Глотнув ленинградской свободы с намеком на материальную независимость, 17-летний Илья оставил общежитие. Он переехал в комнату коммуналки на Васильевском острове, а позже поселился с приятелем на пригородной даче. Ездил в университет на электричке, и от ее неумолимых сквозняков стал болеть. Что ни месяц — то бронхит или гайморит. Врачи постановили, что для Кормильцева, с детства предрасположенного к легочным заболеваниям, местный климат был совершенно неприемлем.
«У Ильи не получилось перенести питерской осени-зимы, — считает Ксения Устюжанинова. — Когда Светлана Алексеевна приехала проведать сына, то нашла его сильно простуженным и потерявшим все теплые шапки, шарфы и перчатки. В съемной квартире они с сокурсником нарисовали углем на стене фреску, изображавшую Страшный суд».
Но беды, когда идут, идут не в одиночку...
«После отъезда Ильи в Ленинград наша компания с Трущевым просуществовала недолго, — вспоминает Влад Малахов. — Алексей был человеком, которому военная служба была категорически противопоказана. Но Трущев все-таки пошел в армию, ни словом не обмолвившись в военкомате, что у него гипертония. На прощание сказал нам, что “отправляется на рысьи скачки”».
Леша Трущев ушел служить в ноябре 1976 года, а всего через два месяца его не стало. В истории болезни записан диагноз «крупозная пневмония», но что произошло на самом деле, неизвестно до сих пор. По одной из версий, в возрасте 21 года у него случился сердечный приступ. Вскрытие не проводилось, а в военкомате родным сообщили, что Алексея доставили в госпиталь в состоянии крайнего истощения. Как пелось позднее группой «Наутилус Помпилиус», «пьяный врач мне сказал, что тебя больше нет».
Рядовой Трущев вернулся домой в цинковом гробу и был похоронен в январе 1977 года. Всю зиму Кормильцев писал Алексею письма, но, не получая ответы, предположил худшее. Узнав правду в подробностях, Илья совершенно растерялся, потеряв смысл продолжать учебу. Теперь у него появились новые подозрительные знакомства. Еще в середине 70-х в Ленинграде были места, где собирались наркоманы, уныло и безнадежно вопрошавшие друг у друга: «У тебя есть двинуться?» В этой мутной тусовке у Ильи случились первые романтические отношения с девушкой трудной судьбы — посвященные ей стихи не сохранились...
Во всем произошедшем с Трущевым Кормильцев винил социалистическую систему. Кроме того, он утратил веру в свое поколение, его цели и перспективы. Илье казалось, что с самого начала учебы на вечернем отделении его друг был обречен. Алексей мог избежать воинской службы, если бы учился на стационаре. Но попасть туда было практически невозможно, поскольку на дневное обучение юридического института прорывались либо молодые партийные кадры, либо прошедшие службу в рядах Советской армии.
В итоге Кормильцев долго не мог прийти в себя после смерти Трущева. Он пытался отвлечься — ходил на концерты Чеслава Немена и венгерской рок-группы Locomotiv GT, но это не помогало ему позабыть беду.
«Кормильцев бесцельно болтался по Питеру, и у него наступил тяжелый период, — вспоминает сестра Трущева, Елена Кононова. — Потом к Илье приехала Светлана Алексеевна и увезла сына обратно в Свердловск».
Летом 1977 года Кормильцев перевелся на химфак Уральского университета, где продолжил писать стихи. Порой это был робкий социальный протест, бывали и психоделические зарисовки из жизни крыс и мышей, встречалась наивная любовная лирика. О своих литературных опытах Мак никому не рассказывал, но несколько ранних стихотворений Кормильцева посвящены конкретно Алексею Трущеву: «Стоишь ты спокойно у края стены, всего в сантиметре от гибели верной. / Ты даже не думал об этом, наверное, ты — человек наподобие ветра».
Пройдет всего несколько лет, и стихотворение «Человек наподобие ветра» превратится в текст одного из главных боевиков уральской рок-группы «Урфин Джюс».
Химия и жизнь
Мы были молоды, очень глупы, но очень энергичны. Время было странное и нелепое. Но кое-чему удалось научиться. В первую очередь тому, что творить надо, не оглядываясь на недостаточность имеющихся в распоряжении технических средств.
Вернувшись из Ленинграда в Свердловск, Илья встретился со студенткой консерватории Светой Плетенко, знакомой ему со времен меломанских посиделок у Трущева. Мак рвался посетить могилу друга, и вместе со Светой они поехали на Широкореченское кладбище. Всю дорогу Кормильцева трясло — как будто кошмар мог оказаться неправдой, друг не умер и не лежит в земле. Но, увы... На обратном пути Илья молчал и приехал домой полностью опустошенным.
«Мы увиделись с Маком через два дня после его прилета из Питера, — вспоминает Коля Соляник. — Это был очень грустный Илья, на которого смерть Лехи произвела гнетущее впечатление. Было совершенно непонятно, что за смерть? И окончательной точки в этом вопросе так и не было поставлено».
Несколько недель Кормильцев ни с кем не разговаривал. Как-то под вечер Илья снова поехал навестить могилу Трущева. Просидел на кладбище ночь, выпил водки, проплакался и... под утро записал в своем блокноте несколько нервных куплетов. Все они считались давно позабытыми, но когда книга уходила в печать, произошло настоящее чудо.
У разбуженного моим ночным звонком Соляника неожиданно включилась фантомная память, и заработали лабиринты подсознания. И, спустя ровно сорок лет после описываемых событий, он спросонья реставрировал строчки одного из ранних стихотворений Кормильцева:
Словно бритвой рассечен на громадные куски,
Распростерся старый парк, полон грусти и тоски.
Через заросли аллей, через ржавчину оград
Я пройду к могиле той, где лежит мой старший брат...
Первым человеком, которому Кормильцев показал этот текст, была Света Плетенко. Она сочинила на него мелодию и несколько раз исполняла эту балладу, стилизованную под Uriah Heep, в компании друзей. Илью и Свету объединили воспоминания о Трущеве, вдвоем им было легче заполнять пустоту потери. Мак постепенно оживал, общих тем становилось все больше, и весной 1978 года они поженились.
На свадьбу Кормильцев позвал родственников и друзей, а свидетелем пригласил Колю Соляника. У приглашенных со стороны невесты гостей выделялся поставленный голос ее отца, ведущего тенора оперного театра — Олега Сергеевича Плетенко.
Бурное веселье длилось всю ночь. Вначале все выглядело безобидно: Светлана пела и аккомпанировала себе на фортепиано, а затем с итальянскими популярными ариями громогласно выступил отец. Вскоре студенты ускорились и лихо задрыгали ногами под магнитофонные записи Boney M, уничтожив все запасы шампанского. Неудивительно, что спустя годы нюансы праздничного банкета не смог вспомнить ни один его участник.
После свадебного путешествия в Ленинград у молодоженов наступил период семейно-бытовой акклиматизации. Некоторое время они пытались жить в квартире Ильи на улице Большакова, но мир продлился недолго. Молодой муж постоянно воевал с мамой, а Светлана Алексеевна открыла два фронта одновременно: против сына и его жены. Ошалевший от ежедневных конфликтов Кормильцев метался между двумя Светами с призывами к перемирию, но безрезультатно. Военные действия не прекращались ни на минуту.
Патовую ситуацию спас дедушка Виктор Александрович, благородно разменявший свою легендарную квартиру в Банковском переулке. Многолетняя мечта Мака сбылась — он получил жилплощадь, наконец-то решив проблему бытовой независимости. Очевидно, что к семейной жизни 19-летний студент с поэтически-музыкальным уклоном и повадками книжника не был готов ни душой, ни телом. Позднее Илья вспоминал, что в этом браке «выступал в роли подопытного кролика». Будущая оперная певица Света Плетенко была его старше и взрослее. Постепенно в семье возникло устойчиво-высокое давление, и Кормильцеву ничего не оставалось, как через несколько лет ретироваться на свободу...
Побродив по скучным химическим семинарам, Илья нашел себе более результативное занятие — стал подрабатывать грузчиком. Тяжкий труд оплачивался весьма достойно: за двенадцатичасовую смену студенты зарабатывали по 15 рублей на человека.
«В связи с жуткими холодами 1979 года на железнодорожном почтамте скопилась масса посылок, которые надо было развозить по секторам, — вспоминает Боб Никонов. — Штатные грузчики трудились в дневные смены, а на ночь набирали студентов. Мы с Маком таскали посылки в паре, а наутро, валясь с ног от усталости, брели на занятия, мечтая о паре часов спокойного сна».
Несколько месяцев унылого ночного труда вскоре принесли друзьям вожделенные средства. Деньги были потрачены мгновенно. Вначале Илья приобрел американские джинсы легендарной фирмы Levi’s, а затем вместе с Бобом Никоновым прикупил у приятелей с десяток фирменных пластинок. Вдвоем они начали мотаться электричкой на «барахолку» в Шувакиш, где по воскресеньям собирались меломаны. Дисками менялись в городе, умножая багаж музыкальных познаний. Акцент в совместной коллекции делался на арт-рок, прогрессив и психоделическую музыку.
«Наш обменный фонд просуществовал до апреля 1980 года, когда мы с Кормильцевым были ограблены на станции Свердловск-сортировочная, — признается Никонов. — Мы лишились всех пластинок, а я вдобавок угорел на несколько курток из кожзаменителя, которые тогда были актуальны. В дальнейшем мы крутились с пластинками самостоятельно, но постоянно подкидывали друг другу что-нибудь новое и интересное».
Потерпев неудачу в качестве предпринимателя, Илья вместе с Владом Малаховым принял участие в создании университетского диско-клуба «220 Вольт». Вскоре клуб превратился в модную дискотеку, слава о которой гремела на весь Свердловск. Ее стали посещать самые незаурядные личности, которые могли улетать в астрал под музыку Чеслава Немена, The Rolling Stones или King Crimson.
Диско-клуб «220 Вольт» оказался для эрудита Кормильцева тем местом, где он впервые отыскал свое призвание. Бывшие студенты химфака помнят, как худющий Мак открывал свои дискотеки мини-лекциями — от нового альбома Карлоса Сантаны до неофициальных концертников группы Genesis.