дачу и разводили сад, похожий на нежинский, а у своей бывшей экономки и по совместительству няни внука, Варвары Ивановны Марченко, – ее обнимает на одном из снимков маленький печальный мальчик Сережа Королев.
Не хотела Мария Матвеевна своих детей отягощать. Иногда в ответ на очень ласковые письма Сергуни, не удержавшись, видимо, совсем было ей в те минуты тягостно, жаловалась, что одиноко ей у чужих людей.
Только умирать приехала к дочери в Москву. И даже в последние часы жизни проявилась ее жертвенность: Мария Матвеевна всю жизнь была очень верующей, но, зная, что ее любимый внук Сергей арестован и похороны по православному обряду, противоречащие советской идеологии, могут навести новые беды на него и на всю семью, отказалась от отпевания в церкви.
Н.С. Королева с внучкой Марией
О детстве и юности Королева писали биографы, набор фактов и свидетельств известен и по причинам времени обновиться уже не может. Однако обойти эти годы в повествовании никак нельзя: они формируют чертеж личности. Так первые заготовки проектировщиков в дальнейшем превращаются в макет конструкции, обретая завершенность в выбранном материале. И нельзя не признать, что каждый биограф смотрит на одни и те же события несколько иначе, привносит в общую картину свои штрихи, порой изменяющие освещение и проясняющие портретные черты, до этого менее отчетливые. Поэтому пусть читатель простит некоторые вынужденные повторы.
Роль бабушки в формировании характера Сергея Павловича Королева трудно переоценить. Даже в лексике Главного нет-нет да и мелькали красочные народные обороты. Ее сильный смелый нрав, упорство в достижении цели – тоже отразились в его личности. И «талант снабженца», отмечаемый всеми, в нее, а не в деда. Дед, несмотря на лавку, к торговле относился как к делу вынужденному.
Общительную и удалую Марию Матвеевну знал весь город – такая у нее была мощная харизма. К тому же бабушка любила все новое, даже не побоялась однажды спуститься в подводную лодку. И это передалось внуку!
Вообще, нежинские женщины славились с давних времен не только хозяйственностью, но и своей решительностью. По одной из легенд, Петр I перед пришествием шведов все казачьи части отвел под Полтаву и в Нежине остались одни женщины да комендант. Узнав об отсутствии казаков, шведы окружили город. Однако хитроумная жена коменданта обманула врага: переодев нежинских женщин мужчинами, вывела их на городской вал, – шведы приняли переодетых за большой полк и от города отступили.
Другие женщины тоже оставили свой след: местные жители были уверены, что в одном из монастырей проплакала свои оченьки и отошла к Господу своенравная Матрена Кочубей (Мария в «Полтаве» Пушкина) – крестница и любовница гетмана Ивана Мазепы. Историки, правда, этот факт опровергают, а народ все равно верит. И верит, что родственница семьи Разумовских, скончавшаяся молодой, внезапно ожила на третью ночь в нежинской церкви, отчего отпевавший ее семинарист тут же умер от ужаса. История про воскресшую деву так впечатлила Гоголя, что он сочинил своего «Вия».
Вот каких занимательных и поучительных легенд был полон город Нежин! Небольшой, зеленый, красивый. Его древние соборы образовывали крест. Епископ Стефан Яворский, Местоблюститель Патриаршего престола Русской православной церкви, подарил свою огромную библиотеку редких книг им же и основанному в начале XVIII века мужскому Благовещенскому монастырю. Ореол культуры над городом витал.
Москаленки к культуре тяготели: Мария Матвеевна привлекала в дом образованную молодежь – и тогда танцам, музицированию, мелодекламации, горячим беседам не было конца.
Кстати, в Нежине родился и провел детские годы Юрий Федорович Лисянский, вместе с Иваном Крузенштерном руководивший первым российским кругосветным плаванием. При желании можно усмотреть нечто символическое в том, что полет вокруг Земли первого искусственного спутника и первое для России кругосветное плавание состоялись благодаря двум мальчикам, выросшим в Нежине…
«Маленький черноглазый мальчик сидел на ступеньках дедовского дома и улыбался солнечным зайчикам, прыгнувшим из весенних луж на уже сухое и теплое дерево крыльца. Он улыбался, он не знал, что у него уже нет отца»[2], – грустно записал в блокноте Ярослав Голованов. Он все стоял и стоял против каменного дома и представлял сменившую мужа за прилавком полноватую, очень подвижную Марию Матвеевну. И вспоминал свое детство: постоянную службу и разъезды родителей-артистов. Как скучал он по маме, как ждал ее возвращения! А для маленького Сережи Нежин – это разлука и с отцом, и с матерью. Мария Николаевна уже училась в Киеве на Высших женских курсах. Она выбрала французское отделение – хотела, наверное, походить на девушку из дворянской среды.
Голованов прав: на всех нежинских фотоснимках Сережа очень печален. Как-то, уже став Главным конструктором, Сергей Павлович обронил грустные слова: «Детства у меня не было».
Человеческая память слоиста. Первые ее слои потом уходят в глубину – и человек забывает свои самые ранние детские впечатления. Остаются только самые яркие, те, в которых блеснет прообраз будущей судьбы. Но в возрасте четырех-пяти лет ребенок еще ясно помнит себя двух-трехлетним. И Сережа тоже помнил. И очень тосковал об отце. О его теплых руках, о его объятиях, о его родной улыбке – Павел Яковлевич любил сына и не хотел с ним расставаться, даже пытался вернуть Сережу через суд.
Ребенок ждал отца все время: вот откроется калитка, и он войдет. Но калитку всегда закрывали на замок: так приказала родителям Мария Николаевна, опасавшаяся, что отец выкрадет сына. Сережа залезал на высокую крышу погреба и все смотрел, смотрел на улицу: не идет ли отец, не приехала ли мама. Тянулись груженые подводы, уличная вечная суета наводила дрему, Варвара Ивановна наконец открывала калитку – это приходила учительница гимназии, похожая на преподавательницу из «Легкого дыхания» – рассказа Бунина. Когда бабушка заметила, что Сережа сам научился читать, она пригласила Л.М. Гринфельд для занятий с ним. Позже Л.М. Гринфельд вспоминала, что Сережа жил в окружении взрослых, знакомых детей-сверстников у него не было, он не знал игр с ребятами и часто бывал совершенно один в доме. В одиночестве он строил башни, дома, мосты из кубиков и дощечек. Быстро освоил счет и арифметические действия и проявлял пытливость: с удовольствием слушая, как читает учительница басни Крылова, допытывался до значения незнакомых слов.
Порой уделял племяннику ласковую минуту внимания дядя Вася, брат матери, студент того же Нежинского историко-филологического института, который окончил Павел Яковлевич Королев. Сохранилось его фото, на котором пятилетний мальчик оставил трогательную надпись печатными буквами: «Дорогому Васюне от Сережи».
Детское одиночество развивает и усиливает интуицию. Один из основателей корпорации Sony Ибука Масару подчеркивал, что задача воспитателей – не заглушить ее голос. Он писал (да и не только он!): «Интуиция – важное условие любого значительного достижения. Все великие изобретатели полагались на свою интуицию, несмотря на свои огромные знания и опыт. Интуиция перекрывает все пять чувств…»[3]
…В 1914 году началась Первая мировая война. Вскоре на улицах появились раненые. Плохо стало и с торговлей. Окончательно поставил семью Москаленко под угрозу разорения предприниматель Гордин – зная, что даже до императорского двора дошла слава о нежинских огурчиках, он начал массовое производство соленых огурцов. Тягаться с заводчиком Мария Матвеевна не смогла.
Свернули торговлю, продали любимый дом с чудесным садом, переехали в Киев.
А за четыре года до этого произошел один эпизод, который обязательно отмечают в рассказах о детстве Королева, – полет на самолете Уточкина летом 1910 года, увиденный маленьким Сережей Королевым, пришедшим с бабушкой и дедом на ярмарочную площадь Нежина.
Наталья Сергеевна Королева тоже пишет о полете Уточкина в книге «Отец»: «В семье еще долго говорили об этом событии, и Мария Матвеевна заявила: “Пока не полетаю на самолете, не умру”. К сожалению, ее мечта так и не сбылась. А Сереже Королеву открылось необычайное: “Оказывается, не только птицы, но и человек может летать!”»
Давайте попытаемся восстановить туманный след детского впечатления.
Одинокий мальчик, лишенный детских игр со сверстниками, живущий за крепко запертой калиткой, внезапно оказался на ярмарочной площади, до краев полной людей, горящих единым факелом возбужденного ожидания, а после того, как небольшой самолет-биплан, грохоча, взлетел, – экстатического, плещущегося восторга. Кто-то кричал, что полет слишком короткий, такие возгласы тонули в общем ликовании и аплодисментах. Обилие ликующих людей должно было потрясти ребенка. И восторг бабушки, вскричавшей:
– Чудо!
И удивление деда, повторившего:
– Чудо.
Все эмоциональные краски этой грохочущей, гудящей, рукоплещущей удивительной картины слились в нечто необыкновенное. А сам полет поразил так сильно, что у Сережи сразу появилась новая игра – он залезал в пустую бочку, приготовленную для огурцов, и представлял себя пилотом. Поразило его и то, что летчика, вызвавшего людской восторг, звали Сергеем. Он знал, что он тоже Сергей.
Имя человека, потрясшего наше воображение, совпадающее с нашим собственным, может стать тайным сигналом, определяющим не только отдельные события нашей жизни, но в некоторых случаях – линию судьбы. Тем более в детстве, когда личность еще не до конца сформирована, не отделена от окружающих четкими границами, сливается с ними, – тезка воспринимается ребенком как часть собственного «я». И, став взрослыми, мы нередко принимаем решения, не отдавая себе отчета в обусловленности выбора вещами, нами на сознательном уровне не замечаемыми, – об этом феномене психики догадывается каждый склонный к самоанализу