— Тебе? Нет, — заверил его Джуд. — А вот ей… может, и да.
9
Голая, с остекленевшим взглядом, мертвая Анна в ванне, полной кроваво-алой воды… Голос Джессики Прайс в телефонной трубке: «Подыхать будешь — это его ледяная рука зажмет тебе рот»… Старик в черном костюме а-ля Джонни Кэш, сидящий у стены коридора верхнего этажа, медленно поднимающий голову, провожающий взглядом идущего мимо Джуда… Казалось, вся эта жуть засела в голове навсегда.
Избавиться от подобного шума в голове обычно лучше всего помогал шум, сотворенный собственными руками. Отнеся «Добро» в студию, Джуд для пробы пару раз ударил по струнам, остался недоволен строем, полез в шкаф за каподастром, чтоб сместить звучание на тон выше, но вместо каподастра отыскал там коробку с патронами.
Коробка оказалась той самой — одной из желтых конфетных коробок в форме сердечка, которые отец дарил матери каждый год к Дню святого Валентина, к Дню матери, на Рождество и на день рождения. Ничего другого Мартин жене не дарил — ни роз, ни колец, ни шампанского: подарком всякий раз становилась все та же большая коробка шоколадных конфет из ближайшего универсального магазина.
В той же степени неизменной оставалась и реакция матери. Принимая отцовский подарок, мать всякий раз улыбалась — робко, смущенно, не разжимая губ. Отчего? Оттого, что стеснялась зубов: верхние были фальшивыми, вставленными взамен выбитых настоящих. Сняв крышку, она всякий раз первым делом протягивала коробку мужу, а тот всякий раз с улыбкой, да такой горделивой, будто преподнес жене бриллиантовое колье, а не коробку шоколадных конфет за три доллара, отрицательно качал головой.
Тогда мать угощала конфетами Джуда, и Джуд всякий раз выбирал ту, что лежит посередке, вишенку в шоколаде. Как ему нравились ее негромкий, влажный — «глуш-ш-шь» — хруст на зубах, и липкая, с легкой гнильцой, сладость сиропа внутри, и напоминающая о той же гнильце податливость вишневой ягодки… В такие минуты ему представлялось, будто там, под шоколадной глазурью, не вишенка — глазное яблоко. Подобными жутковатыми, отвратительными фантазиями Джуд тешился уже в те давние дни.
Коробку он отыскал среди мешанины кабелей, педалей и адаптеров, под чехлом от гитары, стоявшим в шкафу у задней стены, да не под простым чехлом, памятным. Именно с этим чехлом Джуд тридцать лет тому назад оставил Луизиану, хотя с подержанной «Ямахой» за сорок долларов, когда-то хранившейся в нем, распростился давным-давно. «Ямаху» он бросил в Сан-Франциско, на сцене, где как-то вечером, в 1975-м, играл на разогреве у «Цеппелинов». В те дни он навсегда распрощался с кучей всякого разного — с родными, с Луизианой, со свиньями и нищетой, и даже с именем, полученным при рождении, и не слишком-то часто оглядывался, уходя.
Вынув из шкафа коробку, Джуд тут же обронил ее: руки обмякли, как тряпки. Что в ней, он прекрасно понял с первого взгляда, даже не сняв крышки. А если в чем поначалу и сомневался, все сомнения немедля развеялись, как только коробка упала на пол и внутри — динь-дон-динь — зазвенели одна о другую латунные гильзы. При виде нее Джуд отпрянул назад, охваченный первобытным, атавистическим ужасом, как будто из кучи кабелей на ладонь его выполз жирный мохноногий паук. Этой коробки с патронами он не видел больше тридцати лет и точно помнил, что оставил ее между матрасом и пружинной сеткой собственной детской кровати там, в Мурз-Корнер, что, покидая Луизиану, с собой ее не забрал, а значит, оказаться здесь, под старым гитарным чехлом, она просто не могла… но как-то да оказалась.
Чуть не минуту глазел он на желтую, в форме сердечка, коробку из-под конфет, прежде чем, собравшись с духом, снова взять ее в руки, сковырнуть крышку и перевернуть вверх дном.
Патроны и гильзы, звеня, покатились по полу во все стороны.
Джуд собирал их — первую свою коллекцию — сам, охотясь за ними с тем же азартом, с каким некоторые другие мальчишки охотятся за бейсбольными карточками. Начало коллекции он, тогда еще Джастин Ковзински, положил в восемь лет, не за год и не за два до того, как хотя бы представил себе, что однажды станет кем-то другим. В тот день он брел куда-то через восточное поле и вдруг услышал металлический хруст под ногой, а присев поглядеть, на что наступил, выковырнул из грязи стреляную гильзу от дробовика. Вероятно, одну из отцовских. Дело было осенью, а по осени старик часто ходил пострелять индеек. Джастин понюхал треснутый, сплющенный латунный цилиндрик. Ноздри защекотал легкий запах пороховой гари — пожалуй, что неприятный, однако странным образом завораживающий, влекущий к себе. Так гильза в кармане дешевых рабочих штанов отправилась с ним домой, где и нашла себе место в одной из пустых конфетных коробок матери.
Вскоре к ней присоединились два целых, заряженных патрона тридцать восьмого калибра, «позаимствованных» в приятельском гараже, несколько любопытных, серебристого цвета, стреляных гильз, найденных неподалеку, на стрельбище, а еще патрон от британской штурмовой винтовки со средний палец длиной. В обмен на последний пришлось отдать вещь немалой ценности, номер «Крипи» с обложкой Фразетты[15], однако Джастин чувствовал, что с обменом нисколько не прогадал. По вечерам, улегшись в кровать, он снова и снова рассматривал собранное, любовался игрой звездного света на отшлифованных боках гильз, нюхал увесистые свинцовые пули, будто кто другой — ленточку, сбрызнутую духами возлюбленной, и запах свинца точно так же порождал в голове множество мыслей, множество сладких, невыразимо приятных фантазий.
Старшеклассником Джуд привязал британский патрон к кожаному шнурку и носил на шее, пока директор школы не отобрал. И до сих пор удивлялся, как только не пристрелил кого-нибудь после этого: казалось бы, все необходимое «школьному мстителю» — гормоны, обида, боеприпасы — вот оно, налицо. Многие никак не поймут, откуда на свете «Колумбайны» берутся, а он, Джуд, никак не мог взять в толк, отчего подобные вещи происходят так редко.
И вот все они снова вернулись к нему — и смятая гильза от дробовика, и серебристые гильзы со стрельбища, и даже двухдюймовый патрон от AR-15, хотя его-то в коробке уж точно быть никак не могло: директор назад не отдал. Что это, как не угроза? Очевидно, таким манером явившийся к Джуду посреди ночи мертвец, покойный отчим Анны, хочет сказать, что их дела еще не закончены.
Мысль, конечно, бредовая. Появлению коробки с патронами в шкафу наверняка могла бы найтись целая дюжина куда более правдоподобных, разумных объяснений, однако Джуду плевать было, что там разумно, а что нет. Благоразумием он не блистал сроду. Заботила его правда и только правда. Мертвеца среди ночи он видел собственными глазами. Может, в залитом солнце кабинете Дэнни и сумел на пару минут выкинуть ночные события из головы, сделав вид, будто ничего этакого не случилось — но видел же. Видел.
Взяв себя в руки, он снова, куда спокойнее, оглядел россыпь патронов и гильз, и тут ему пришло в голову еще кое-что. Может быть, это не просто угроза? Может, в ней есть еще какой-нибудь смысл? Может, мертвец, дух покойного, советует вооружиться?
Джуд призадумался. Да, «супер, блэкхок» калибра 44 лежит себе в сейфе под рабочим столом… но в кого из него стрелять-то? Ясное дело, призрак, скорее всего, существует только в его собственной голове. Возможно, все призраки, сколько их ни есть вообще, обретаются исключительно в человеческих головах и нигде более. Выходит, чтоб в него выстрелить, ствол нужно к виску приставлять?
Смахнув патроны и гильзы в материнскую коробку из-под конфет, Джуд с маху накрыл ее крышкой. Нет, патроны ему не помогут, это уж точно… однако на свете имеются и другие боеприпасы.
Один из углов студии занимал стеллаж с собранием книг — всевозможных книг об оккультном и сверхъестественном. Примерно в то самое время, когда Джуд только начал записываться, к вершинам популярности взлетели «Блэк Саббат», и менеджер Джуда посоветовал хоть намекнуть, будто он тоже с самим Люцифером на «ты»: не повредит, дескать. К изучению психологии групп и методов массового гипноза Джуд, рассудив, что фанаты — хорошо, а собственная секта — еще лучше, уже приступил, а после этого дополнил список «к прочтению» трудами Алистера Кроули и Чарльза Декстера Варда и принялся методично, дотошно, без всякого удовольствия штудировать их, старательно подчеркивая основные понятия и ключевые мысли.
Позже, после того как он стал знаменит, всевозможные сатанисты, виккане и спиритуалисты, послушав его песни и по простоте душевной решив, будто он вправду разделяет их увлечения — хотя на самом деле для Джуда вся эта чушь была только деталью образа наряду с кожаными штанами, — наприсылали ему целую кучу других (спору нет, крайне занятных) книг: маловразумительное наставление по отчитке бесноватых, изданное католической церковью в тридцатые; перевод пятисотлетней давности сборника нечестивых, богопротивных псалмов, написанных каким-то свихнувшимся тамплиером, поваренную книгу каннибала…
Джуд сунул коробку с патронами на полку, посреди книг. Охота отыскать каподастр и сыграть что-нибудь из «Скинэрдов»[16] исчезла, как не бывало. Вздохнув, он провел ногтем по твердым, солидным корешкам книг.
От холода в студии пальцы одеревенели — страницу не подцепить, и к тому же Джуд сам толком не знал, что искать. Какое-то время он с немалым трудом продирался сквозь крайне запутанные рассуждения о зверях-фамильярах, животных исключительно чутких, связанных с хозяевами узами любви и крови и при этом наделенных даром разбираться с мертвыми, так сказать, непосредственно. Однако изложено все это было таким дремучим, восемнадцатого столетия английским без запятых, без точек, что Джуд, просидев над одним-единственным абзацем битых десять минут, так и не понял прочитанного и отложил книгу в сторону.
В другой книге его взгляд зацепился за главу об одержимости демоном либо злонравным духом. На одной из утрированных, карикатурных иллюстраций к ней изображен был старик, распростертый на кровати среди скомканных простыней с выпученными в ужасе глазами, с широко разинутым ртом, а изо рта его, глумливо скалясь, лез наружу отвратительный голый гомункул. Впрочем, дела старика могли обстоять и хуже: возможно, мерзкая тварь лезла не наружу, а внутрь.