поступления туда даже не рассматривался. Второе ее название было «Школа для особо одаренных детей». Юные абитуриенты съезжались со всего СССР, их прослушивали и отбирали детей только с самыми экстраординарными способностями. Таких было очень мало, и поэтому в классе училось всего по 12–15 школьников (и это на всю страну) вместо обычных для советских школ 30–35. При школе было свое общежитие, как у настоящих студентов. При этом те, кто учился без троек, получали стипендию! В ЦМШ преподавали лучшие педагоги. И имена выпускников – победителей международных конкурсов гремели по всему миру. Короче, в ЦМШ учились только небожители.
И даже мечтать о поступлении туда было пустым занятием.
Для того чтобы хоть как-нибудь повысить Алешины шансы, Аличка пошла на некоторое нарушение закона. Дело в том, что в приемную комиссию нужно было сдавать только оригинал свидетельства о рождении и к тому же документы с места жительства для поступления давали только в одном экземпляре.
Аличка решила подать документы сразу в семилетку и десятилетку. А для этого заявила, что оригиналы документов утеряны. И ей удалось получить дубликаты!
Она подает документы сразу в две школы, и Алешу допускают к экзаменам. На удивление оказалось, что в четвертом классе и одной, и другой школ были вакантные места.
Алеша играет обязательную программу в семилетку по фортепиано, заканчивая ее своими произведениями, сдает сольфеджио, ритмику и… идет сдавать все то же самое в десятилетку. А там на экзамене по специальности после того, как он сыграл свою музыку, его подозвала к себе пожилая дама, иначе ее не назовешь, со значительной внешностью и пышной прической.
Все вокруг относились к ней с особой почтительностью, даже с благоговением.
Это была Елена Фабиановна Гнесина. Она спросила Алешу, когда он начал писать музыку, много ли уже написал, занимался ли гармонией, и задала еще несколько вопросов. Алеша, до сих пор не пришедший в себя после исполнения программы, односложно отвечал, впрочем, судя по всему, вызывая благосклонное отношение Елены Фабиановны.
Наконец экзамены сданы. До обнародования результатов надо ждать несколько дней. И тут Левин знакомый, у которого есть знакомый, у которого есть сестра, у которой есть подруга, каким-то образом связанная с ЦМШ, сообщает неожиданную новость. По результатам экзаменов после второго класса из ЦМШ кого-то исключили, и в третьем классе появилось свободное место.
Аличка сразу же подумала: «Вот шанс, о котором и не мечталось, вот она, рука судьбы!» Она, приложив немало изобретательности, изымает уже «отработанные» документы из семилетки и сдает их удивленной ее осведомленности приемной комиссии ЦМШ.
Алеша успевает уложиться в сроки, и снова в третий раз программа по специальности, и снова в конце его музыка. Он играет свои сочинения особенно азартно, стараясь пробить атмосферу скептицизма и недоверия, характерную для цээмшовского элитного и даже снобистского жюри.
Вердикт выносится сразу. Алешу берут в третий класс!!! По специальности фортепиано его педагогом будет сам Евгений Михайлович Тимакин, ученик великого пианиста Игумнова. И буквально в эти же дни объявляют результаты экзаменов в семилетку и десятилетку. Алешу приняли везде, сразу во все школы! Надо ли говорить, что была выбрана, конечно, ЦМШ. Пусть в третий класс. Зато это был Олимп!
Аличка была сполна вознаграждена за свои усилия и переживания. Но сюрпризы судьбы для нее и для Алеши на этом не закончились.
Леву постоянно приглашали в оркестр для записи музыки к фильмам. На «кинофабрику», как тогда называли «Мосфильм». В качестве оркестранта он записал музыку ко многим фильмам, и в том числе и произведения Арама Ильича Хачатуряна.
На записях Лева обменивался с ним только приветствиями и, может быть, несколькими фразами, но считал, что знаком с ним, хотя сам Арам Ильич навряд ли помнил, с кем он здоровается во время работы.
Несмотря на все Алешины усилия и даже несмотря на то, что он поступил по классу фортепиано в ЦМШ, Лева сомневался в ценности Алешиного творчества и жутко боялся, как бы мальчика в один прекрасный момент не высмеяли. И он решил принести ноты его балета «Кот в сапогах», который Алеша только что начал писать, на очередную смену записи и показать клавир Араму Ильичу. Набравшись смелости, он в перерыве подошел к маэстро и положил на пюпитр перед ним ноты. Вопрос был один: «Стоит ли мальчику заниматься композицией или все это зря, и из него ничего не получится?»
Арам Ильич посмотрел страницу, потом другую, потом увлекся и просмотрел все номера балета до конца. «Приходите с вашим сыном ко мне в Гнесинский институт…» Он задумался… «Скажем, 7 января. Познакомимся»
Лева был вне себя от счастья.
7 января, в Рождество, елка в углу Аличкиной комнаты таинственно мерцала свечами. Настоящими, не электрическими. К веткам были прикреплены маленькие металлические держатели-прищепки, а в них вставлены очень тонкие свечки. И вопреки всем противопожарным правилам на елке в Рождество каждый год зажигались живые огоньки. В их свете картонные и стеклянные дореволюционные ангелочки, олени, домики, зайчики становились сказочным миром, в котором могли происходить, как в «Щелкунчике», фантастические истории. Алешу этот мир завораживал, и Рождество было для него лучшее время года. Но в этом году елочно-рождественские красоты отступили на задний план. Анна Степановна и Аличка только и думали о том, чем закончится встреча с Хачатуряном, оправдаются ли их надежды.
Стол был покрыт лучшей шелковой скатертью. Все яства были собственноручно приготовлены хозяйками и были, конечно, потрясающе вкусными. В хрустальном графинчике заманчиво поблескивала Левина фирменная, настоянная на мандариновых корках, водка. Из вин были «Кагор» и «Салхино». Рюмочку вина на праздник было разрешено выпить и Алеше. В общем, все было, как всегда. Не хватало только Алеши и Левы.
Дверь распахнулась. Вдруг и неожиданно. Алеша не вошел, а ворвался в комнату. Уже по его сияющим глазам было понятно, что «да, свершилось!»
– Мам, ты представляешь, нас не пускали на вахте, никто не предупредил, потом из педпрактики завуч нас провела, сначала не туда, а потом мы сами нашли класс, я играл Араму Ильичу «Кота» и прелюдии, там были его студенты, потом он оставил меня на урок, студенты показывали ему свои сочинения, потом он говорил с папой, я буду теперь учиться в консерватории у Хачатуряна.
– В консерватории? Лева, как же..? А ЦМШ?
– Аля, ты знаешь, такого никогда не было. Хачатурян так и сказал. Он взял Леку (так Алешу называли дома) в свой класс композиции. Теперь он будет у Тимакина в ЦМШ, а по сочинению в Консерватории.
Это не укладывалось в сознании. Значит, Алеша действительно будет композитором? Самым настоящим? Именно! Двери в блестящее будущее широко распахнулись. Самые смелые Аличкины мечты начали сбываться. Как хотелось вместе с елочными ангелами воспарить куда-то ввысь! Это изумительное ощущение было немедленно подкреплено поцелуями, объятиями, тостами с мандариновой настойкой и сладкими креплеными винами.
Так закончилось Алешино счастливое свободное творческое детство. Теперь он стал профессионалом. Без всяких скидок, настоящим творческим профессионалом. Нравилось ему или нет, хотелось или нет, невзирая на все «я не могу», или «плохо себя что-то чувствую», или просто «хочется погулять», он теперь должен был появляться каждый вторник в Консерватории в классе профессора Хачатуряна с новой, сочиненной за неделю музыкой или приносить исправленные и переработанные, в соответствии с замечаниями, сочинения. А ведь кроме этого надо было по много часов каждый день, вернувшись из ЦМШ, учить сложнейшую программу по фортепиано и делать домашние задания по общеобразовательным предметам. Уровень преподавания общих дисциплин в ЦМШ был очень высок, и схлопотать двойки молодым гениям, скажем, по химии, физике или биологии было легче легкого. А потом, глядишь, и трояк в четверти, и тогда уж точно стипендию не дадут.
Да и Хачатурян спуску не давал. Он любил повторять слова одного из своих учителей, Р. М. Глиэра, когда тот, обращаясь к молодому человеку, хотящему стать композитором, спрашивал: «Ну-с, и сколько ТОНН нотной бумаги вы исписали?»