«Я очень не люблю ту часть моих сверстников, которая в своих мыслях погружена в семидесятые, — признавался Илья Валерьевич. — У меня, например, об этом времени сохранились весьма неблагоприятные воспоминания».
Шумный и общительный, поэт «Наутилуса» при подобных разговорах, как правило, становился замкнутым и угрюмым. Похоже, что все антенны у Ильи были направлены в иную сторону. Он жадно любил инновации, а ностальгические интервью давал без энтузиазма, всем видом показывая, что жить прошлым крайне непродуктивно.
«Из меня мемуарист никакой, — говорил в одной из бесед Кормильцев. — Меня больше интересует настоящее и будущее... У всех моих песен, конечно, были какие-то истории. Но все, что я написал, через два года я не ощущал своим. Я дистанцируюсь по отношению к этому и становлюсь в позу наблюдателя. Созданное быстро перестает меня греть».
В чем была причина его отстранения от прошлого? Почему так сильно не любил вспоминать? Хотел выглядеть загадочным? Стеснялся себя? После его смерти я попытался на эти вопросы найти ответы.
Как известно, Илья Валерьевич Кормильцев родился в Свердловске 26 сентября 1959 года. Впоследствии всячески любил «раздувать пожар» и придавать этой дате особое значение в истории человечества. Припоминая, скажем, день рождения поэта Томаса Элиота или исторический полет Юрия Гагарина.
«Мы стартовали с Гагариным практически одновременно, каждый — в свой космос», — писал Кормильцев в одном из стихотворений.
Вырос Илья в многонациональной семье: по линии матери он был на четверть поляк, а по линии отца — русский и немец. Его дальние родственники переехали в уездный Екатеринбург из Сибири еще в середине XIX века. Они были купцами широкой натуры, которые любили крепко выпить и задорно повоевать. Из поколения в поколение передавались семейные фотографии и легенды об их участии в Первой мировой войне, а до этого — в победоносном походе русской армии на Шипку.
Прапрадед его бабушки был из тех отчаянных немцев, которые по призыву императрицы Екатерины Великой приехали «поднимать» Россию. От своих немецких родственников Илья перенял педантизм и здоровый авантюризм, а от польской ветви по линии красавицы мамы — трепетность и романтизм.
Основную роль в воспитании поэта сыграл дедушка Виктор Александрович, который в должности доцента преподавал геодезию в Горном институте. В тридцатых годах деда ожидала серьезная научная карьера, но судьба неожиданно забросила его в высшие эшелоны партийной элиты. Вскоре товарища Кормильцева избрали первым секретарем Ленинского райкома КПСС, а затем — вторым секретарем горкома партии.
Это была крайне ответственная и нервная должность. В годы Великой Отечественной войны Виктору Александровичу приходилось курировать множество направлений: от деятельности эвакуированных украинских заводов до бесперебойной работы муниципального транспорта. В хрущевские времена он вернулся к преподаванию и трудился доцентом кафедры рудничного транспорта вплоть до ухода на пенсию.
«Поскольку дедушка был, как Набоков, страшным англофилом, у него имелся украденный из “спецхрана” номер газеты Times, — вспоминал впоследствии Илья. — Вообще, у Виктора Александровича было два любимых объекта. Настоящий английский каталог Stanley Gibbons — он был еще и страстным филателистом — и газета Times, которую он любил поглаживать, при этом приговаривая: “Вот это газета, а вот это все, — и тут дедушка мог показать на что угодно, — совсем не газета!”»
Говорят, что когда в разгар войны свободолюбивый Виктор Александрович сболтнул в горкоме что-то европоцентристское, его чуть ли не арестовали — как английского шпиона. По воспоминаниям родственников, он всегда хранил под подушкой заряженный пистолет, чтобы в случае приезда чекистов успеть застрелиться. Но в марте 1953 года Сталин счастливым образом умер, и дело о несостоявшемся шпионаже удалось замять.
Сын Валерий Кормильцев продолжил семейные традиции и закончил с отличием вышеупомянутый Горный институт. Там же познакомился со студенткой Светланой Зворской, дочкой известного геолога Алексея Иосифовича Зворского и правнучкой «бедных, но гордых польских шляхтичей». Незадолго до окончания института два молодых геолога стали мужем и женой. Вскоре у счастливых молодоженов родился сын Илья.
Беззаботное детство завершилось для Кормильцева-младшего довольно быстро. Случилось так, что буквально через пару лет родители развелись. Отец с головой ушел в самообразование: начинал аспирантом в академическом институте Уральского отделения Академии наук СССР, а в 1981 году стал профессором и доктором геолого-минералогических наук. Параллельно выпускал многочисленные монографии и книги стихов в духе Омара Хайяма, которые были популярны в кругах свердловской технической интеллигенции.
Все это время будущий профессор не общался ни с женой, ни с сыном. В 1965 году снова женился, и в этом браке у него родился второй сын Женя Кормильцев. Тогда жесткая по характеру мама Ильи категорически запретила в семье упоминать имя Валерия Викторовича.
С самого рождения маленький Илья стал смыслом жизни Светланы Алексеевны. На каникулах она возила его на экскурсии в Ленинград, а летом брала в геологические экспедиции. Пройдя комсомольскую «школу жизни», мечтала вырастить из него идеального строителя коммунистического общества. Любила странной любовью, целенаправленно пытаясь его переделать. Но будущий вундеркинд интуитивно сопротивлялся и в итоге рос с ощущением отстраненности и недостатка любви — со всеми вытекающими переживаниями.
«Мир, как мать, которая не любит меня. / И Бог, как отец, которого я не знаю», — писал позднее Кормильцев в «Прологе к автобиографии».
Будучи ребенком с ослабленным иммунитетом, Илья часто болел. Поэтому дедушка принял мудрое решение: выкупил в пригороде участок земли, на котором построил небольшую дачу. Предполагалось, что пребывание ребенка на свежем воздухе оздоровит его. Бабушка Галина Константиновна отпаивала внука парным молоком и кропотливо выращивала на грядках овощи. С немецкой дотошностью учила маленького Илью латинским названиям растений, а также навыкам выращивать все, что способно произрасти в суровом уральском климате.
Необходимо заметить, что баба Галя была протестанткой голубых немецких кровей. В юности получила хореографическое образование и выступала в составе театральной агитбригады перед бойцами Красной Армии. Позднее, столкнувшись с голодом в Поволжье, крестьянскими рынками и разгоном НЭПа, она всеми фибрами души возненавидела советскую власть.
«Наша счастливая жизнь закончилась в 1917 году», — бесстрашно говорила Галина Константиновна в разгар сталинских репрессий.
Шикарный партийно-номенклатурный дом, где жили дедушка с бабушкой, находился в самом центре города, в Банковском переулке, неподалеку от памятника Ленину. Их просторная квартира выглядела настоящим собранием драгоценностей, начиная от редких видов кактусов и огромной коллекции марок, заканчивая профессорским кабинетом с дефицитными книгами.
Книжные стеллажи занимали все пространство комнаты, от пола и до потолка. В них хранились полный каталог издательства «Academia», дореволюционные фолианты по древнекитайской философии, словари Брокгауза и Ефрона, прижизненные издания Хлебникова, многотомник Большой советской энциклопедии, подшивки журналов и коллекция переводной литературы, состоявшая из книг Воннегута, Брэдбери, Лема и Шекли.
«Библиотека Виктора Александровича была организована по оригинальному принципу, — вспоминает школьный приятель Ильи Коля Соляник. — Книг было много, и они распределялись по странам. К примеру, Португалия: вначале шла поэзия, потом проза, а потом — эссеистика. У Ильи такая фундаментальность вызывала искреннее восхищение».
Любопытно, что на одной из полок хранились мемуары маршала Жукова с автографом самого автора. В опальные годы Георгий Константинович командовал Уральским военным округом и частенько бывал в квартире у Кормильцевых. Бабушка с улыбкой признавалась Илье, что Жуков был в нее тайно влюблен и впоследствии прислал в подарок свою книгу «Воспоминания и размышления».
В школьные годы Кормильцев-внук не вылезал из кабинета Виктора Александровича. Казалось, что его отцом был Курт Воннегут, а матерью — Франсуаза Саган. Причем особенно сильно Илья увлекался фантастикой — как отечественной, так и западной.
«Я читал романы Жюля Верна, мечтал стать капитаном Немо», — писал он в одном из стихотворений.
Кроме того, будущий поэт учил наизусть целые поэмы и мог прочитать вслух объемные фрагменты из «Истории государства российского» графа А. К. Толстого.
Любопытно, что в одном из ранних интервью, отвечая на вопрос об источниках самообразования, Илья честно признался: «Библиотека моего деда». И сентиментально добавил: «Больше всего я любил книги, от которых можно заплакать».
Так же рьяно Илья увлекался переводами. К примеру, брал двуязычную книгу сонетов Шекспира и переводил английский вариант стихотворения на русский язык, а потом — наоборот. Затем сравнивал свой вариант перевода с книжной версией. Долго и кропотливо оттачивал свой будущий стиль максимально эрудированного рок-поэта.
Уже в начальных классах Илья увлекался не только книгами. Английская спецшкола № 70, где он учился, имела физический уклон. В возрасте десяти лет Кормильцев осилил таблицу Менделеева и начал применять теорию на практике. В магазине «Охотник» он с помощью Коли Соляника приобретал банки с порохом и ставил разнообразные пиротехнические эксперименты. К примеру, в результате штурма макета рыцарского замка пытливый ученик лишь чудом не взорвал квартиру, а после опытов с карбидом у него на лбу загорелся глубокий шрам.
Неудивительно, что в школе Илья был обречен стать «белой вороной». Ровесники его недолюбливали, нутром чувствуя, что он — другой. Кормильцев раздражал их не столько своими знаниями, сколько необычной манерой поведения.
Он никогда не делал то, что было принято: не играл в футбол, не любил фотографироваться и бегать за девчонками, не участвовал в драках и постоянно делал что-то странное. После вызовов к директору мог кататься в истерике по коридору, громко обзывая учителей фашистами. И чем больше одноклассников собиралось лицезреть этот моноспектакль, тем громче Кормильцев вопил.