27
Прошлой ночью Бог ширялся со мной.
Я поделился своей иглой,
Вот только он колется Эмпайр-стейт-билдингом.
Погнал по вене Con Ed.
Его волосы торчали над всем
Манхэттеном.
Глюки перли сквозь кожу.
Иисус потянул его за руку,
Сказал:
Ладно тебе, папаша.
Но Бог – он устал, он
Очень стар.
Ладно тебе, папаша, пошли домой
Бог трясет головой,
Закручивая небеса.
Смотрит вниз, на меня,
Он большой.
Говорит:
Я люблю это,
Люблю тебя,
Люблю вас всех.
Ты любишь крыс, говорю.
Да, люблю.
Ладно тебе, папаша, пошли, плохо будет выглядеть
В газетах,
Что ты здесь с ним.
Сын мой, говорит Он.
Его изменили.
Разбили мое сердце.
Но Иисус, Он наконец
Уводит Бога.
Возвращается.
Смотрит на меня.
Говорит: посмотри на себя.
Не стыдно?
У меня теперь мало что есть.
Но.
Бог ширялся со мной прошлой ночью.
ЛитВиз-21/1 Подсеть A (Дэвид Шайн): «Рождественское утро, но АСИДАК сегодня не с нами, хотя мы читаем ее слова, рассматриваем фотографии, сделанные ее «детками-монетками» и мобильными разведчиками; эти фотографии были отправлены нам почти четыре года назад, и АСИДАК к этому моменту уже четыре года выполняет свою миссию, наматывая круги возле альфы Центавра B.
«Это первое Рождество с тех пор, как человечество узнало, что не одиноко. В это Рождество нам следует сделать паузу и задуматься о новой истине: мы не единственные дети Господа. Возможно, мы еще и не самые развитые, и не самые приятные, с Его точки зрения.
«Посмотрите на информационное табло. Не отключайте комментарии. Мы знаем, что вы настроились на ЛитВиз-21 ради таких памятных моментов. Наш век – просвещенный век. Пришло время взглянуть в лица нескольким прописным истинам».
28
Мэри Чой проснулась в постели возле Эрнеста, закинувшим руку ей на грудь, и изумилась тому, как приятно спать не одной. Обычно ее раздражало, что кто-то занимал место в ее постели, даже Эрнест. Теперь это казалось правильным. Эрнест открыл глаза, осмотрел одну грудь без соска и пробормотал: «Ах, пожалуйста. Вынь его для меня».
Улыбаясь, она выпустила сосок и окрасила его в розовый на косаточно-черном. Добавила ему чувствительности. Эрнест подобрался к соску как младенец, поцеловал его и нежно втянул в рот.
– Ты обещал, – сказала она.
– Обещал. Да. – Он приподнял голову и улыбнулся ей. – Сегодня утром я не способен на похоть.
Она скептически подняла бровь.
– Во всяком случае до кофе и завтрака. Мне нужно что-нибудь жидкое.
– Ты должен показать мне, над чем работаешь.
– Сначала завтрак. Обещаю, обещаю. – Он попятился от ее щекочущих пальцев и протянул ей изысканный халат из псевдошелка с разработанным им самим рисунком на базе нано. Заключенный внутри двухмерного изображения на черной ткани золотой дракон шевельнулся, уставился на нее, стрельнул языком и дохнул пламенем. Она, довольная, покрутилась перед высоким зеркалом. Халат сел идеально. Эрнест принес его, пока она спала. Он наблюдал за ней от двери, придерживая рукой запахнутый простой, но из настоящего красного шелка халат, доходивший ему до бедер. – Нравится?
– Красиво, – сказала Мэри.
– Он твой. Если не нравится черный фон, есть еще два варианта. Просто скажи «зеленый, пожалуйста» или «коричневый, пожалуйста».
– Зеленый, пожалуйста.
Халат пошел рябью от подола до выреза и стал темно-зеленым.
– Коричневый, пожалуйста.
А затем цвета осенних кленовых листьев под ярким солнцем.
– Это не просто прекрасно, – у нее перехватило горло. – Он моего размера, подогнан по моей фигуре. Ты создал его специально для меня.
– Это меньшее, что я мог для тебя сделать, – сказал Эрнест с легким поклоном и отступил. – Завтрак через пять минут.
Мэри не опознала ничего, кроме хранилища нано да печи, которая казалась более сложной, чем ее собственная. Она ни к чему не посмела бы здесь прикоснуться. Его кухня была чудом экспериментальной или изготовленной на заказ техники, собранной из не принятых для промышленного производства образцов или полученной в обмен на его творения.
Она всегда плохо представляла, какими путями расходится искусство Эрнеста, просто знала, что он был тщеславен никогда не хвастался никогда не делился своими секретами и никогда не испытывал недостатка в средствах – почти полная противоположность немногим другим художникам, кого она знала.
– Ты работаешь еще над какими-то проектами одежды?
– Нет. – Он постоял, задумавшись, перед машиной, производящей наноеду, затем сел на старую деревянную табуретку перед панелью управления вкусом, формой и цветом и ловкими движениями задал настройки для того, что они будут есть. – Просто получил новый набор особых белков для тестирования. Плоскопанельные ткачи и манипуляторы углеводородами. Подобное довольно широко применяется в производстве тканей. Псевдошелк не проблема.
– Но такие свойства…
– Ты и раньше видела такие свойства.
– Великолепное разрешение. – Она потянула за лацкан халата большим и указательным пальцами. Рога дракона проскользнули под ее большим пальцем, ощущаемые как небольшие бугорки на шелке-сырце. – Прекрасная ручная работа.
– У дракона шестьдесят моделей поведения, – сказал он, продолжая заниматься настройкой машины. – Никогда не угадаешь, как он поступит в следующий момент. Можно только велеть ему «замри». В остальных отношениях он неприрученный, как и положено дракону.
В печи начал быстро формироваться завтрак: пленка красноватого нано пополнялась материалом из лунок и боковых желобков в стеклянном блюде и поднималась, как выпекаемый хлеб. В большинстве домов наноеда готовилась не на виду у гостей; но не в доме Эрнеста.
Через три минуты красная пленка соскользнула, открыв тонкие коричневые похожие на хлеб ломтики копченую рыбу яблочное пюре яичницу с зелеными и красными вкраплениями. Печь автоматически нагрела все до оптимальной температуры, затем открывала дверцу и выдвинула еду наружу для осмотра.
– Пахнет прекрасно, – сказала Мэри. – Гораздо лучше, чем покупная.
– Я подумываю о том, чтобы снять некоторые ограничения со своих кухонных нано и посмотреть, что получится. Но я не ставлю опыты на гостях. – Эрнест выдвинул из-под старинного деревянного стола два стула, затем налил из фруктовницы свежего апельсинового сока, и они сели завтракать.
– Выпендриваешься, да? – спросила она тихо, смакуя яичницу. – Ты можешь позволить себе все это в виде продуктов с фермы.
– Ты заметила бы разницу? – спросил он.
Она покачала головой.
– Тогда в чем смысл? Нано дешевле. Я хороший повар.
Мэри ухмыльнулась.
– Значит, выпендриваешься.
– Ну, ты сама спросила, – сказал Эрнест.
– Надеюсь, это еще не все, что ты мне покажешь.
– Нет. Я сдержу обещание. Крупный проект. Мой самый пока значительный.
– После того как ты построил что-то для своих друзей из Второго Западного Комплекса?
– Тот уже давно закончен. Они в жизни не догадаются, что то был бросовый хлам с моей последней выставки. У них нет вкуса, и у их финансовых консультантов тоже. Будут сохранять его в течение пяти лет, надеясь, что он подорожает, и продадут на затоваренном рынке… получат ноль.
– Тогда они насядут на тебя. – Она искренне беспокоилась, что эти люди действительно на такое способны.
– К тому времени мы поженимся. Ты защитишь меня.
Мэри жевала, пристально глядя на него, отвела взгляд и снова уставилась на него, медленно моргнув.
– Хорошо, – согласилась она.
Эрнест разинул рот.
– Ешь, – поторопила она. – Очень хочется поскорее увидеть.
– Ты выйдешь за меня замуж?
Она улыбнулась.
– Ешь.
День был ясный и теплый, зимние облака сгрудились на востоке, прибрежный туман рассеивался, уносясь куда-то на запад. Эрнест был в строгом костюме, длинные волосы заплетены в косы, в руках планшет и портативная система управления нано. Он проводил ее по потрескавшемуся тротуару туда, где ждал длинный черный лимузин.
– Ты можешь себе это позволить? – спросила Мэри, скользнув в просторный салон.
– Для тебя все, что угодно.
– Не люблю драму, – предупредила Мэри.
– Дорогая моя, весь этот день будет драмой. Ты хотела увидеть.
– Ну…
Он приложил палец к ее губам, подавляя протест, и назвал системе управления лимузином адрес в теневой части старого центра города.
– Банкер-Хилл, – сказал он Мэри. – Один из моих любимых районов.
Лимузин плавно разогнался по несамоуправляющей улице, нашел старую трехъярусную автомагистраль, свернул на самоуправляющую полосу и повез их через теневую зону к старому центру. Эрнест называл древние здания Лос-Анджелеса, многие из них Мэри хорошо знала. В этом большом лоскуте она провела много времени на втором семестре обучения.
– Здесь проходила Пасадинская скоростная магистраль, – сказал Эрнест. – Когда я был маленький, тут все перерыли и поставили на опорах восемь самоуправляющих трасс. – Эрнест был на четыре года старше Мэри. – Именно тогда весь район холмов стал считаться вторым сортом. А ваши любители странного и творцы техноискусства теневой зоны возвращают ему былую славу… Не то чтобы мы когда-нибудь сравнились с Комплексами.
– Вы даже не собираетесь попробовать?
– Мы пробуем, – сказал он, кивая. – Но позволь мне хотя бы грубую попытку самокритики.
Лимузин высадил их под высоким красным навесом перед входом в отель. На боках навеса блестело золотистыми буквами слово «Бонавентура». За навесом, однако, двери не было; ее заменила или, возможно, съела плита из чего-то, что напоминало камень, но в чем Мэри признала активированное строительное нано.
– Консорциум, в который я вхожу, купил эти башни два года назад, – сказал Эрнест. – У меня в нем сороковая доля. Мы разработали нано и заключили контракт с фирмой-поставщиком, чтобы его питать. Оно полностью преобразует здание. В конечном итоге оно растворит старую сталь, оставив вместо нее только наноструктуры… Получится самый причудливый комплекс студий-галерей во всей теневой зоне Лос-Анджелеса.
Когда Мэри выходила из лимузина, Эрнест учтиво подал ей руку.
– Я бы непременно показал тебе его готовым, – сказал он, – но, возможно, так даже интереснее.
Она вышла из-под навеса и посмотрела вверх на два огромных цилиндра, серо-черных от нано, безмолвных и неподвижных под голубым небом.
– Старого стекла уже нет. Мы полгода дожидались разрешения на деструктуризацию. Теперь здесь только старое железо, композиты и нанопрокины. Хочешь увидеть прокины? У нас проложены безопасные мостки, а некоторые интерьеры наверху уже готовы.
– Веди, – сказала Мэри.
Эрнест навел пульт управления на однородную плиту, и образовалась небольшая дыра, которая быстро расширялась и превратилась в примитивный дверной проем. Края дверного проема вибрировали так быстро, что расплывались.
– Не дотрагивайся, – предупредил Эрнест и двинулся впереди ее по узкому туннелю. Стены гудели, как пчелиный рой. – Очень горячо, можно обжечься. Нам пришлось получить лицензию на использование воды в промышленном объеме, а потом выяснилось, что лучший нано для этой работы не нуждается в воде. Мы нашли ему способ самоохлаждаться. А воду сохраним для более поздних разновидностей нано, отделочников.
Мэри кивнула, хотя очень мало знала о нано и их свойствах. Туннель вывел их в теплую стеклянную трубу диаметром около трех и длиной около тридцати метров, проходившую над огромной ямой, заполненной громоздкими серыми кубами цилиндрами многоножками, крабообразными созданиями, тоже несущими множество кубов и цилиндров. Мэри ощутила дрожжевой запах моря. Солнечный свет просачивался сквозь чередующиеся слои красного и синего тумана. Туманы с жутковатой целеустремленностью обтекали гигантские прокины и просачивались сквозь них. Внизу некоторые из движущихся кубов оставляли за собой каркасы стен; другие кубы, двигавшиеся в нескольких метрах за ними, прокладывали в этих каркасах оптоволоконный кабель, а также каналы подачи энергии и жидкостей. Между стенами громоздились покрытые серым неуклюжие корпуса древних кондиционеров и вентиляционные трубы, уже удаляемые утилизирующим и перерабатывающим нано.
– На этом уровне через несколько дней все закончат, – сказал Эрнест.
– И что здесь будет?
– Там, где мы сейчас, на первом этаже, выставочный зал для обитателей Комплексов. Для любого, у кого достаточно денег. Оборванцы из теневой зоны обеспечивают техноискусство, меценаты из Комплексов наслаждаются «примитивной обстановкой».
– Звучит подхалимски, – сказала Мэри.
– Не следует недооценивать нас, милая комплексоидка, – предупредил Эрнест. – Для привлечения внимания у нас здесь будут несколько лучших художников из Комплексов. – Он, похоже, был разочарован ее прохладной реакцией. На самом деле здешняя бурная деятельность заставляла ее нервничать. Она не видела собственной реструктуризации, проведенной бесконечно более утонченными нанослугами доктора Самплера; вид этого великолепного старого отеля, которому обновляли кожу и кости, заставил Мэри содрогнуться. Она взглянула на шрамы, оставленные нано на пальцах Эрнеста. Перехватив ее взгляд, он поднял руки и, покачав головой, сказал: – Такого больше не случается. Я с ними отлично управляюсь, Мэри. Не беспокойся.
– Извини. – Она поцеловала его и незаметно поежилась, когда наноматериал брызнул на трубу, в которой они стояли, и закрепился на противоположной подпорке, застывая в дряблый цилиндр. – Это не полностью твой проект, – сказала она. – Над чем работаешь ты?
– Это станет кульминацией, – сказал он. – В нашем распоряжении весь день?
– Надеюсь.
– Тогда позвольте мне раскрывать тайну неторопливо. И пообещай кое-что. Ты никому не расскажешь.
– Эрнест… – Мэри попыталась изобразить раздражение, но очередной выброс нано помешал ей, и она пригнулась под стремительно проносящейся тенью. Он ободряюще прикоснулся к ней и побежал по трубе дальше, жестами подзывая ее.
– За мной, там много интересного!
Она догнала его в другом отрезке трубы, в середине старого отеля; теперь это была огромная полость, в которой лежали дремлющие мегапрокины.
– Атриум, – сказал он. – Это был красивейший отель. Стекло и сталь, как на космическом корабле. Но денежные потоки хлынули в Комплексы, и он не сумел выжить за счет местных жителей и иностранных студентов. В 2024 году стал прибежищем религиозной секты, но секта обанкротилась, и с тех пор он переходит из рук в руки. Никому не приходило в голову превратить его в прибежище художников – у художников никогда не бывает таких денег!
Труба закончилась у потертых латунных дверей старого лифта.
– Он надежный, – сказал он. – Его переделаем в последнюю очередь, а то и сохраним… Комитет еще не решил. – Он ткнул в белесую от времени термочувствительную пластиковую кнопку, и двери с лязгом распахнулись. – Поднимаемся. – Эрнест вошел в лифт после нее. Расхаживая взад-вперед по затертому ковру, он ухмылялся и сжимал кулаки. – Ты должна пообещать ничего не рассказывать.
– Не стучу и не треплюсь, – сказала она.
Он серьезно посмотрел на нее.
– Это не шутки, Мэри. Действительно не шутки, и совершенно секретно. Пожалуйста, обещай. – Улыбка исчезла с его лица, и он облизнул пересохшие губы.
– Обещаю, – сказала она. Человек, в отношениях с которым она планировала обязательства. Сокровенное стремление одиночки. Один – крепость только тогда, когда один. Двое – значит, брешь.
Он взял ее руки в свои и сжал, снова улыбаясь.
– Наверху моя студия. Там все уже готово, недели две как. Но я перевез свои манатки еще раньше. Там пока жарковато – нано выделяет тепло. Но это не доставляет неудобств.
– Веди, – сказала она, пытаясь возродить утренний прилив приязни. И спросила себя, не следует ли счесть свои ощущения серьезным изъяном? Она и раньше с Эрнестом чувствовала нечто подобное, но ей удавалось обернуть это теплотой чувств и забыть: сигнал предупреждения.
Мэри вспомнила, как впервые встретилась с Эрнестом.
– Здесь есть свет, – сказал он, распахивая дверь в широкий коридор. – И очень много места.
Два года назад. Она как раз получила повышение. Пошла на вечеринку в Первый Северный Комплекс, чтобы расслабиться в обществе трансформанта-мужчины, менее экстремального, чем сама, с которым познакомилась на семинаре по карьерному росту временных работников. Мэри услышала, как Эрнест с другого конца комнаты перебрасывался колкостями с хорошо одетыми художниками из Комплексов и их менеджерами в псевдокостюмах. Тогда он был жестче, осознавал собственный блеск и язвил от разочарования. Остроумный, напористый, очаровательно грубый; художники и менеджеры наслаждались, спокойно и зачастую раздражая, – поведение, типичное для корректированных. Мэри совсем не понравилось то, что она слышала, но когда они потом случайно пересеклись на какой-то тусовке, он принял то, что она трансформантка, глазом не моргнув и без сальной ухмылки, рассказал кое-что поучительное о сообществах художников в теневой зоне, с мальчишеской гордостью показал ей проекцию, превратившую рукав его костюма в караван клоунов, и нанобокс, изготавливавший подобия скульптурных портретов из пляжной гальки. Он подарил ей тогда ее портрет, изготовленный прямо там же из камня, отыскавшегося в его кармане. Затем выразил свое восхищение и желание пообщаться за пределами тусовки. Она отказала: он казался более привлекательным, чем при первом знакомстве, но прежняя дерзость отталкивала. Он проявил настойчивость.
По приказу Эрнеста дверь студии открылась. Едва Мэри вошла, как по периметру просторной круглой комнаты начали загораться огни. Ослепительные пятна создали высокую и широкую «слепую» зону. В нише над ними и над дверью загорелся ряд дополнительных огней.
В дальней части широкого пространства проступил контур обнаженной женщины длиной метров десять и высотой шесть; ее рука тянулась к подвешенному кубу, преувеличенно большие бедра состояли из чередующихся участков хрома и блестящей начищенной бронзы, колено серебряный диск на бронзе, локоть золотой диск, глаза скрыты в глубокой тени. На один головокружительный момент Мэри испугалась, что скульптура чересчур тяжелая, такая, что продавит пол и они все упадут в сердитую пасту прокинов.
– Она полая. Это не металл, – сказал Эрнест. Затем сделал короткий танцующий шажок, едва сдерживая восторг. – Большая часть всего этого вообще не здесь. Вот единственная подсказка, какую я тебе дам. Продолжай. Исследуй.
– Она доделана? – нерешительно спросила Мэри.
– Еще несколько недель. Небольшие доработки. Предполагается, что это сможет оценить любой человек от десяти до двадцати, всегда что-то новое. Ну же. Потрогай.
Мэри неохотно подошла к его творению, опустив голову поглядывая вверх поджав губы. Кто его знает, чего ожидать. Она видела достаточно работ Эрнеста, чтобы понимать: видимая форма – лишь малая часть замысла. Быстро влево вправо вверх и вниз подметить проблески проекторов, мерцание света лазеров, какие-нибудь подсказки. Сюрпризы Мэри не любила даже эстетические.
– Она не кусается. Иди, иди, – подбодрил Эрнест. Мэри повернулась к нему, досадливо вздохнула, повернулась обратно и уставилась творению в глаза под тяжелыми веками; серебряные зрачки с золотой каймой в древней зеленой бронзе следили за ней, губы сложились в бронзовую улыбку великанши Моны Лизы, голова размером с каменную глыбу наклонилась, отводя взгляд влево и вверх к чему-то несуществующему не представляющему интереса по крайней мере для древней богини – на черную изогнутую стену. Мэри невольно тоже взглянула. По матово-серой стене катились черные блестящие лакированные волны за ними проработанным до мельчайших деталей узором поднималась декоративная пена, черная лакированная русалка выходящая из волн на барельефе расчесывала тронутые лунным светом волосы.
Серебряная луна висела над серединой туловища полулежащей фигуры, лунная тень потускнела, лунный диск поблескивал как бриллиант. Мэри и фигура стояли в море ртути, очень жидкий металл плескался у ее ног. Что-то зашевелилось в мозгу, и глаза Мэри округлились. Она опустила веки, увидела параллельные линии сканирования, пересекающие ее поле зрения. Где она
Фигура поднялась во весь рост под высоченным потолком студии, возвышаясь над Мэри как крона дерева, широко раскинула руки – половая щель выделялась на бронзовом теле мерцанием лавы – и произнесла с гулкой медью в голосе: «Это ожидаемые очертания. Это те, кого мы любим, всевозможные дочери, создательницы сыновей».
Мэри увидела у ног великанши череду женщин мать и тетки сестра школьные подруги женщины из книг легендарные женщины: Елена Троянская Маргарет Сэнгер Мэрилин Монро Бетти Фридан Энн Дитеринг; все это каким-то образом было связано с тем, что она считала сутью женственности, выстроено в какой-то концепции от раннего к позднему слева направо заканчивая трансформанткой встреченной ею в централе ЗОИ Сандрой Оушок. Мэри дернулась обратно, чтобы снова посмотреть на мать, увидела ее лицо строгое неодобрительное потом смягчившееся, помолодевшее, такую мать, какой, возможно, увидела ее в самый первый раз, идеализированную, мать прежде долгих лет осуждения и, наконец, ненависти и отвержения. У нее перехватило горло и на глаза набежали слезы, но она не винила Эрнеста, потому что теперь полностью погрузилась в переживание, как в сон. Она закрыла глаза и снова увидела красные линии сканирования. Что это за
Увидела себя, какой была до трансформации, словно в зеркале, длинное платье, высоко приподнятое с левой стороны, открывает короткие ноги кожа смуглая миндального цвета приплюснутый нос большие раскосые насмешливые глаза, отцовский рот на лице матери. Эрнест ничего не знал о тех временах, и, конечно, у него не было изображения ее матери. Красные линии сканирования, которые она уже видела
На полицейских тренировках
Череда женщин растаяла, и центральная фигура светясь теплым оранжевым светом восходящего солнца, воздела руки в серебристом оперении, мерцавшем как лава очертания вагины теперь прикрывал халат как ночной туман, глаза закрывались, лицо удлинялось, крылья Мадонны росли, простираясь от рук
На полицейских тренировках с модифицированным селекционерским «адским венцом». Это были предупреждающие признаки сканирования перед пыткой наведенными фантазиями при помощи «венца»
– Эрнест! – заорала она. – Что ты творишь?
Фигура моментально вернулась в исходное положение – полулежащая и нагая, а Эрнест очутился рядом с Мэри и пытался удержать в своей ее руку, которую она выдергивала из его хватки, пятясь к выходу.
– Где ты это взял? – спросила она хрипло от бешенства.
– Что не так? Я причинил тебе боль?
– Где ты достал этот «адский венец»?
– Это не… Откуда ты знаешь?
– Боже мой, ты купил «адский венец»!
– Это не «адский венец». Он изменен и не может никому навредить. Просто сканирует и позволяет моему психотропу выбирать образы из памяти. Настроен на приятные, но значимые воспоминания.
– Это незаконно, Эрнест, господи помилуй. Это «чернокнижник», старая модель, но адски нелегальная.
– Это просто остов, если говорить технически. Старая модель, абсолютно верно. Имитирует заурядное воплощение фантазий. Не страшнее того, что можно купить в магазине игрушек.
– Сканирует линии в моей лимбической системе и зрительной коре, Эрнест! Господи. Где ты его взял?
– Исключительно ради искусства, он безвреден.
– У тебя есть свидетельство корректолога об этом?
Он вздрогнул от едкости в ее голосе и прищурился.
– Нет, боже, нет, конечно, нет. Но я провел исследование, испытывал его на себе несколько месяцев.
– Ты купил его у селекционеров?
– Бывших селекционеров. Перебежчиков.
– Другие твои контакты? – Теперь с языка Мэри лился горький мед. Ее изъян, врожденное стремление к перестраховке, цвело пышным цветом, и теперь ей хотелось влепить ему пощечину. Тем более что он вспотел и говорил сбивчиво, красивое смуглое лицо блестело от слепящих огней и мерцания лазеров. Фигура за его спиной безучастно откинулась на спину.
– Ты не можешь никому сказать, Мэри. Я ни за что не показал бы это тебе, если бы знал…
– Иметь у себя «адский венец» – федеральное уголовное преступление, Эрнест. Какой тебе прок от моего обещания, если я могу потерять статус чистейшего натурала, подвергнусь насильственной коррекции и буду изгнана из ЗОИ просто за связь с тобой? Каким надо быть идиотом, чтобы поставить меня в такое положение?
Эрнест бросил попытки объяснить, ссутулил плечи. Он покачал головой.
– Я не знал, – сказал он тихо. – Прости.
– Думаю, тебе придется вывести меня отсюда, – сказала Мэри. Ее ярость перешла в тошноту. – Пожалуйста, выведи меня на улицу.
– Лимузин отвезет нас обратно.
– Не вместе. Пожалуйста, Эрнест.
– Мэри, какого черта? – сказал он, расправляя плечи. – Это пустяк! Он безвреден. При таких обстоятельствах соблюдать букву закона смешно.
Она оттолкнула его жестикулирующие руки и быстро пошла к двери и по коридору.
– Выведи меня отсюда.
Он шел за ней, брови сдвинуты от обиды и сердито недоуменно.
– Я никому не навредил! Это никому не способно причинить вред! Что ты задумала? Доложишь об этом?
– Что ты собирался сделать с этим, продать какому-нибудь любителю искусства из Комплексов? Чтобы в его стенах оказался спрятан «адский венец» и его бы за это схватили?
– Это не продается. Это реклама, экспонат, он никогда не покинет это здание, эту студию, нет и нет.
– Ты заплатил за него селекционерам… Ты пособник нарушителей закона. Я не могу… – Она закрыла глаза, открыла рот и покивала. – Проявлять терпимость. Попустительствовать. – Она ни за что не позволила бы себе заплакать. Перед всем, что ей предстояло завтра, такое! Разочарование и потрясение осознание что ее гнев по сути не вполне рационален что ее разочарование глубокое не поверхностное, что ее поверхностное «я» и впрямь может принять это даже счесть забавным, но не глубинная личность.
Эрнест скривился, вскинул кулаки и издал громовой вопль разочарования.
– Ну иди, скажи своим чертовым зои. Иди! За что ты со мной так?
Он замер, его грудь вздымалась и опадала, взгляд вдруг стал спокойным и выжидающим. Он вытер ладонь о ладонь.
– Прошу прощения, – тихо сказал он. – Я совершил серьезную ошибку, но хотел вовсе не этого. Я причинил тебе боль.
А вот и слезы.
– Пожалуйста, – сказала она.
– Да. Конечно. – Он отдал распоряжение этажному диспетчеру вызвать муниципальное такси.
– Не стоит, – сказала она. – Я воспользуюсь мини-автобусом ЗОИ.
– Ладно, – ответил он.
29
Эта битва продолжалась слишком долго, Джон. Все знают, кто я, кроме меня. Мне не нравится мое незнание себя. Я чувствую, что день ото дня чахну. За мной охотятся. Если я скоро не узнаю, кто я, скоро, меня найдут и убьют. Игра! Это игра, в которую я мысленно играю каждый день, чтобы слова продолжали изливаться, но она помогает все хуже, и это может означать,
что это
правда.
Мартин провел утро и день в особняке Альбигони в выделенной ему комнате, съел завтрак и обед, доставленные дорогостоящими арбайтерами, и изучал книги Голдсмита. Он не хотел никуда идти, если его не позовут. Это нежелание исчезло около половины второго. Он надел комбинезон и нарукавники, осмотрел себя в зеркале и отважился выйти.
Войдя в длинную столовую, где никого не было, он прошел вдоль левого ряда стульев. Тишина впечатляла. Сквозь высокие окна столовой падал яркий, чистый – ни пылинки – солнечный свет. Хмурясь, он очень внимательно осмотрел огромные дубовые балки под потолком, послонялся по огромной механизированной кухне и отправился бродить по дому, как ребенок по волшебному замку.
Ласкаля он нашел в кабинете. Тот хмуро читал что-то с планшета.
– Где Альбигони? – спросил Мартин.
Ласкаль пожелал ему доброго утра.
– Господин Альбигони сейчас в гостиной. По коридору мимо входа, потом налево, наверх до середины лестницы и направо, третья дверь.
– Он один?
Ласкаль кивнул. Все это время он не отрывал взгляда от планшета. Мартин мгновение постоял рядом с ним, поежился и двинулся в указанную сторону.
Альбигони сидел на корточках перед высокой елкой, вокруг него лежали какие-то свертки. Когда Мартин вошел, Альбигони поднял глаза и, смутившись, принялся раскладывать свертки под елкой.
– Я не вовремя? – спросил Мартин.
– Нет. Мы… приготовили все это. – Он махнул в сторону дерева и свертков. – Заранее. Ей нравилось Рождество. Бетти-Энн. Я, пожалуй, не против. Это напоминает мне ту пору, когда она была маленькой девочкой. С самого ее рождения мы всегда ставили на Рождество елку.
Мартин посмотрел на него, сощурившись. Альбигони медленно поднялся на ноги, словно заторможенная горилла или ленивец.
– После похорон мы передадим это на благотворительность. Она не прислала нам подарки… еще не принесла.
– Примите мои соболезнования, – сказал Мартин.
– Это не ваше горе.
– Излишнее отстранение возможно, – сказал Мартин. – Иногда проблема затушевывает боль.
– Не беспокойтесь о боли, – сказал Альбигони. – Решайте проблему.
Он протиснулся мимо Мартина и обернулся – все морщины и складки на его широком, отечески добром лице сложились в унылую мину, – пошевелил пальцами, не поднимая руки, и сказал:
– Здесь можете пользоваться чем угодно. Есть бассейн и тренажерный зал. Разумеется, библиотека. Все для просмотра ЛитВизов. Возможно, Пол уже говорил.
– Да.
– Завтра встретимся в Ла-Холье. Вы составили ваш список, «путевой дневник»…
Мартин кивнул.
– Физическая диагностика Голдсмита, психосканирование, затем я хочу изучить результаты.
– Я нанял лучших неврологов. Кэрол назвала нам несколько имен… неболтливых профессионалов. У вас будет все необходимое.
– Уверен, – сказал Мартин. Играй в Фауста с другими. Какие гранты получат неврологи Кэрол? Что им посулят?
Альбигони поднял голову и посмотрел Мартину в глаза.
– Говоря откровенно, господин Берк, что бы мы сейчас ни сделали, я в этом не вижу особого смысла. Но мы все равно сделаем. – Он вышел из комнаты. Мартин ощутил рождественскую елку за спиной как чье-то присутствие. Мебель из темного дуба и клена; заблудившийся в лесу.
– Тогда пойду поплаваю, – пробормотал он. – Все в руках лучших специалистов.
30
Джон, я считаю Эспаньолу Гвинеей. Потерянной родиной. Не Африку, именно Эспаньолу. Мы говорили о том, чтобы записать твою поэму. Могу я вернуться домой? Я не знаю, что привезу с собой, какой багаж.
Надин битый час рассказывала о людях у мадам де Рош и о том, что она им сказала. Она упомянула о визите селекционера. Это произвело на собравшихся огромное впечатление; никто из них никогда не привлекал внимания селекционеров. Они проявили беспокойство, даже страх.
– Мне заявили, что тебе лучше некоторое время не приходить, – закончила она, с грустью глядя на него с дивана.
– В самом деле?
Она кивнула.
– Что ж, будет больше времени для работы.
– Я не хочу оставлять тебя одного, – сказала она. – Мне нелегко оказалось вернуться сюда. Потребовалось присутствие духа. – Она фыркнула. – Я думала, ты поймешь это и поздравишь меня.
Ричард улыбнулся.
– Ты смелая женщина.
– Мы можем отправиться в Салон. Ты знаешь. На Пасифик.
– Я предпочел бы остаться здесь.
– Они могут вернуться.
– Не думаю. Сегодня Рождество, Надин.
Она кивнула и уставилась на занавешенные окна.
– В детстве оно было для меня важным праздником.
Ричард с тоской посмотрел на свой стол. Бумага ждала. Он слегка прикусил нижнюю губу. Она не уйдет.
– Я хотел бы поработать.
– Я посижу здесь, пока ты будешь работать. И приготовлю ужин.
Она не уйдет. Вели ей уйти.
– Ладно, – сказал Ричард. – Пожалуйста, дай мне сосредоточиться.
– Ты хотел сказать «помолчи». Ты думаешь, я смогу держать рот на замке, но я в этом не уверена, Ричард. Я попробую.
– Прошу тебя, – настаивал он.
Она поджала губы, точно беззубая старуха. Он сел за стол, взял стираемую ручку, записал начало первой заряженной строки А стер тихонько сдувая катышки на ковер.
Я тщательно все подготовил, понимая, что одежда мне нужна чистой. Мне не хотелось, чтобы они приходили, форсировали осуществление моего замысла, но поделать ничего не мог; чтобы исторгнуть могильную землю из своего доброго «я», мне требовалось провести эту церемонию. Возможно, через несколько дней я отправлюсь к мадам и совершу нечто подобное там. Я начал чистить нож – и отпрянул, осознав, что это там люди, от которых действительно надо избавиться, не те бедные юнцы, что смотрели на меня, как на отца. И все равно я не мог остановиться. Ради поэзии, умершей во мне; ненавистный изгнанник, вытолкнутый прочь из роскоши своей жизни в Комплексах, я смогу все начать заново, скрыться в сельской местности, посвятить больше времени творчеству вдали от постоянных помех
– Ричард? Могу я купить еды на ужин? На кухне шаром покати, и мне понадобится твоя карточка. На моей ноль.
– Возьми, – сказал Ричард.
– Я выйду и вернусь через полчаса. Где в этом районе лучший продуктовый?
– Ангус Грин. Два квартала по Кристи, дальше по Саламандер.
– Точно. Я знаю. Есть пожелания?
Он посмотрел на нее, подняв бровь, и она снова втянула губы.
– Извини. – Открыв дверь, она оглянулась: он уже склонился над столом, писал стираемой ручкой. Закрыла дверь. Шаги по бетону вниз.
помех и роскоши тогда прозвучал наконец дверной голос. Вот оно. Новый час, новый день. Первый год. Время, все мгновения из этого мгновения, все начала отсюда. Я открыл дверь и улыбнулся.