Королева Бедлама — страница 4 из 12

Глава 41

— Мэтью! — окликнул его Джон Файв, улыбаясь широко и свободно, как никогда. — Доброе утро! Ты сегодня прямо как павлин разоделся! — Тут улыбка Джона слегка померкла: он приметил серый цвет лица и глубокие темные круги, залегшие под глазами Мэтью после беспокойной ночи на борту пакетбота.

— Доброе!

Мэтью только что сошел с пакетбота на берег и по-прежнему был в темно-синем сюртуке с жилетом и в треуголке, а на плече нес саквояж. Из гавани он направился прямиком в кузницу мастера Росса. В раскаленном жерле горна светились ярко-оранжевым угли и вспыхивали искры. Джон работал на наковальне и с помощью молота гнул железные пруты, превращая их в крюки для котелков, а в противоположном конце задымленной кузницы второй подмастерье и мастер Росс беседовали с клиентом.

— Пара минут найдется? — спросил Мэтью.

— Мастер Росс? — кликнул Джон хозяина.

Тот увидел Мэтью и хрипло проворчал:

— Вы когда-нибудь работаете вообще?

— Да, сэр, и много.

— Очень сомневаюсь, сэр. Ладно, идите, оба! Три минуты, Джон!

Трех минут может и не хватить, подумал Мэтью, однако все лучше, чем ничего.

Стояло солнечное утро четверга. На улице Джон прищурился от яркого света и крепко хлопнул Мэтью по плечу:

— Слушай, спасибо. Не знаю, что ты сделал, но без тебя тут явно не обошлось. Преподобный Уэйд в воскресенье такую речь произнес! А ты где был?

— Работал, — ответил Мэтью.

— В воскресенье? Только пастору этого не говори, пожалуйста. В общем, он нам все рассказал, еще в пятницу вечером. Мы с Констанцией, конечно, малость ошалели, но и очень обрадовались. Все-таки умирающая дочь с таким прошлым — это, может, и не очень хорошо, зато мы теперь знаем, что преподобный не сходит с ума. Больше не сходит, во всяком случае.

— Рад слышать.

— От него потребовалось большое мужество, чтобы выйти к прихожанам и выложить все как на духу. Да и до сих пор требуется, он ведь продолжает ее навещать. А вчера вот и Констанцию с собой взял. Она хотела повидать сестру и отказа не приняла.

— Надеюсь, все прошло хорошо?

— Да. Наверное. Она не стала об этом говорить. — Джон потер шею, разминая затекшие от работы мышцы. — Понятное дело, никто не рад, что Грейс живет в публичном доме, но она хочет остаться там. Отказывается переезжать. Ну, думаю, со временем все разрешится, как говорил преподобный. Ему бы сейчас со старейшинами разобраться, они ведь на него ополчились.

— Но не все же? — спросил Мэтью.

— Не все, ты прав. — Джон склонил голову набок. — Хотел спросить про Грейс, что ты про нее узнал, как и когда? Да только ты не скажешь… верно?

— Не скажу.

— Так и думал. Пожалуй, это и не столь важно…

— Да. Я пришел поговорить о важном, — сказал Мэтью, и от его серьезного тона Джон Файв сразу нахмурился. — А именно о сиротском приюте.

— О приюте? Да брось, Мэтью! Осли умер! Может, хватит уже?

— Я не про то. Если помнишь, я покинул приют в девяносто четвертом году, когда мне было пятнадцать. Тебя в девятилетнем возрасте привел туда священник, а в семнадцать мастер Росс забрал тебя в подмастерья, так?

— Так. И что?

— Вспомни, пожалуйста, с девяносто шестого и до твоего отбытия в приюте происходило что-нибудь необычное?

— Необычное, — хмуро повторил Джон, а потом с жаром воскликнул: — Слушай, Мэтью, хорош уже! Забудь ты про этот чертов приют! Не на пользу тебе…

— Любые необычные события, Джон, — перебил Мэтью. Взгляд его горел решимостью и даже одержимостью. — Я сейчас не про привычки Осли говорю. Быть может, некоторых воспитанников куда-то увозили, прежде чем отдать в семью или на работу. Может, кто-то возвращался или… — Он увидел, что Джон даже не пытается вспомнить: воспоминания о той поре его жизни и издевательствах Осли были так ужасны, что он не хотел к ним возвращаться. — Прошу тебя, Джон. Подумай. Мальчиков куда-нибудь увозили? Может, и ты ездил?

— А, вон ты про что! — воскликнул Джон и с облегчением выдохнул. — Ерунда какая. Ну да, я тоже хотел поехать, но меня не взяли. Навыков у меня не было.

— Навыков? Это каких?

Джон пожал могучими плечами:

— Ну, им нужны были такие дети, которые читать умели. И писать. И считать. Картинки срисовывать. Помнишь Сета Барнуэлла? Он туда съездил и вернулся. Говорит, слишком много от него хотели. Муштра, будто в армии. Сет и нескольких дней там не пробыл. Хотел научиться ключи изготавливать, но они зачем-то набрали парней, которые любили драться и хулиганить. Сету пару раз нос расквасили, он и вернулся.

— А что это было за место?

— Ремесленная школа.

Ремесленная школа, мрачно подумал Мэтью. Ну-ну.

— Она, случайно, не в пятнадцати милях вверх по реке находилась?

— Вроде бы да. Но говорю же, я туда не поехал. А один мой хороший друг там остался. Помнишь Билли Ходжеса? Такой высокий, тощий, как жердь? Года на два-три младше тебя.

— Да, помню его.

Ходжес был умный парень и все строил хитрые планы, как сбежать из приюта. Мечтал стать великим мореплавателем и уплыть в Вест-Индию.

— В общем, он к ним подался, его и взяли. Знаешь за что? За прекрасный почерк! Ну дела! Они из него хотели писаря сделать, чтобы записи вел и все такое. Парень без большого пальца, подумать только!

У Мэтью по спине медленно пополз холодок, а лицо, верно, из серого моментально превратилось в белое.

— Без большого пальца? — услышал он собственный голос.

— Ну да. Через год после того, как тебя забрали, Билли обувался, и его цапнул за левую руку паук, он у него в башмаке сидел. Это на моих глазах произошло, паук был не больно-то и большой, но чернющий — жуть. А потом палец стал распухать и синеть, рука болела страх как. Несколько дней Билли мучился, плакал даже — хотя, если помнишь, он был крепкий орешек. Когда Осли наконец позвал врача, палец у Билли стал такой же чернющий, как тот паук. Ну, пришлось его отрезать, а то без руки остался бы парень. Он не слишком-то и расстроился, наоборот, ходил потом и всем показывал свой обрубок, хвастался.

— Хорошо, что рабочая рука не пострадала, — сказал Мэтью.

Джон ухмыльнулся:

— В том-то и дело! Левая рука у него была рабочая, пришлось переучиваться писать правой. Может, оттого ему и легче было почерк копировать.

— Копировать почерк? Чей?

— А, да к нам иногда приходили люди и давали всякие задания. Ну, цифры складывать, копировать слова, загадки разгадывать. Они еще с нами беседы вели, расспрашивали про жизнь и все такое. Чего мы хотим добиться, что нас тревожит или пугает, таим ли мы зло на кого-нибудь и часто ли деремся. Один раз приезжал человек и смотрел, как старшие мальчики управляются со шпагой и кинжалом. Пруссак по-английски ни бельмеса не знал. Зато шпагой орудовал и левой, и правой рукой одинаково ловко.

Загадочный граф Дальгрен, подумал Мэтью. Вовсе не Капелл его ученик, а те, кто моложе и податливей.

— Зачем ученикам ремесленной школы владеть шпагой и кинжалом?

— Ну, там еще учили затачивать ножи и шпаги. Наверное, им нужны были ребята, интересующиеся холодным оружием.

Тут из двери кузницы высунулся мастер Росс — вид у него был не слишком довольный.

— Мистер Файв, вы сегодня работать собираетесь?

— Ой, да, сэр. Простите! Уже иду. — Когда кузнец скрылся за дверью, Джон сказал Мэтью: — Ладно, мне пора. А чего ты так заинтересовался этой школой? Я уже и думать про нее забыл.

— Мне кажется, это не просто ремесленная школа.

— Да? А что тогда?

— Мистер Файв!!! — донесся из кузницы грозный рык.

Джон поморщился:

— Ух! Ладно, он только лает, вообще-то, не кусается. Обычно. Давай поужинаем как-нибудь с тобой все вместе, с Констанцией, тогда и поговорим, хорошо?

Не успел Мэтью ответить, как Джон уже вернулся в кузницу. Он стоял один в ослепительно-белом солнечном свете, точно камень посреди сплошного людского потока, и думал о Билли Ходжесе, лежавшем теперь в могиле на ферме Ормонда. В последний путь его понесло не море, как мечталось, а река.

Мэтью гадал, не пытался ли Ходжес, изобретатель смелых планов побега, сбежать из ремесленной школы, чем и заслужил прогон сквозь строй.

Впрочем, нет времени предаваться пустым размышлениям, пора за работу. Он направился прямиком к дому Григсби, выбрав самый короткий путь — вдоль набережной, — и обнаружил печатника за набором свежего номера «Уховертки». Берри с ним не было. Григсби сказал, что с первыми лучами солнца та ушла работать над пейзажем, а затем принялся расспрашивать Мэтью о его поездке в Филадельфию.

— Не сейчас, Марми. Как думаете, Берри не очень рассердится, если я пороюсь в ее белье?

Григсби вытаращил глаза:

— Не понял?!

— Ой, я про комод, конечно же! — Мэтью залился краской. — Она припрятала для меня одну вещь.

— Меня можешь не спрашивать, я всего лишь хозяин дома. У вас с Берри явно от меня какие-то секреты, поэтому не стесняйся, пожалуйста… — Остальное никто не услышал, поскольку Мэтью уже ушел в комнату Берри и открыл нижний ящик ее комода, дабы извлечь оттуда блокнот.

Он спрятал его во внутренний карман сюртука. Идти было недалеко, а оттуда до ратуши и кабинета Лиллехорна — рукой подать. Да, пускай приспешники Капелла за ним следят, но отныне закон тоже начнет следить за Капеллом.

— Вернусь позже, — бросил Мэтью печатнику и вышел за дверь.

— Правильно, не надо мне ничего рассказывать! — крикнул ему вслед Григсби, уже перепачкавший себе лоб типографской краской. — Я всего лишь издатель жалкой газетенки!

Мэтью хотел было заглянуть на Стоун-стрит, семь, — взять с собой Хадсона Грейтхауса для… как бы лучше выразиться?.. подмоги? Однако, дойдя до Бродвея и повернув на юг, передумал. Нет, здесь дело тонкое. Сейчас не махать саблями надо, а вдумчиво двигать шахматные фигуры.

Он свернул налево, на Уолл-стрит, прошел мимо ратуши и вышел на Брод-стрит. Между Баррек- и Бивер-стрит он поднялся по трем ступенькам под вывеской «Поллард, Фицджеральд и Кипперинг, адвокаты» и настойчиво, как сделал бы это представитель правосудия, постучал в дверь медным молоточком.

Через несколько секунд дверь отворилась, и оттуда выглянул человек с бледным лицом и редеющими русыми волосами. Глазам его за толстыми стеклами очков как будто был неприятен дневной свет. Мэтью всегда казалось, что Брайан Фицджеральд похож на моль.

— Доброе утро, — сказал адвокат, прижимавший к груди толстую стопку бумаг, которую он, очевидно, только что достал из шкафа. Рубашка его была в чернильных пятнах, а ногти обгрызены под корень.

Мэтью вспомнил слова вдовы Шервин про то, что в конторе на нем почти вся работа, но и платят ему очень хорошо. Стало быть, он скорее мул, чем моль.

Фицджеральд поправил очки на переносице:

— Вы мистер Корбетт, не так ли?

— Да, сэр. Можно войти?

— Конечно. — Адвокат отошел в сторонку, пропуская Мэтью внутрь, а затем закрыл дверь с таким видом, словно считал свежий воздух и солнце злейшими врагами старой доброй пуританской продуктивности. — Чем могу вам помочь?

— Вообще-то, я надеялся поговорить с мистером Кипперингом. Он уже на месте?

— Да… полагаю… — Фицджеральд бросил взгляд на узкую лестницу и добавил шепотом: — Он вчера вечером никуда и не уходил.

— Неужели?

— Ну да. Боюсь… кхм, весьма сомневаюсь, что он сегодня сможет принять клиента. Зато мистер Поллард вернется с минуты на минуту. Подождете его?

— Я ненадолго. — Мэтью извлек из кармана блокнот Осли. — Только отдам ему вот эту вещь, можно?

Фицджеральд протянул руку к блокноту:

— Я с удовольствием передам…

— Нет, спасибо, — твердо ответил Мэтью и покрепче схватил блокнот. — Я должен сделать это…

— Самолично, — закончил за него человек, вышедший из кабинета на втором этаже.

— Да, сэр, — ответил Мэтью, уверенно и бесстрашно глядя ему в глаза. — Очень надеюсь, что это возможно.

Кипперинг не пошевелился. Одной рукой он прижался к стене за своей спиной, а второй — вцепился в декоративный ананас, венчавший лестничные перила. Лицо его скрывалось в тени. На нем были черные, лоснящиеся на коленях бриджи, а чулки и сорочка из белых превратились в желтые. Рукава он закатал до локтя, но не для того, рассудил Мэтью, чтобы с новыми силами встретить новый день, а чтобы манжеты не впитывали разлитое по столу спиртное. Пожалуй, если заглянуть к нему в кабинет, там найдется пара початых бутылок и изрядное количество пустых. Минувшей ночью Кипперинг явно прикончил их немало: по лестнице он шел медленным и неверным шагом, цепляясь за перила как за единственное спасение.

— Брайан, — сиплым безжизненным голосом произнес он, — можешь оказать мне услугу?

— Да, Эндрю.

— Я сегодня еще не завтракал. Будь так добр, сбегай к Салли Алмонд и принеси мне оттуда что-нибудь.

Тут ему на лицо упал свет из маленького дверного окошка, и Мэтью невольно охнул, как от удара под дых. Молодой человек, который торопился помереть, уже был одной ногой в могиле. Последний раз Мэтью видел его около недели назад: разве может живое существо так состариться и ослабеть за столь недолгое время? Плечи его ссутулились, сальные черные волосы торчали в разные стороны, а голубые глаза, напоминавшие когда-то прозрачный лед, превратились в лужи холодной мутной воды. Лицо Кипперинга, прежде по-волчьи красивое, теперь казалось изможденным: морщины превратились в глубокие темные впадины, а подбородок зарос щетиной, об которую недолго было и бритву сломать. Казалось, ему не двадцать восемь лет, а сто двадцать восемь. Мэтью с ужасом заметил, что голова Кипперинга трясется, точно у старика-паралитика.

— Какой сегодня день? — Кипперинг нахмурился, пытаясь найти ответ в заплесневелом мозгу. — Четверг? Ага! — Он выдавил чудовищную улыбку. — Значит, с утра Салли напекла кексов с изюмом. Принесешь мне парочку, Брайан?

— Я собираю документы по делу капитана Топпинга, — попытался возразить Фицджеральд. — Джоплин вот-вот вернется, и к его приходу у меня все должно быть го…

— Ш-ш-ш-ш-ш, — прошипел Кипперинг. — Все хорошо, Брайан, не переживай так. Сбегай к Салли Алмонд, пока я разговариваю с мистером Корбеттом, ладно? Ах да, вот. — Он сунул руку в карман, выгреб оттуда горсть монет и ссыпал их в ладонь Фицджеральда. — Купи себе кекс, и Джоплину один прихвати. А потом окажи мне, пожалуйста, еще одну услугу.

— Еще одну?

— Да, прошу тебя, загляни в лавку мистера Гэрроу на Дюк-стрит. Знаешь его?

— Да. Торговец рогами.

— Точно! Скажи ему, будь добр, что я до сих пор жду бумаги, которые он должен был прислать мне еще в понедельник. Сделаешь? Это очень важно!

— Я и сам занят, — ответил Фицджеральд несмело и избегая смотреть Кипперингу в глаза (уже по одному этому Мэтью понял, что он выполнит просьбу). — Эх, ладно. Раз уж это так важно.

Он удалился в свой кабинет — тесный чулан, опрятный, как петля палача, — и свалил все бумаги на побитый жизнью столик, сбежавший, судя по виду, из молочного погреба Григсби. Не сказав больше ни слова и лишь испустив вздох, в котором слышалась вся боль и долготерпение заезженных мулов, Фицджеральд подошел к двери, открыл ее и замер на пороге, щурясь на утренний свет.

— Тебе два кекса, говоришь?

— Да, Брайан. Два.

Он закрыл дверь, и Мэтью остался наедине с ходячим трупом.

Оба молчали. Наконец Кипперинг произнес:

— Если хотите, оставим дверь открытой, Мэтью.

— Нет, сэр, не вижу необходимости.

— Что ж, мое дело предложить.

— Мне бы хотелось взглянуть еще разок на ваш подвал, сэр, — сказал Мэтью, сознавая, что ему трудно смотреть в осунувшееся лицо адвоката.

— Хорошо. Мне идти первым или вы пойдете?

— Идите вы, пожалуйста.

— Конечно, конечно.

Одарив Мэтью очередной мертвецкой улыбкой, Кипперинг прошел мимо него к столику, взял оловянный подсвечник и трутницу слоновой кости, зажег фитиль, открыл дверь в подвал и по хлипким ступеням спустился во тьму.

Глава 42

— Поздравляю, — сказал адвокат, когда Мэтью последовал за ним в подвал. Кипперинг стоял в круге тусклого света, глаза его скрывала тень. — Как я понял, вы побеседовали с преподобным Уэйдом. Он не рассказал мне, о чем был разговор, но вы явно сумели на него повлиять.

— Всегда рад помочь.

— Не жалеете, что закрыли?

Перед тем как спуститься по ступеням вслед за Кипперингом, Мэтью закрыл за собой дверь, ведущую в подвал, — чтобы им не помешал вернувшийся Поллард или Фицджеральд, которого в последний момент отослали по «срочному» поручению.

— В прошлый раз, помнится, — с натянутой улыбкой заметил Кипперинг, — вы просили все двери оставить открытыми. Я даже подумал, что вы меня боитесь. Добавим немного света?

— Всегда за, — ответил Мэтью, сняв треуголку и положив ее на какие-то ящики.

Кипперинг отошел на несколько шагов, наклонился и порылся в древнем конторском шкафу. Оттуда он извлек жестяной фонарь на две свечи и зажег их от той, что была у него в руках. Затем потянулся наверх и подвесил фонарь на крюк между ним и Мэтью.

— Вот, пожалуйста, — сказал Кипперинг, когда свет озарил подвал. — Итак, на что вы хотели взглянуть?

— Ах да. Вообще-то — на сами ступени, — ответил Мэтью.

— Неужели? Вы заметили в них что-то необычное?

— Они шаткие и прогнившие, верно? Помню, в прошлый раз вы меня предостерегали и говорили, что они старше вашей бабушки. Мистер Кипперинг, а как звали вашу бабушку?

— Мою… бабушку?..

— Да. Меня интересует имя, — решительно произнес Мэтью.

Кипперинг хотел ответить, но они с Мэтью оба понимали, что любое названное имя будет ложью. Вероятно, будь Кипперинг сейчас потрезвее да покрепче духом и здоровьем, он сумел бы соврать и глазом не моргнул. Однако в своем нынешнем состоянии он не видел в этом смысла. Его полуоткрытый рот закрылся.

— Вы не помните бабушку, верно? Как не помню и я. У сирот это обычное дело.

Кипперинг молча смотрел на пламя свечи.

— Можно рассказать вам одну историю? — спросил Мэтью. — Весьма трагичную, если честно. Однако в ней есть проблеск надежды, вы сами в этом убедитесь.

— Хорошо, — хрипло ответил Кипперинг, не сводя завороженного взгляда с пламени. — Рассказывайте.

— Жили-были муж и жена, которые души друг в друге не чаяли. Его звали Николас, а ее звали — и зовут до сих пор — Эмили. Чета Суонскотт из Лондона. Когда они только поженились, никто из них не грезил деньгами. Он любил музыку и мечтал дирижировать оркестром, а она лишь хотела быть хорошей женой и матерью. Однако время шло, планы менялись. Николаса Суонскотта уговорили выкупить долю его отца в небольшой маклерской конторе, обслуживавшей несколько трактиров, и мечты юности остались в прошлом. Зато у семьи появились деньги. Поскольку мистер Суонскотт в силу характера не мечтал о наживе, своим клиентам он предлагал условия куда более заманчивые, чем остальные маклеры, — опять-таки не из коварства, просто так уж он вел дела, — и вскоре Суонскотты разбогатели. Это не ушло от внимания конкурентов, разумеется, но что они могли поделать?

— В самом деле — что? — согласился Кипперинг. — Вы это прямо на ходу выдумываете?

— Нет, сэр. Я побеседовал с кучером и конюхом семьи Суонскотт по имени Гордон Шалтон, который живет в двух милях к северу от Филадельфии. — Мэтью приподнял брови. — Позволите продолжать?

— Пожалуйста. — Голос Кипперинга дрожал.

— Мистер Суонскотт добился огромного успеха и демонстрировал чудеса планирования и управления. Сами посудите: человеку, способному обратить хаос скрипок, валторн и литавр в симфонию, ничего не стоит организовать поставки копченой колбасы, солонины, вина и эля в трактиры всего Лондона. У хорошего торгового маклера, как вы знаете, есть склад, где вся продукция хранится до тех пор, пока не понадобится трактирам.

— Спасибо за урок трактирной экономики, — сказал Кипперинг, мельком глянув на Мэтью.

— Увы, — продолжал тот, — если мистеру Суонскотту успех достался играючи, жена его столкнулась с рядом трудностей, мягко говоря. По словам Горди — так он просил его называть, — Эмили Суонскотт была тихой скромной женщиной, которая предпочла бы проводить время в саду с бабочками, нежели посещать званые ужины и приемы. Видимо, свалившиеся им на голову деньги оказались для нее непосильным бременем. В глубине души, возможно, она считала, что не заслуживает богатства.

Кипперинг поставил подсвечник на древний письменный стол.

— Болезнь многих представителей высшего света. Сочувствую ей.

— Она в самом деле заслуживает искреннего сочувствия. Видите ли, больше всего на свете она хотела детей. Первый ребенок Суонскоттов, мальчик, умер сразу после рождения. Второй сын утонул в реке, когда ему было одиннадцать. А третий скончался от лихорадки в возрасте пяти лет. Неудивительно, что она подумала — если верить Горди, — будто все ее дети обречены на преждевременную смерть. Под гнетом этих событий миссис Суонскотт уже тогда начала понемногу сдавать.

Мэтью поднял палец:

— Но! Однажды ее муж вернулся домой и с восторгом сообщил об удивительной находке. По работе ему пришлось посетить скотобойню, где он обычно закупал говядину. И кто же занимался там убоем скота? Обаятельнейший мальчик! Тихо и прилежно исполнял он свою работу, несмотря на кровь и вонь кругом. Ему там явно не место, сказал мистер Суонскотт, однако ж он не жалуется на свою тяжелую участь. Здоровый парень, сильный духом и сообразительный. Да к тому же с добрым сердцем: малый придумал собственную систему убоя — сперва ударить животное молотом по голове и оглушить, а уж потом зарезать. Не согласится ли Эмили познакомиться с этим мальчиком, ведь его бедные родители умерли от той же хвори, что погубила юного Майкла? Не навестить ли им мальчика в воскресенье, когда его хорошенько отмоют и приоденут? Пусть Эмили хоть разок на него взглянет — и он непременно покорит ее сердце, ведь в душе он совсем не злоблив. Отнюдь. Просто бедняга вынужден сам зарабатывать себе на хлеб, чтобы выживать в этом жестоком и беспощадном мире. Всего один визит, а дальше будь что будет!

Кипперинг отвернулся, пряча лицо от света.

Мэтью показалось, что наверху единожды скрипнула половица. Он прислушался, но больше шагов не было. Возможно, и здесь водились привидения — как в новой конторе бюро «Герральд», подумалось ему. Одноногий призрак. Впрочем, за призраками далеко ходить не надо — один сейчас стоял прямо перед ним.

Мэтью заговорил тише:

— У этого мальчика-сироты было имя. Тревор Кирби. Спустя некоторое время и множество визитов Суонскотты полюбили его всей душой. Да и разве можно было его не полюбить? Слышали бы вы, как отзывается о нем Горди! Умный, смышленый, с добрым сердцем и благородными помыслами! Когда сотрешь с него кровь, конечно. Суонскотты его отмыли, забрали со скотобойни, пристроили в хорошую школу. Тут уж он показал себя во всей красе. Настоящий самородок! Учился он лучше всех, стремительно наверстывая упущенное и превращаясь в истинного джентльмена. Поверьте, он был очень благодарен приемным родителям. По воскресеньям читал вслух своей… нет, не матушке, миссис Суонскотт не разрешала так себя называть, ибо ей не удалось изгнать из сердца страх, что всех ее детей ждет неминуемая и внезапная гибель. Поэтому Суонскотты так и не усыновили его официально — боялись присвоить ему свою фамилию. Но он стал лучиком надежды для бедной женщины и практически вернул ее с того света. А они стали ему родителями, полюбили его как родного сына. Представьте себе, мистер Суонскотт даже воспользовался связями и помог ему поступить на юридический!

Мэтью хмыкнул: мол, везет же некоторым!

— А в довершение всего, когда Тревор с отличием окончил университет, Суонскотты повезли его в Италию. Вот так путешествие! Море радости и приятных впечатлений! После этого мистер Суонскотт подарил юноше крупную сумму денег, на которые тот открыл собственную юридическую контору в городе Сент-Эндрю-он-зе-Хилл — родном городке мистера Суонскотта на севере Англии, где молодой Николас, должно быть, валялся на травке под ясным небом и мечтал сочинять симфонии. И знаете что, Эндрю? Горди мне рассказал, что юноша со временем вернул приемному отцу все до последнего цента. Видите ли, Тревор тоже добился большого успеха на своем поприще. Конечно, до столичного адвоката ему было далеко, но, может, оно и к лучшему. Сдается мне, адвокаты из больших городов порой забывают, что такое правосудие. Верно, Эндрю? Они озлобляются и начинают думать, что вся система правосудия глубоко порочна. Это может не лучшим образом повлиять на разум человека, согласны?

Адвокат поднес руку к лицу, но не издал ни звука.

— Простите, сэр. — В горле Мэтью застрял ком. — Я должен закончить начатое. Это у меня в крови.

— Да, — послышался едва узнаваемый голос. — Понимаю.

— Увы, — хрипло произнес Мэтью, — когда Тревор зажил своей жизнью, миссис Суонскотт вновь начала терять связь с этим миром. О, разумеется, сын ее навещал, но… вы знаете, как оно бывает. Дел невпроворот. По словам Горди, она иногда не спала целыми сутками, ее посещали видения о смерти и неотвратимых катастрофах. Мистер Суонскотт заботился о жене, как мог, но душа ее не знала покоя. А потом настал день, когда он предложил ей уехать из Англии — начать все заново в какой-нибудь колонии. Непростая задача? Безусловно. Связанная со множеством трудностей? Разумеется! Но контора мистера Суонскотта процветала, росла и отнимала у него все силы. Он решил доверить дела одному управляющему, который тогда проходил у него обучение. Но где в колониях он сможет применить свои маклерские таланты и при этом не погрязнуть в делах с головой? Бостон? Нет, у пуритан трактиры не в чести. Нью-Йорк? Хорошо бы, но, говорят, там обосновался его давний соперник Пеннфорд Деверик, а он конкурентов не любит. О, Филадельфия! Город квакеров! Город братской любви и согласия! Трактиров там поменьше, чем в Нью-Йорке, но оно даже к лучшему, верно?

— К лучшему, да, — вырвалось у Кипперинга, прятавшего лицо в тени.

— Вот именно, — кивнул внимательно наблюдавший за ним Мэтью. — Однако, несмотря на все волнения и переживания, связанные с переездом в новую страну и началом новой жизни, миссис Суонскотт по-прежнему чувствовала пустоту внутри. А знаете, что она сделала, Эндрю? Умершего младенца она похоронила у себя за домом, в саду с бабочками, а останки двоих сыновей взяла с собой, чтобы похоронить на погосте церкви Христа. Все, с кем я беседовал в Филадельфии, ничего не знали о третьем сыне. Они думали, что миссис Суонскотт носит в душе бремя двух смертей, а не трех.

— Представляю, — невнятно пробормотал адвокат.

— Если честно, мне и представлять не хочется. Ужасное горе. — Мэтью умолк, раздумывая, как подойти к следующей теме. Хотя что тут раздумывать — надо говорить как есть. — До лета девяносто седьмого все шло хорошо. В том году в филадельфийском трактире «Белый олень» умерло пять человек, и множество посетителей получили тяжелое отравление. Известна ли вам процедура закупки вина и доставки его клиентам, сэр? Горди мне рассказал. Насколько я понял, вино доставлялось из Англии в пятидесятичетырехгаллоновых бочках. Здесь их разгружали и отвозили на хранение в портовый склад мистера Суонскотта, а уже оттуда отправляли по трактирам. По запросу трактирщиков вино переливали в бочки поменьше. При розливе обязательно присутствовал инспектор, услуги которого оплачивал мистер Суонскотт: он проверял, не испорчен ли продукт, а также осматривал бочки на предмет плесени и других изъянов. На каждую бочку инспектор ставил свою печать и подписывал мелом название трактира, для которого она предназначалась. Прошедшие проверку бочки могли простоять на складе еще несколько дней, не дольше. Но в тот день что-то пошло не так…

Адвокат вскинул голову и стал внимательно слушать.

— В тот день — летом тысяча шестьсот девяносто седьмого года — в трактире «Белый олень» погибло пять человек, пивших вино из бочки, которую привезли со склада мистера Суонскотта. И еще множество людей — около двух десятков, как я понял, — оказались на пороге смерти. Некоторые из них по сей день прикованы к постели. В октябре девяносто седьмого состоялось судебное слушание: мистер Суонскотт и инспектор в один голос твердили, что с вином все было хорошо и ни о какой халатности со стороны проверяющего речи быть не может. Суонскотта защищал в суде адвокат по имени Икабод Примм. Родственники погибших остались непреклонны и считали, что вино испортилось на летней жаре или же бочка была заражена паразитами и не очищена должным образом. До той тяжбы мистер Суонскотт имел безукоризненную репутацию, но отравления в «Белом олене» безнадежно ее испортили… Ходили слухи, будто он подкупил инспектора и тот поставил печать без снятия пробы. Доказать свою невиновность мистер Суонскотт не мог. Масла в огонь подлило исчезновение вышеупомянутого инспектора прямо в ходе процесса…

— Да, — кивнул Кипперинг. — Надо найти инспектора.

— Разумеется, миссис Суонскотт безумно волновалась за своего мужа, глядя, как его рвут на куски в суде. Сразу после несчастья в «Белом олене» она написала Тревору письмо: рассказала, что произошло, и попросила помочь Примму защитить честь приемного отца. Могу себе представить, какой ужас охватил Тревора, когда он получил письмо!

Адвокат не ответил, но Мэтью видел, что об этом ужасе он знает не понаслышке.

— Конечно, он ей ответил. Пообещал приехать в ближайшее время и доказать невиновность мистера Суонскотта. Увы, не успел Тревор до них добраться, как мистер Суонскотт — случайно или по чьему-то злому умыслу — попал под карету, мчавшуюся по одной из длинных прямых улиц Филадельфии. Тревор задержался, так как… — Эти подробности Мэтью решил опустить. — После смерти мужа Эмили Суонскотт окончательно замкнулась в себе. Теперь она целыми днями сидит у окна и смотрит в сад. Впрочем, вы прекрасно знаете, где она, не так ли? Ведь это вы поместили ее в лечебницу.

Кипперинг склонился над столом и вцепился в него так, словно не мог устоять на ногах.

— Миссис Суонскотт не говорит, лишь изредка задает один вопрос, который для окружающих не имеет никакого смысла: «Прибыл ли ответ короля?» По дороге в Филадельфию я заметил несколько кораблей, которых переименовывали в честь королевы. До меня дошло, что «Ответ короля» — это название судна! Теперь-то оно, конечно, называется «Ответ королевы». Когда Горди, добрейший человек, привез меня обратно в Филадельфию, я зашел в транспортную контору и узнал, не приходило ли в Филадельфию в первой половине тысяча шестьсот девяносто восьмого года судно под названием «Ответ короля». Оказалось, приходило — в начале марта. Секретарь даже нашел для меня список пассажиров.

Кипперинг весь сжался, словно приготавливаясь к удару плетью.

— В списке значится ваше имя, Тревор. В письме вы сообщили приемной матери название корабля, на котором прибудете в Филадельфию. Через месяц после вашего приезда миссис Суонскотт стала пациенткой Уэстервикской лечебницы для душевнобольных. Полагаю, вы и обратились к Икабоду Примму, чтобы он все устроил: договорился с врачами, забрал у нее все личные вещи и удалил отметки мастеров с мебели. Вы хотели ее спрятать, верно? Чтобы никто не знал, где она. Только вот я не могу понять зачем. Ради чего вы пошли на такие хлопоты?

Тревор Кирби помотал головой — не отрицая сказанное, а в тщетной попытке отогнать ос, жалящих его разум.

— Быть может, вы решили, что правовая система подвела мистера Суонскотта? — спросил Мэтью. — И решили вершить правосудие самостоятельно? Восстановить справедливость? Раз невиновность нельзя доказать в суде, значит следует убить всех, кто был в ответе за трагедию? — Он шагнул к Кипперингу. — Я побывал в кабинете Примма. Глядя на статую Фемиды в углу, я сообразил, что порезы вокруг глаз убитых — это не маска, Тревор, а повязка. Вы пытались донести до людей, что Фемида в данном случае была слепа, как никогда, ведь этой троице удалось избежать правосудия.

— Эта троица, — последовал сдавленный ответ, — уничтожила моих единственных родителей. Других у меня не было. — Адвокат наконец посмотрел на Мэтью. Свет упал на разгневанное лицо Кипперинга, и, увидев его, Мэтью решил ничего больше не говорить и на всякий случай не двигаться.

Кирби весь взмок. Лицо его блестело от пота, в вытаращенных глазах горело не то страдание, не то ярость. А скорее — и то и другое.

— Да, я опоздал. Войдя в дом, я увидел, что она сидит у окна, уронив голову. Слуги предупредили меня, что она очень плоха, но к такому зрелищу я оказался не готов. Разве можно к такому подготовиться? Я стоял на пороге и слышал, как она кричит — зовет отца, Тоби, Майкла, но никого из них уже не было в живых. Потом она начала молиться, бормотать что-то бессвязное и плакать… Я не смог, не нашел в себе сил подойти к ней. — Он заморгал, разинув рот, — пытался найти слова. — Я боялся, что если она на меня посмотрит, то в ее глазах я не увижу ничего, кроме безумия. Вот что терзает меня каждый день и каждую ночь. Вот почему я не могу оставаться наедине с собой, слышать собственные мысли. Потому что меня не было рядом… — Он слегка пошатнулся и начал заново: — Меня не оказалось рядом, когда я был ей нужен. Когда я был нужен им обоим. Я пообещал себе, что приеду и помогу мистеру Примму доказать невиновность отца, но не смог. Хуже того. — Его лицо, некогда столь красивое, превратилось в смятую маску. — Мне было неловко заговорить с ней. Она совершенно спятила, и это было так… омерзительно.

Он с надеждой поглядел на Мэтью, словно рассчитывая на его понимание.

— Видели бы вы ее в Италии! Мы все были счастливы. Если б вы видели тогда… какой она была… вы бы поняли, почему я не смог к ней подойти. Да, я эгоист. — Он яростно закивал. — Распоследний эгоист! Я стоял и смотрел на нее… и вдруг она застонала. Громко, страшно… а потом разом умолкла. Слезы и бормотание прекратились. Как будто… как будто душа ее покинула. Передо мной была пустая оболочка. Господи!.. — На щеках Кирби заблестели слезы. — Ох, господи Исусе, я просто отвернулся и ушел… Направился оттуда прямиком к мистеру Примму. И велел ему… позаботиться о ней. Найти место, где она будет… ну, как дома. Если это вообще возможно. Не какую-нибудь страшную грязную лечебницу, не жуткий бедлам, а приличное место. Деньги не имеют значения, сказал я. Найдите такое место, где ее можно будет окружить красивыми вещами и никто их не украдет. Безопасное место.

— Но почему безопасность была превыше всего? Почему вы даже не сообщили врачам ее имя и уничтожили все намеки на ее личность?

— Из-за той самой троицы, — ответил Кирби. — Я знал, что они сделали, и понимал, кто дергает марионеток за ниточки.

— Кто?

— Один человек. Вернее — тень человека. Некий профессор Фелл.

Глава 43

Мэтью помолчал. Затем выдавил:

— Договаривайте.

Кирби достал из кармана белый носовой платок и начал отирать им выступившие на лбу капли пота.

— Мамино письмо я получил только в ноябре, поскольку уезжал в Шотландию работать над одним делом. Были у меня и другие обязательства… В частности, следующим летом я хотел жениться. На чудесной девушке, Маргарет. Как раз собирался писать об этом отцу и матери — и тут пришло письмо. Разумеется, я все бросил, закрыл контору и сказал Маргарет, что уезжаю по срочному семейному делу. На несколько месяцев, не больше. Вернусь — и продолжим приготовления к свадьбе, пообещал я ей. — Он принялся складывать платок в тугой квадрат. — Когда пришло мамино письмо… я сразу понял, что должно быть какое-то объяснение. Отец не мог допустить такую оплошность. Он был профессионал, очень дотошный и порядочный человек. А раз это не его ошибка, значит дело нечисто. Как могло такое произойти, кто это сделал и зачем? — Кирби умолк и явно вертел в уме какую-то мысль, рассматривая ее со всех сторон, точно головоломку. — Я вспомнил… однажды я навещал их в Филадельфии — дело было спустя несколько лет после их переезда, — так вот, отец тогда спросил моего мнения, стоит ли открывать дело в Нью-Йорке. У «Белого оленя» было два хозяина, два брата. Один из них хотел переехать в Нью-Йорк и открыть там второй трактир с таким же названием. Они изучили рынок и выяснили, что расценки Пеннфорда Деверика на товары значительно выше наших — значит отцу можно без труда выйти на нью-йоркский рынок, предложить тамошним трактирам более выгодные условия и при этом все равно получать неплохую прибыль. Братья готовы были поддержать деньгами это предприятие. Вот отец и спросил моего совета.

Кирби медлил, и Мэтью задал ему вопрос:

— Так что вы посоветовали?

— Не лезть в Нью-Йорк. Работы у отца станет еще больше, и оно того не стоит, рассудил я. У них прекрасная жизнь, зачем нарушать то, что уже есть? Стяжательство отцу было чуждо, наоборот… Ему просто нравилось развивать свое дело. Когда я уезжал, он еще раздумывал, но мне почему-то казалось, что он не настроен расширяться. Да и мама наверняка была против.

Мэтью кивнул:

— И что вы подумали, когда прочли письмо матери о трагедии в «Белом олене»?

— Что все это очень подозрительно. Почему именно этот трактир? Ведь трактиров в Филадельфии множество! Я бы сказал, что конкуренты хотели одним выстрелом убить двух зайцев.

Мэтью подумал, что жажду разрушения в Деверике действительно могла пробудить весть о том, что давний конкурент пытается проникнуть на его территорию, — даже если это был просто слух, дошедший до нью-йоркских трактиров.

— В Портсмут я приехал зимой, в самый сезон бурь, — продолжал Кирби, моргая от света фонаря, висевшего на потолочной балке. — Отправление моего корабля задерживалось в лучшем случае на три недели. Думаю, тогда… тогда-то и случился мой первый срыв. Невыносимо было сидеть сложа руки. Я поехал в Лондон, и поехал с мыслями о мести, как вы понимаете, ведь Лондон — центр мира, и преступного мира тоже. У Деверика определенно был мотив, но без советов и помощи профессионалов он обойтись не мог. Наверняка был подписан контракт. Я решил поспрашивать знакомых, друзей-адвокатов — узнать имена людей, с которыми общался Деверик. Это ничего мне не дало. И тогда… тогда я с головой ушел в расследование. Второй срыв не заставил себя ждать. — Глаза Кирби блестели, но смотрели отрешенно. — Я шатался по всем кабакам и притонам без разбора. Играл, сорил деньгами, пил с негодяями, путался со шлюхами… В каком только дерьме не копался! Ни одной помойки не пропустил. Так прошло две недели, я оброс, завшивел и покрылся слоем грязи. — Он горько усмехнулся. — Знаете, кто тогда появился на свет? Эндрю Кипперинг собственной персоной! Эндрю — в честь родного города отца, а Кипперингом звали портного в конце моей улицы. Однажды я смотрел в закопченные окна дешевого борделя и — вот те раз! — увидел в отражении его, Эндрю. Он стоял там и ухмылялся. Рвался в бой! Скорей, скорей якшаться с ворами и головорезами, сулить им деньги за нужные сведения. Причем большие деньги… Однажды у трактира «Черный хвост» мне едва не проломили голову. Меня подстерегла шайка воров. Они забили бы меня до смерти, не окажись у меня при себе ножа. Вдруг я все вспомнил. Как разить быстро и наверняка. Даже запах крови почуял! Одному я исполосовал лицо, второго пырнул под ребра. Бандиты дали деру, а на следующую ночь меня нашел Слепой Мальчик.

— Слепой Мальчик?

— Лет тринадцать или четырнадцать ему было. Тощий, как жердь, но одет с иголочки. Темные очки. Прекрасная речь. С тростью. Действительно он был слепец или нет — я не знаю. Но лицо у него было в жутких шрамах. Шлюха по прозвищу Нежная Джуди подвела его к моему столику и сказала, что он может мне многое рассказать — за деньги, ясное дело. Повторять он не будет, и вопросов ему задавать нельзя. А потом мне ни в коем случае нельзя его искать, иначе поплачусь жизнью. Звучало это весьма убедительно, я поверил.

— Немудрено, — кивнул Мэтью.

— Половину суммы я заплатил вперед. Тогда он спросил, что меня интересует. Я задумался: о чем же лучше спросить? С такими людьми важно формулировать вопросы правильно. Я сказал: «Хочу узнать об одном контракте, имеющем отношение к Николасу Суонскотту. Как и кем он был заключен?» Слепой мальчик ответил, что ничего об этом не знает, но наведет справки.

— И он их навел?

— Две ночи спустя я возвращался домой за полночь, пьяный вдребезги. Вдруг сзади подошел какой-то человек. Не верзила, но крепкий и ловкий. Не успел я обернуться, как он схватил меня за локоть и сказал мне прямо в ухо: «Иди за мной. Только тихо». Я решил, что сейчас меня будут убивать, однако идти нам было недалеко. Пару улиц, несколько переулков. Меня затолкали в тесную каморку с желтыми обоями на стенах, где на троне из тряпок восседал Слепой Мальчик. Он подозвал меня к себе и сказал: «Слушай внимательно. Никаких вопросов. После этой встречи — ты меня не знаешь, я тебя не знаю, ясно? Не вздумай про меня расспрашивать, иначе умрешь. Все понял?» Я ответил, что понял. Он тут же начал говорить: «Суонскотта заказал некто по фамилии Деверик. Он для этого приезжал сюда из Нью-Йорка — искал тех, кто может решить его проблему. А проблема была такая: как уничтожить одновременно человека и его дело, не оставив следов?» Решено было использовать яд. Отраву приготовил нью-йоркский врач по фамилии не то Гудвин, не то Годвин, он не запомнил. Этот врач в свое время напортачил в Лондоне, что-то там было про проститутку и мертвого младенца, неудачный аборт. Слепому Мальчику удалось разузнать только имя — Сьюзен. Местных умельцев предоставил некто по фамилии Осли. Двух караульщиков, художника и амбала.

— Прошу прощения? — не понял Мэтью.

Кирби перевел:

— Двух сторожей, поддельщика и силача.

— А, ну да, — понимающе кивнул Мэтью, сделав вид, что воровские словечки ему знакомы. — Продолжайте.

— Пока караульщики смотрели, не идет ли констебль, остальные отперли дверь ключом, который им дал свой человек на складе, выбрали бочку, откупорили ее и налили туда яд. Потом киянкой забили пробку обратно. Художник прямо на месте подделал печать о проверке — тот же человек со склада подсказал им, что сургуч должен быть красного цвета. Затем бочку вернули на место, умельцы вышли, заперли дверь — и все, в считаные минуты дело сделано.

— Неужели им было все равно, сколько человек погибнет?

Кирби не удостоил его ответом.

— Слепой Мальчик сказал, что в контракте была одна недоработка, которую их доктор — адвокат то есть — предложил исправить. Насчет жены Суонскотта по имени Эмили.

Мэтью молча ждал продолжения.

— Адвокат рассчитывал, что мистеру Суонскотту дадут большой срок и он, скорее всего, умрет в тюрьме. Но если его жена решит в знак любви и верности заняться делом мужа, с ней должен произойти несчастный случай. Раз уж главное условие «контракта» — уничтожение дела, то его необходимо уничтожить раз и навсегда. Без вариантов.

— Цивилизованный подход. — Мэтью начал понимать, почему Кирби захотел спрятать мать от всего мира.

— У этих людей свой кодекс. — Несколько секунд Кирби пристально смотрел на Мэтью, а потом продолжил: — Слепой Мальчик сказал, что знать меня не знает — ему известно лишь имя Эндрю Кипперинг, и что я крупная рыба, которую занесло в болото. «Хочу дать вам один совет, сэр. Возвращайтесь-ка вы домой. Контракт подписал сам профессор, и мне не нравится, что вы наводите о нем справки. А теперь платите вторую половину, и вас проводят до двери».

— Контракт подписал профессор? — нахмурился Мэтью. — Почему?

— Я понятия не имел, о чем он говорит. Позже спросил про это Нежную Джуди, и она мне рассказала все, что знала, — сущие крохи. Тень тут, тень там. Черная карета, рассекающая туман. Сплетни, молва и одни сплошные небылицы. Имя профессора Фелла никому не известно. Как он выглядит, сколько ему лет, — тоже. Я знаю лишь, что он приложил руку к смерти моего отца. Больше всего на свете я боялся, что если мама поправится… если вновь станет собой… кто-нибудь уговорит ее нанять управляющих и вновь открыть контору под именем нашей семьи. Поэтому я сделал все, что мог, чтобы ее не нашли и чтобы никто в больнице не пытался установить ее личность. Надеялся отвести от нее ненужное внимание. — Кирби опустил глаза в пол, и Мэтью понял, что он борется со стыдом, отравляющим его душу. — Я не хочу, чтобы она поправилась, — тихо произнес он, — чтобы вышла из своего забытья. По пробуждении ее ждут лишь страдания.

— Не в последнюю очередь из-за того, что ее сын убил троих людей во имя справедливости. Позвольте спросить: вы сообщили мистеру Примму о своих открытиях?

— Нет. Ну… то есть да, я упоминал имя Пеннфорда Деверика. Говорил, что он был одним из злейших соперников отца в Лондоне и они не раз вздорили на людях. Я обратил его внимание на то, что теперь Деверик заправляет трактирами Нью-Йорка в какой-то сотне миль отсюда и трагедия, уничтожившая дело моего отца, кажется мне очень подозрительной. Примм не стал делать поспешных выводов — да и с чего бы? Никаких доказательств у меня не было.

Мэтью вспомнил слова Примма: «Я считаю, что доказательства суть альфа и омега моей профессии». С этим не поспоришь. И Поллард говорил…

— Так вы порекомендовали Примму продать контору отца?

— Да, и как можно скорее. Вырученные деньги пошли бы на лечение и содержание моей матери. Да и покупатель уже был. Я подписал все бумаги прямо перед отъездом из Филадельфии.

— Как звали покупателя?

— Калли Айвз. Один из двух управляющих конторы. Он много лет проработал у отца, поэтому я был рад продать ему контору, пускай даже за бесценок.

— Айвз, — повторил Мэтью.

Он вспомнил рассказ Полларда о том, как Деверик в 1698 году купил маклерскую контору. На вопрос о прежнем владельце фирмы адвокат ответил, что это был человек по фамилии Айвз, который так и остался там управляющим. О чем это говорит?

— Возможно, вам будет интересно узнать, что тот самый бесценок, за который вы продали контору Айвзу, был получен из кармана Деверика. Не удивлюсь, если «своим человеком на складе» был именно Айвз.

Губы Кирби медленно расплылись в жуткой улыбке. Они все растягивались и растягивались — Мэтью подумал, что сейчас тот заорет от боли. Но Кирби лишь тихо промолвил:

— Победитель получает все, не так ли? Видите, какой я теперь стойкий? Или… лучше сказать… покладистый?

— Скорее, одержимый.

Уж кто бы говорил, мрачно подумал Мэтью. Он-то прекрасно знал, что такое одержимость: каких-то две недели назад он сам едва не спятил от мысли, что Эбену Осли удалось избежать правосудия. Нет, сейчас нельзя об этом думать.

— Полагаю, распробовав образ жизни, который вел Эндрю Кипперинг, вы не сумели вновь стать Тревором Кирби. И поэтому решили обосноваться здесь — поближе к будущим жертвам, верно? Как вы это провернули? Съездили в Лондон и сделали себе лип… кхм, поддельные документы, выставляющие вас рыбешкой помельче?

— Именно, — последовал ответ. — Я приехал сюда с одной целью — убить эту троицу и каждому перед смертью прошептать на ухо имя отца. Мне очень повезло попасть в контору Полларда, пускай работаю и зарабатываю я здесь куда меньше, чем привык. Полларду нужен был наглый пес, быть может, слегка туповатый. Я это сразу понял. Он искал собутыльника, партнера скорее для походов по кабакам и показухи, нежели для работы. Вот я и сочинил для него историю о своих прошлых грехах, которая, как мне казалось, его заинтригует. Видите ли, Джоплину нужен помощник, но за главного должен быть он. И как же мне повезло! Стать адвокатом Деверика и Осли, подумать только! Я без труда узнал, чем они занимаются, куда и когда ходят.

— Так вы и к Полли Блоссом наведывались для этого? Чтобы узнать от проституток, куда и когда ходит доктор Годвин?

— Да. А потом я стал ждать подходящего момента.

— Вы убили Деверика той же ночью, когда Грейс Хестер стало плохо. Полагаю, поскольку вы были посредником, за вами послали проститутку, но она не нашла вас ни в одном из кабаков — ведь в эти минуты вы избавлялись от своих черных одежд. Ей пришлось самой идти за доктором Вандерброкеном, верно? Она сходила за ним, а потом осталась на улице ждать, когда доктор позовет преподобного Уэйда?

Кирби пожал плечами:

— Между прочим, вы тоже внесли свою лепту в убийство Деверика и Осли.

— Я? Каким же образом?

Адвокат не то хмыкнул, не то хохотнул:

— Известно как! Встали перед лордом Корнбери и предложили нанимать побольше констеблей, да еще и обучать их. Я испугался, что он так и сделает, и поспешил привести свой план в исполнение.

У Мэтью едва не вырвалось: «Рад был помочь».

— Хотите увидеть Масочника? — спросил Кирби.

— Простите, сэр?..

— Масочника, — повторил Кирби и тут же скрылся в темном углу.

Мэтью нервно оглянулся: далеко ли лестница? Затем услышал, как в углу, среди разбитой мебели, что-то двигают и оттаскивают в сторону. Лязгнул по стене металл — Мэтью невольно вздрогнул. Загремели кирпичи. Спустя несколько секунд к ногам Мэтью шлепнулся пыльный коричневый мешок.

— Он там, — раздался голос Кирби из темноты, а потом и сам Кирби вышел на свет.

Мэтью осторожно наклонился и заглянул в мешок. Внутри лежала черная одежда: один (или два?) плаща, куртка с капюшоном. Шерстяная шапка. Пара черных перчаток. Нет, две пары. В нос ударил тяжелый запах запекшейся крови. Некий небольшой предмет привлек внимание Мэтью. Он взял в руки оплетенную проволокой рукоять и невольно подивился тяжести сего орудия. Рабочий конец представлял собой кусок черной кожи, в который как будто зашили свинцовый кулак. Видно, палач решил применить для убийства людей ту же систему, какая в юности помогала ему забивать скот: удар в висок и ножом по горлу.

Тут он в ужасе увидел на земляном полу рядом с собой сапоги Кирби. Он поднял глаза: адвокат держал в руке грозного вида кинжал с загнутым лезвием.

Мэтью хватило мужества не закричать, хотя сердце его ушло в пятки. Он тут же вскочил на ноги, ожидая удара и лихорадочно соображая, куда бы отпрыгнуть.

Кирби перехватил кинжал и протянул его Мэтью — черной кожаной рукоятью вперед:

— Осторожно, не порежьтесь. Очень острый.

Мэтью не захотел к нему даже прикасаться, и тогда Кирби бросил его в мешок к остальным вещам. Тут Мэтью разглядел у него в руках медные щипцы для камина.

— А! — Кирби поднял их к свету, демонстрируя сточенные концы. — Ими я вытаскиваю первый кирпич, загоняя концы в трещины. Достанешь один, другой, потом еще несколько — и получается прекрасный тайник. Я ведь не мог вернуться домой в окровавленной одежде, верно? Мэри Беловэр так пристально за мной следила. Я нашел два плаща и две пары перчаток на дне того старинного сундука. Они оказались мне почти по размеру. Дубинку я купил у одного матроса, а нож — у торгаша из Нью-Джерси. Знаете, вы ведь почти поймали меня той ночью. Если бы вы не бросились в погоню, а я не пытался бы любой ценой сберечь блокнот, я не оставил бы кровавого пятна на двери погреба.

Мэтью поднял блокнот:

— Расскажите про это.

— Нет, лучше вы мне расскажите.

Вдруг наверху открылась входная дверь. Оба умолкли. Дверь хлопнула, и кто-то стал подниматься по лестнице. Затем голос окликнул:

— Эндрю! Эндрю, ты здесь?

— Это Джоплин, — тихо пояснил Кирби.

Поллард спустился обратно, открылась и хлопнула входная дверь.

— Бедняга. Уж очень не уверен в себе. Ему бы собутыльника, — сказал адвокат. — Знаете, единственный, кто тут работает, — это Брайан. Мы оба сваливаем на него всю бумажную работу. Джоплин говорит, что Брайан начинает впадать в уныние, когда не загружен по уши. Итак, блокнот. Вы нашли помеченную страницу?

— Да. И кстати, могли бы быть и поласковей со мной той ночью.

— Не обижайтесь, тут ничего личного. Вообще-то, я хотел оставить конверт под дверью Григсби, но увидел вас под фонарем на Уолл-стрит и понял, что должен действовать быстро. На той страничке указаны имена сирот, я прав?

— Думаю, да.

— А что за цифры рядом с ними? Есть мысли?

— Какой-то шифр?

— Конечно шифр, дурень! Но что он означает? — В мертвых глазах вспыхнула злость. Пускай нынешний Кирби был лишь тенью прежнего, он все равно наводил ужас. — Думайте, черт подери! Я пытался, но потерпел неудачу. Если кто и сможет в этом разобраться, так это вы!

Мэтью раскрыл блокнот на нужной странице и поднес его к свету. Еще раз внимательно изучил цифры.

— На вас была вся надежда, Мэтью, — сказал адвокат. — Я видел, как Осли то и дело что-то записывает в блокнот, и решил, что там могут быть подсказки. Да, мне известно, какие роли в этом деле сыграли Годвин, Деверик и Осли, но кто их объединил? Кто поставил пьесу? Профессор Фелл? Или его приспешник? Не Осли точно, ему не хватило бы ума. Но человек этот должен быть здесь, по эту сторону океана. Называйте его директором, если хотите.

— Директором, — повторил Мэтью, и тут у него в голове что-то щелкнуло.

— Той ночью я пытался сказать вам, что Эбен Осли продает сирот преступникам. Не всех, конечно, только самых даровитых. С особыми талантами, которые нужны директору. Например, умение подделывать документы и подписи. Взгляните, вот здесь написано «Капелл». Возможно, это фамилия?

— Да, — ответил Мэтью, не переставая лихорадочно соображать. Директор. Ремесленная школа. — Это фамилия. — («К нам иногда приходили люди и давали всякие задания. Ну, цифры складывать, копировать слова, загадки разгадывать», — говорил Джон Файв.) — Саймон Капелл. — («Расспрашивали нас про жизнь и все такое».) — Мне кажется… это… — («Чего мы хотим добиться».)

— Что? — Кирби подался ближе.

«Один раз приезжал человек и смотрел, как старшие мальчики управляются со шпагой и кинжалом».

— Сдается мне… — произнес Мэтью и тут же поправился: — Точнее, я совершенно уверен, что это оценки. Эбен Осли ставил некоторым мальчикам оценки. Возможно… за особые таланты или за самые приземленные вещи: насколько хорошо они понимают приказы и могут их исполнять. У многих сирот было страшное детство, как у Джона Файва. Быть может, их оценивали за жестокость или умение драться, за склонность к преступной жизни. Либо воспитанников отбраковывал Осли еще на начальном этапе — обратите внимание на слово «брак», — либо впоследствии это делал сам Капелл.

Мэтью вспомнил про Сайласа. Проворного Сайласа с легкой рукой. Сайласа Окли, которого с самыми высокими оценками передали директору ремесленной школы Саймону Капеллу двенадцатого июня сего года — меньше месяца назад.

«Я ж просто руку набивал», — оправдывался Сайлас за ужином.

Набивал руку для чего? Уж явно не для того, чтобы обчищать людям карманы, — такие мелкие преступления ниже профессора Фелла. Нет, здесь явно велась подготовка к воплощению некоего монументального, грандиозного преступного замысла. Быть может, они задумали украсть ключ от сундука с важными дипломатическими бумагами, решающими судьбы королей и целых стран? Готовили похищение деловых писем, государственных печатей или надушенных любовных посланий, обнародование которых может в одночасье привести к скандалам, казням, крушению империй… если, конечно, не выплатить преступникам требуемую сумму денег?

Контракт подписал сам профессор, сказал Слепой Мальчик Тревору Кирби.

Потому что профессору интересно было посмотреть на сироток в действии.

Новый мир — новые имена, говорила Кэтрин Герральд.

И не только имена, сообразил Мэтью.

Новая кровь.

Кирби молча ждал. Мэтью закрыл блокнот и сурово произнес:

— Профессор Фелл финансирует школу для малолетних преступников. Она находится на берегу Гудзона в пятнадцати милях к северу от города. За главного там некто Саймон Капелл, однако вряд ли он и есть профессор. Утверждать не берусь. А где лучше всего искать будущих «учеников» такой школы, как не в сиротском приюте, среди детей, уже столкнувшихся с невзгодами и жестокостью? Это своего рода неограненные алмазы, верно?

Кирби кивнул. На него тоже понемногу снисходил свет озарения, хотя впереди его ждал лишь тюремный мрак.

Мэтью встал во весь рост и расправил плечи. На всякий случай еще раз прикинул расстояние до лестницы.

— Я несу блокнот в ратушу, — сказал он твердым голосом, в котором, по счастью, не слышалось ни намека на страх. — Вручу его Лиллехорну и все ему расскажу. — Мэтью замолк и подождал, пока его слова опустятся на дно воспаленного сознания Кирби; тот стоял совершенно неподвижно, лишь слегка подрагивали губы. — Пойдемте, пожалуйста, со мной.

Глава 44

Где-то паром пересекал реку под ясным голубым небом. Где-то пели в джерсийских лесах птицы. Где-то играли в бирюльки невинные и счастливые дети.

А в зловещем сумраке подвала адвокатской конторы на Брод-стрит мучительно улыбался Масочник.

— Вы ведь понимаете, Мэтью, что пойти я не могу.

— Вы должны! Какой толк от блокнота без ваших показаний?

Кирби уставился в пол:

— Вот вы сказали… что в этой истории есть проблеск надежды. Можно узнать какой?

— Надежда заключается в том, что, если вы сегодня же во всем признаетесь — пойдете со мной прямо сейчас, — я обещаю вам, что привлеку влиятельных людей к этому делу и перед заключением в тюрьму вам разрешат повидать мать.

— О, вы привлечете влиятельных людей?..

— Даю слово.

— Что ж, мне сразу стало намного легче. — Кирби натянуто улыбнулся.

— А как, по-вашему, должна была закончиться эта история, Тревор? Вы думали, я установлю личность «директора» и позволю вам убить и его тоже, пока до него не добралось правосудие? — Мэтью нахмурился. — Если так, тогда вы точно сумасшедший. Может, заодно и сироток убьем, которые приняли участие в деле? А как насчет Айвза? Не жаждете ли и ему горло перерезать? — Он осекся — запавшие глаза Кирби смотрели предостерегающе и зло, — но потом продолжил: — Если вы сейчас побреетесь и взглянете на себя в зеркало, вы увидите, какое действие оказывает на человека убийство. В душе вы не убийца, нет! И даже Эндрю Кипперинг, при всех его многочисленных пороках, не убийца. Пора доверить это дело закону, Тревор. Пусть они закончат начатое вами.

— Ага, теперь вы станете рассказывать мне о могуществе закона! О величии и справедливости судов! О том, что Фемида, эта незрячая шлюха, всегда торжествует!

— Нет, не стану, — спокойно ответил Мэтью. — Вы адвокат и прекрасно знаете, что это неправда. Даже самый справедливый суд может допустить ошибку и вынести неверный приговор. Такова жизнь. Я лишь пытаюсь донести, что ваши показания помогут привлечь к ответственности куда больше негодяев, чем кинжал. Вы не можете убить всех и каждого. И в глубине души, я верю, не хотите. Зато ваша история позволит бросить их за решетку. История должна увидеть свет, Тревор. Нельзя недооценивать силу истины.

— Истины? У меня нет доказательств!

— Начать можно с этого. — Мэтью показал блокнот.

Кирби слегка покачнулся, тяжело заморгал от света, затем уставился в пустоту:

— Я… должен подумать. — Он потрогал лоб. — Я устал. Так устал…

— Знаю, — ответил Мэтью и произвел завершающий пушечный выстрел: — Ваша мать спит с открытыми глазами. Мне кажется, ей снится, что «Ответ короля» наконец прибыл и вы входите в дом. Вот чего она ждет, Тревор. Она ждет сына, который разбудит ее и вернет к жизни. Если вы прямо сейчас пойдете со мной к Лиллехорну, вы получите такую возможность.

По лицу Кирби пробежала дрожь, а в следующий миг к горлу подступили слезы. Мэтью казалось, на его глазах лютый ураган рвет в клочья прибрежный дом: так быстро лицо Кирби исказила гримаса боли, а из груди вырвался сдавленный стон. Ни одна живая душа не должна издавать таких звуков, подумал Мэтью, — крик про́клятой души, изгнанной из рая. Когда по щекам Кирби покатились слезы, а лицо поистине превратилось в маску — на сей раз выражающую страдание, какого не заслуживал ни один человек на свете, — ноги его подогнулись, и он рухнул на землю. Там, среди коробок и бумаг, составляющих «адвокатскую подноготную», он, точно умирающий зверь, забился всем телом о твердые кирпичи.

Мэтью пришлось взять себя в руки, чтобы не разрыдаться вместе с ним. Кирби пожертвовал всем: карьерой, невестой, жизнью. Он сражался, дабы покарать виновных в страшном преступлении, и потерял душу в этом безнадежном бою. Ибо Мэтью теперь был убежден, что месть в конечном итоге снедает все души без разбору, невинные и порочные, и каждую обращает в хладный пепел.

Однако кое-что еще не подлежало сомнению: Тревор Кирби — хороший сын.

— Что ж, я ухожу, — услышал Мэтью собственный голос, и рыдания адвоката притихли. — Вы пойдете со мной, когда сможете?

Ответа не было. Кирби жался к стене, пряча лицо.

— Прошу, пойдемте, — добавил Мэтью, — ради нас обоих.

Он нащупал свою треуголку, надел ее, покрепче прижал к себе блокнот и начал подниматься по лестнице. Чуть вздрогнул — Кирби сзади зашевелился, но нападать не стал, — а затем вышел за дверь и на улицу, на яркое солнце, под которым ходили паромы, пели птицы и резвились дети.

Мэтью зашагал на север по Брод-стрит в направлении Сити-Холла — не быстро, но и не слишком медленно, давая шанс сбившемуся с пути человеку принять окончательное решение. Воздух солоно пах морем, а временами, когда мимо проходили джентльмены с трубками, в нос ударял табачный дым. Мэтью сосредоточенно смотрел на возвышавшуюся впереди ратушу и думал, что скажет Гарднеру Лиллехорну. Как все объяснить, если Кирби так и не отважится прийти? Как не прослыть блаженным? Констебль Лиллехорн, позвольте рассказать вам об одном коварном замысле по превращению детей-сирот в профессиональных бандитов…

Тяжелая рука опустилась на правое плечо Мэтью, прервав его размышления. Он испуганно повернул голову и увидел лисье лицо Бромфилда с запавшими глазами — головорез был в той же кожаной шляпе с широкими полями и в том же деревенском наряде, что и в прошлый раз, когда они повстречались в имении Капелла.

— Ой, смотрите-ка! — Вторая рука выхватила у Мэтью блокнот. — Свезло так свезло!

Бромфилд обнял Мэтью за шею, точно хотел по-дружески шепнуть ему на ухо какую-то тайну, а потом тут же запихнул его под тень ближайшего козырька.

— Тише, тише, — сказал второй, тот, что отобрал блокнот. — Доброжелательно и мягко, пожалуйста. Мистер Корбетт?

Мэтью ошарашенно заморгал, глядя в улыбающееся лицо Джоплина Полларда.

Юный адвокат наклонился ближе; на устах его по-прежнему играла улыбка, а вот в больших карих глазах горело отнюдь не добродушие, а бритвенно-острые проблески жестокости.

— Я вас попрошу не создавать лишнего шума, хорошо? Неприятности нам не нужны. Показывайте, мистер Бромфилд.

Охотник поднял свободную руку, и Мэтью с ужасом увидел в ней до боли знакомую соломенную шляпку. Бромфилд не удержался, стащил с Мэтью треуголку, а вместо нее нахлобучил ему на голову шляпку Берри.

— Вашу прекрасную подругу уже взяли. — Поллард по-прежнему упирался ладонью ему в грудь. — Она отвесила мистеру Карверу такого пинка, что даже у меня зубы лязгнули. Поэтому не удивляйтесь, если увидите на ее лице пару синяков. А вот жизнь ее целиком зависит от того, что вы скажете и сделаете — или, скорее, не скажете и не сделаете — в ближайшие пару минут.

— Как… что… — бессвязно забормотал Мэтью, однако в действительности он все понял — словно в лицо плеснули ледяной водой.

Чарльз Лэнд, адвокат, чью контору выкупил Поллард, якобы унаследовал крупную сумму денег и вернулся в Англию, где стал видным покровителем искусств и политическим деятелем. Таким образом профессор Фелл освобождал себе территории под новые предприятия.

«Поллард у них самый честолюбивый», — говорила вдова Шервин.

— Ты! — с омерзением выплюнул Мэтью. — Ты тут всем заправляешь, верно?!

— Всем? Ну, это ты загнул. Нет, не всем. Я лишь смотрю, чтобы люди делали то, за что им платят, и чтобы все проходило без сучка без задоринки. Это моя работа. — Он ухмыльнулся, показав зубы. — Выравнивать дороги и следить, чтобы они сходились. Спасибо за блокнот, мистер Корбетт. Право, я не ожидал заполучить его уже сегодня.

— Можно расквасить ему нос, сэр? — с надеждой спросил Бромфилд.

— Ну что ты. Нет. Соблюдай приличия, мы же на людях. Мистер Корбетт, вы пойдете с нами. Не вздумайте привлекать внимание или сопротивляться. Если вы не прибудете в имение мистера Капелла по истечении разумного количества часов, прекрасная мисс Григсби погибнет ужасной смертью, каковую я не хочу даже описывать, дабы не расстаться со своим завтраком. Итак, предлагаю вам строго следовать моим указаниям: идите смирно, не поднимая головы, и ни с кем не заговаривайте, даже если кто-то к вам обратится. Готовы? Ну, вперед.

Разумеется, его ничуть не интересовало, готов Мэтью или нет. Шляпа Берри почти закрывала ему лицо, и в таком виде его повели по улице. Свернув налево, на Баррек-стрит, они прошли мимо того места, где был найден труп Осли.

— Мы вас сегодня все утро ищем, — произнес Поллард, решительно шагая вперед. — А потом я случайно встретил на улице Брайана, и он мне сказал, что вы заходили к Эндрю. Быть может, вы не против рассказать, по какому поводу?

Мэтью был против и потому промолчал.

— Что ж, так и быть, — сказал адвокат, не дождавшись ответа. — Сам потом побеседую с Эндрю и все у него выясню. Вы знаете, в последнее время он внушает мне какую-то тревогу. Вы ничего странного не заметили? Что скажете?

— Скажу, чтобы ты засунул голову себе в… — Сие галантное, но неблагоразумное высказывание было тут же пресечено двумя грубыми тычками, пересчитавшими ему ребра даже сквозь сюртук, жилет и мокрую от пота рубашку.

— Полегче, мистер Бромфилд. В этом пока нет нужды. Ага, вот мы и на месте.

Впереди, на углу Баррек-стрит и Бродвея, стояла карета, запряженная четверкой лошадей. Ничуть не похожая на ту, в которой они с мисс Чарити Леклер добирались до имения, — пыльная безобразина, побитая жизнью и дорогами, очень похожая на те сухопутные колымаги, что колесят между Нью-Йорком и Бостоном, и потому совершенно незаметная в потоке грузовых подвод, фургонов, фермерских телег и тележек уличных торговцев.

На козлах сидели кучер и погоняла, оба мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати.

— Залезай, — скомандовал Поллард, подталкивая Мэтью в спину.

Бромфилд закинул треуголку в окно салона и открыл дверцу. Перед тем как сесть в карету, Мэтью покосился в сторону и заметил на тротуаре своего друга и партнера по шахматам Ефрема Аулза. Ефрем шел, опустив голову, отрешенно глядя себе под ноги сквозь толстые стекла очков. Мэтью думал было закричать, но мысль эта умерла столь же быстро, как родилась: эти люди не только прихватят с собой Ефрема, но и Берри могут погубить. Его приятель прошагал мимо — совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки.

А в следующий миг Мэтью ощутил у поясницы кулак Бромфилда и позволил затолкать себя в карету. Внутри уже сидел жилистый длинноволосый паренек — тот, что разливал вино на пиру у Капелла. Капелл вроде называл его Джереми. Волосы у него были напомажены; как только дверь затворилась, он выхватил из кармана нож и вместо приветствия показал Мэтью блестящий клинок.

Мэтью сел напротив. Бромфилд устроился рядом и задернул занавеску из рогожи на противоположном окне.

Поллард засунул руку в окно и передал Бромфилду блокнот — тот сразу спрятал его в карман кожаного жилета.

— Вот умница, — сказал Поллард Мэтью. — Грубая сила нам не пригодится, верно? Мистер Капелл просто хочет с вами побеседовать.

— Побеседовать? То есть убить меня, верно?

— Успокойтесь, мистер Корбетт, мы талантами не разбрасываемся, а лишь направляем их на путь истинный. У одного нашего благодетеля есть чудесная деревушка в Уэльсе, где людям открывают подлинный смысл жизни. Однако у меня остался к вам один вопрос: как вы заполучили блокнот?

Мэтью пришлось соображать очень быстро.

— Маккаггерс ошибся, блокнот никуда не пропадал. Его раб, Зед, просто переложил часть личных вещей Осли в другой ящик. Позднее я снова пришел к Маккаггерсу, и мы их отыскали.

— Неужели?

— Ну да.

— Хм. — Пытливым, как никогда, взглядом Поллард обшарил лицо Мэтью, но не нашел, к чему придраться. — Надо переговорить об этом с мистером Маккаггерсом. Вы меня беспокоите, Корбетт, и мистера Капелла тоже. Пора уже что-то с этим делать.

— Девушка не имеет к этому никакого отношения.

— К чему именно, сэр? — Поллард натянуто улыбнулся. — Ах, вы про козни и интриги, которые вы замышляете с мистером Грейтхаусом, не так ли? О да, мы все знаем про вашу поездку на ферму и выкапывание трупа. Мистер Ормонд с удовольствием побеседовал с молодым помощником судебного медика, приехавшим уточнить некоторые моменты.

— Понятия не имею, о чем…

— Ох, избавьте меня! Старый, добрый, глупый Брайан играет с нашей прачкой в одну игру: он ей секрет — и она ему секрет. Пожалуй, это его единственный порок — что сказать, несчастный человек! Так вот, во вторник Брайан рассказал мне любопытную историю. Прачка слыхала, что на самом деле в городе произошло не три убийства, а четыре! Мол, на ферме милях в десяти от города на берег реки вынесло труп неизвестного молодого человека, весь изрезанный ножом. Таинственный информант прачки видел труп собственными глазами, представляете? Что ж, мистер Ормонд вчера пообщался с помощником судебного медика и предоставил нам имена двух господ, приехавших выкапывать останки убитого юноши. Ими оказались Хадсон Грейтхаус и — ну надо же! — его коллега мистер Корбетт! Забавно, не так ли?

«Животик надорвешь», — подумал Мэтью.

— Будьте спокойны, с мистером Грейтхаусом мы разберемся в свое время. Сначала с вами. Прощайте, сэр. — Поллард отошел от кареты и закрыл дверцу. — Поезжай! — крикнул он кучеру, когда Бромфилд решительным рывком задергивал вторую занавеску.

Щелкнул кнут, и карета тронулась с места. В желтом ее салоне Мэтью тут же вновь покрылся по́том. Колымага катила на север по Бродвею, а за окнами буднично шумел город. Мэтью не сводил глаз с ножа в руке Джереми. Выглядел клинок весьма грозно.

Надо срочно придумать, как отсюда выбраться. Увы, выхода нет. Мэтью поднял руку, чтобы стянуть с себя шляпку Берри, и в ту же секунду острый нож, точно змея, метнулся к его горлу, а железная лапища Бромфилда схватила его за плечо. Наконец головорезы сообразили, что хочет сделать Мэтью, и позволили ему снять убор. Он положил шляпку на колени и подумал, что, будь он героем вроде Хадсона Грейтхауса, он бы дождался особо глубокой ямы или высокого ухаба на дороге, швырнул бы шляпку в глаза мальчишки, выхватил у него нож и тут же вогнал бы клинок в грудь Бромфилду. Вот только благодаря кожаному жилету и блокноту в кармане у последнего такое предприятие может закончиться самым скверным образом. Мэтью решил, что Хадсон Грейтхаус на свете только один, а в этой карете героям не место.

Свернув на почтовый тракт и оставив город позади, лошади поскакали резвее. Кнут хлестал направо и налево, лошади мчали во весь опор.

«Чудесная деревушка в Уэльсе», — сказал Поллард. Вот где мы с Берри встретим старость, подумал Мэтью. Если доживем.

Мы?.. А ведь он прежде ни о ком так не думал — после истории с Рейчел Ховарт в Фаунт-Ройале. Он считал, что любил ее, но на самом деле ему просто хотелось почувствовать себя рыцарем. Вряд ли он способен понять, что такое любовь. Влечение — да, необходимость теплых близких отношений с другим человеком — да… Любовь? Нет. Пока он слишком занят, чтобы даже помыслить об этом.

Впрочем, теперь ему предстоит долгий период — в лучшем случае — вынужденного отдыха. Мэтью вдруг пожалел, что так серьезно относится к жизни, ему не помешало бы проводить время… как там говорил Мармадьюк?.. более весело. Поменьше шахмат и побольше танцев. И побольше приятных встреч с хорошенькими девушками, их в Нью-Йорке немало. Поразительно, как приставленный к горлу нож способен направить мысли человека к таким вещам, которые еще неделю назад казались сущими глупостями, а теперь — безвозвратно упущенными возможностями.

Нет, подожди, твердо осадил себя Мэтью. Просто подожди. Ты все еще жив, и Берри жива. Будем надеяться. Да, возможно, скоро — слишком скоро — придет время слез и печали. Но пока оно не пришло. Надо сохранять спокойствие, трезвость ума и при первой возможности быть готовым к быстрым действиям.

Карета угодила в яму глубиной с его уныние и подпрыгнула. Подходящий момент для швыряния шляпы в лицо Джереми был упущен. В этой карете героев нет. Но разве не нужно быть героем, чтобы хранить самообладание, когда душа вопит и рвется из тела?

Что будешь делать, лучик ты мой лунный?

Паренек опустил нож на сиденье. Убаюканный качанием кареты, Бромфилд чуть закатил голову назад и прикрыл веки.

— Слушай, — обратился Мэтью к Джереми. Бромфилд тут же распахнул глаза и сел прямо как штык.

Парень молча уставился на Мэтью.

— Тебе сколько лет?

Джереми покосился на Бромфилда — тот пожал плечами.

— Ну, пятнадцать.

— Вот и я ушел из приюта в пятнадцать. Я ведь тоже из приютских.

— Правда?

— У тебя какая специальность?

— Чего-чего?

— Ну, какой у тебя талант? Почему тебя забрали из приюта в школу Капелла?

— Да то не школа, а… — Джереми нахмурился, подбирая нужное слово. Соображал он явно не слишком быстро. — Университет!

— Чую, ты далеко пойдешь, когда его окончишь. Так какой у тебя талант?

Паренек взял в руки нож и прямо-таки с любовью взглянул на клинок.

— Да вот эту штуку бросать умею, — не без гордости сказал он. — Промеж лопаток попадаю с двадцати шагов! В детстве я так индейского парнишку убил, который у моего папаши кур таскал. Сперва нож ему в спину воткнул, а потом глотку его красную перерезал и скальп снял!

— Похвально. А сколько тебе было лет, когда это случилось?

— Одиннадцать вроде. Потом индейцы пришли и отца утащили, дом подожгли, а меня к дереву привязали. Вот так я и сделался сиротой.

Мэтью кивнул. Стало быть, перед ним будущий убийца, способный разить издалека, из укрытия. А ведь и у Осли был талант — находить такие дарования, видеть их в самом зародыше. Можно назвать это семенем зла, которое бывает или врожденным, или появляется в человеке после определенных страшных событий. Капелл же взращивает это семя, превращая сырье в ценный ресурс.

— А что предоставляет Капелл в награду за твою верность этому… университету?

— Еду вкусную, — ответил мальчик. — Крышу да койку. Все меня боятся. И поблудить есть с кем.

Ага, подумал Мэтью, стало быть, Чарити Леклер — тоже ценный ресурс.

— Ну все, хорош, — проворчал Бромфилд. — Заткни пасть и больше не открывай.

Голос его был достаточно строг, чтобы Мэтью расхотелось вести беседы — лучше зубы поберечь. Он устроился поудобней и стал наблюдать, как Джереми любуется своим ножом; то был символ его могущества в мире, который ребят вроде него смалывал в порошок тяжеленными сапогами.

Наконец — вернее, слишком уж скоро — Мэтью почувствовал, как лошади замедлили бег. Погоняла позвонил в колокольчик, и через некоторое время ворота отворились. Затем карета покатилась вперед, снова набрала скорость, а через сто ярдов раздался крик кучера: «Тпр-ру! Тпр-ру!»

Карета со скрипом встала, отворилась дверца, и Мэтью увидел в пятне яркого солнечного света Лоуренса Эванса — опрятного, лощеного и одетого с иголочки. Разумеется, он был не один: вокруг толпилось множество юных ребят от двенадцати до восемнадцати и несколько парней постарше, общим числом девятнадцать (если верить Эвансу), однако Мэтью показалось, что их тут целая армия — хватило бы дать отпор английскому войску.

Первым из кареты вышел Бромфилд, следом — Джереми с ножом. Мальчики тотчас принялись улюлюкать, вопить и хихикать, пока Эванс не отчеканил:

— Хватит. Даже врагу следует демонстрировать уважение. Расступись!

Щелкнул кнут, и карета покатила в сторону виноградника, а Мэтью повели в дом. Вскоре он обратил внимание, что «студенты» университета одеты примерно одинаково: белые рубашки, черные или коричневые бриджи, кремовые чулки. На груди у них были бумажные значки, разукрашенные цветными карандашами в красный и синий цвет, различных форм: треугольник, квадрат, круг. У юношей постарше значки представляли собой синий квадрат, в который были вписаны красный треугольник и синий круг. Медали, что ли? Способ различать студентов разных «курсов», как в настоящем университете, — первого, второго и так далее? Мэтью вошел, дверь за ним тут же захлопнулась, и какой-то мальчишка прокричал: «Ну, сейчас тебе зададут!»

Что зададут — страшно было даже подумать.

Бромфилд схватил Мэтью за загривок и весьма грубо повел мимо лестницы по украшенному гобеленами коридору. В огромной столовой с веерами шпаг на стенах только что состоялся обеденный пир: тарелки с горами куриных костей стояли среди серебряных подносов, мисок с солью, перцем и прочими принадлежностями, каковые, по мнению Капелла, должны присутствовать на столе любого уважающего себя джентльмена. Мэтью не без удовлетворения подумал, что своим прибытием он оторвал Капелла от трапезы.

Дверь слева отворилась: за нею начиналась уходящая наверх винтовая лестница. Сквозь высокое узкое окно сочился свет.

— Наверх, пожалуйста, — сказал Эванс, первым начиная подъем.

Мэтью так пихнули в спину, что он едва не расквасил нос об первую же ступень.

Лестница привела их в кабинет с круглыми окнами в сад, похожими на корабельные амбразуры, обставленный мебелью из темного дуба и черной кожи, — самый обычный кабинет зажиточного человека: широкий письменный стол, стулья, шкаф для документов и книжные шкафы, заставленные таким количеством томов в кожаных переплетах, что при иных обстоятельствах Мэтью захотелось бы в них порыться.

Однако сейчас взор его притягивали люди, присутствующие в кабинете: Саймон Капелл, сидевший за столом в косом луче света — здоровенный, широкоплечий, с головой-тараном, — и Берри Григсби в платье персикового цвета с желтыми кружевными оборками. Она сидела на стуле чуть в стороне, руки ее были связаны за спиной белым шнуром, и тем же белым шнуром она была привязана за талию к спинке стула. Спутанные волосы торчали во все стороны, глаза испуганно таращились по сторонам, а на левой скуле красовался ярко-синий кровоподтек.

— Здравствуйте, Мэтью, — сказал Капелл. Он сидел, упершись локтями в темно-зеленый бювар и сцепив ладони перед собой. В стеклах очков плясал солнечный свет. — Вставать не буду, уж не взыщите.

Мэтти не нашелся, что ответить. Во рту у него пересохло. Прямо за спиной Берри стояла Чарити Леклер, столь же прелестная и обольстительная на вид, сколь безобразная и порочная душой. В кресле на противоположном конце комнаты развалился граф Дальгрен в бежевом сюртуке, похожий на ящерицу, вылезшую погреться на солнышке.

— Мэтью, — хрипло выдавила Берри.

Разбитая нижняя губа ее начинала опухать, на шее синели следы крепких пальцев, которыми Карвер, должно быть, задушил ее крик. Глаза молили о помощи: это какое-то чудовищное недоразумение, читалось в них, но теперь все будет хорошо, ведь ты, не иначе как благородный сэр Ланселот, явился меня спасти.

Молодой рыцарь приметил одну весьма пугающую деталь: полы под стулом Берри были застелены парусиной. Чтобы защитить дорогой ковер кирпичного цвета… от чего? Опять-таки — страшно даже подумать.

— У него с собой было вот что, сэр, — сказал Бромфилд, вытаскивая из жилета блокнот и кладя его на бювар.

Капелл в ту же секунду схватил его и открыл на помеченной Масочником странице.

— Ага! Вот и славно. — Губы Капелла растянулись в улыбке, точно лицо вспороли ножом. — Последний блокнот! Теперь можно успокоиться, не так ли. — Последние слова прозвучали скорее как утверждение, нежели как вопрос.

Мэтью вдруг заметил, что в комнате есть еще один человек. Справа — в черной тени, липнущей к книжным шкафам, точно паутина, — сидел мальчик неопределенного возраста. Щуплый, бледный и до странности хрупкий, с шелковистыми волосами цвета пыли. На нем была та же форма, что на остальных «учениках», на груди — круглый значок. Правую бровь рассекал длинный тонкий шрам, уходящий под волосы, а правый глаз был холодного молочного-белого цвета.

— Свяжите его, — сказал Капелл, увлеченно листая блокнот.

Бромфилд обошел Мэтью со спины и локтем зажал ему горло, а Лоуренс Эванс продемонстрировал подозрительные для бывшего секретаря навыки обращения с веревкой. Руки Мэтью заломили назад и так крепко связали шнуром, что он едва не намочил штаны от боли. Затем его усадили на стул, услужливо подсунутый ему прямо под ягодицы.

Капелл достал из серебряной табакерки понюшку табака, втянул по щепотке каждой ноздрей, шмыг-шмыг — и готово, причем все это было проделано самым изящным образом, как подобает истинному джентльмену. Белым платком он стряхнул крошки с сюртука, который и так был цвета темного табака.

— Я желаю знать, — сказал он, складывая платок и убирая его в карман, — откуда у вас этот блокнот. Будьте любезны, расскажите.

Мэтью попытался увлажнить слюной пересохший колодец горла и прохрипел:

— Охотно. Все очень просто: помощник судебного медика перепутал ящики. Я потом вернулся туда и…

— Но с какой стати медик вам его отдал? — В глазах-топазах загорелся едва заметный огонек.

Осторожнее, подумал Мэтью.

— Он мне доверяет. Я сказал ему, что знаком с мисс Леклер и передам ей блокнот. Разумеется, я хотел привезти его сюда. — Мэтью воспользовался воцарившейся на мгновение тишиной и добавил: — То же самое я сказал мистеру Полларду. Он намерен поговорить с мистером Маккаггерсом.

— Ему все известно, — заметил Бромфилд, и Мэтью безумно захотелось отвесить ему пинка.

— Это ежу понятно! — рявкнул Капелл. — Может, не все, но многое. Ладно, Мэтью, давайте-ка на минутку забудем про блокнот. Хочу поговорить с вами о Масочнике. Вы же знаете, кто это?

— Нет.

— Вы уверены?

— Ну… да, уверен, — ответил Мэтью, проклиная себя за заминку.

— Я почему спрашиваю: Масочник убил трех людей, имеющих непосредственное отношение к одному нашему прожекту. Вы ведь знаете, о каком прожекте я говорю?

— Нет, сэр, не знаю, — сказал Мэтью и тут же добавил: — Можете мне не рассказывать!

— Сэр? — осмелился вмешаться в разговор Джереми, метатель ножей. — По дороге сюда он меня расспрашивал про таланты. Да еще назвал наш университет школой, сука!

— Прикуси язык, мальчик. За брань здесь штрафуют. — Капелл вновь обратил долгий испепеляющий взгляд на потное лицо Мэтью. — Кто загнул уголок этой страницы? — Мэтью разом оглох и лишился дара речи. — Страница с именами сирот. Кто ее пометил? Тоже мистер Маккаггерс, а?

— Наверное, сэр. А может, я и сам загнул ненароком, не пом…

— Хватит врать, — очень тихо осадил его Капелл. Поразительно, как даже от такого тихого голоса мороз может пробрать до самых костей. — Вы явно знаете, кто такой Масочник. Я думаю, он убивает именно тех, кто участвовал в воплощении одного из наших замыслов. Он придумал некий грандиозный план мести и, стало быть, имеет отношение к Суонскоттам.

— К кому, сэр? — выдавил Мэтью, хотя его душили сзади.

— Мистер Бромфилд, если он опять заговорит без спросу, проучите его как следует. Только ковер берегите, пожалуйста. Он совсем новый, не хочу перепачкать его кровью.

— Да, сэр.

— Итак, — продолжал Капелл, — я убежден, что Масочник имеет отношение к семье Суонскотт. Это очевидно. Далее. Поскольку вы теперь — помощник мистера Хадсона Грейтхауса и работаете в бюро этой прославленной бабы, Масочник, прочитав объявление в газете, неизвестно по какой причине и при каких загадочных обстоятельствах обратился именно к вам. Стало быть, это ваш знакомый, которому все известно о вашей нынешней работе. Он презентовал вам блокнот, снятый с трупа этого болвана, Эбена Осли, дабы вы помогли ему решить проблему — выяснили, кто стоит за филадельфийской трагедией… какого бишь года?

— Тысяча шестьсот девяносто седьмого, сэр.

— Да, точно. Он хочет уничтожить организатора преступления. То есть если вы до сих пор не поняли — вашего покорного слугу. Я, признаться, не очень люблю жить в страхе за собственную шкуру, пускай здесь мне ничто не угрожает: посмей Масочник перебраться через этот забор, его ждет моментальная смерть. Итак… мне хотелось бы знать имя этого паскудника, дабы притащить его сюда и вышибить ему мозги. Вы сейчас же назовете мне его имя, сэр. Даю вам одну минуту. Мистер Рипли?

Из тени, точно змея, выполз тот самый мальчик. Сию секунду Чарити Леклер схватила Берри за волосы и запрокинула ей голову. Лоуренс Эванс — мастер на все руки — шагнул вперед и закрепил какое-то металлическое устройство на ее правом глазу, которое не позволяло ей закрыть веки, как бы она ни билась и ни кричала. Вдобавок элегантная леди засунула в рот Берри грязную кожаную перчатку.

Рипли выудил из кармана длинную и ужасно острую голубую вязальную спицу.

Глава 45

Мальчик скользил по воздуху, точно ангел смерти. В движениях его чувствовалась зловещая грация, казалось, от него исходит неземное голубоватое сияние — или то был свет, отраженный от голубой спицы?

Он уверенно продвигался вперед — без спешки, но и не теряя времени. Берри попыталась его пнуть, но он аккуратно и непринужденно увернулся от пинка. Казалось, это тень плывет по комнате, при этом от него исходила явственная угроза. Когда Берри задумала опрокинуть стул, прекрасная леди за ее спиной просто ухватилась покрепче за рыжие локоны.

Рипли приблизился к жертве и без промедления поднес спицу к раскрытому глазу Берри.

— Я все скажу! — воскликнул Мэтью.

— Погодите, мистер Рипли, — скомандовал Капелл; мальчик тотчас повиновался, поведя здоровым глазом — черным и блестящим, как стеклянный шарик, — в сторону хозяина. — Ждите и будьте начеку. — Капелл встал, бросил Дальгрену: — Подъем! — и, когда гренадер неспешно повиновался, подтащил свой стул к Мэтью. — Девицу не отпускать, держать как есть, — приказал он Чарити Леклер и Эвансу, а сам уселся вплотную к Мэтью, так что их колени почти соприкасались, и в упор уставился на него: видны были даже кожные поры, сочащиеся салом, и пахло курятиной. — Итак, — солнечно улыбнулся Капелл. — Вы собирались назвать мне имя.

— Можно глоток воды? Горло пере…

— В следующий раз я его не остановлю, Мэтью. Подумаешь, девица без глаза останется, кому какое дело? Имя.

— Ладно. — Мэтью облизнулся. Капля пота сбежала по его носу и, дрожа, повисла на кончике. Нелегко было говорить, слушая, как Берри мычит от боли, пытаясь выдавить крик сквозь перчатку. — Сперва позвольте рассказать, кто он такой. — Капелл тут же повернулся к Рипли и уже хотел отдать юному истязателю приказ о продолжении пыток. — Сэр! Умоляю! Вы должны знать, что Масочник — сын Суонскоттов!

Капелл замер. Его испещренный синими венами лоб нахмурился.

— Что-то припоминаю… — Он постучал себя пальцем по лбу, словно пытаясь растормошить память. — У Суонскоттов было двое сыновей, которые, согласно нашим источникам, погибли еще в детстве.

— О, двое сыновей — Тоби и Майкл — действительно погибли, но этого мальчика они нашли на скотобойне и взяли в семью, воспитали как родного — даже образование ему дали. Словом, он им был как родной.

— Неужели? — Капелл в упор, практически нос к носу, приблизился к Мэтью и буравил его испытующим взглядом.

— Да, сэр. Он заработал немало денег, целое состояние, а потом скрыл свою истинную личность и начал вести совсем другой образ жизни. Как бишь он себя называл… крупной рыбой, которую занесло в болото.

Капелл почесал подбородок:

— Дальше.

— Он начал наводить справки в Лондоне. Платил людям за нужные сведения. В общем, ему все известно. Про отравленное вино и остальное.

— Вот как?

— Да, сэр. Он действительно дал мне этот блокнот и отметил нужную страницу — хотел, чтобы я разобрался, что означают оценки напротив имен… то есть цифры.

— Впечатляет. — Капелл выдавил улыбку. — Это действительно оценки. По крайней мере, с весьма ограниченной точки зрения Осли. При помощи оценок он набивал ребятам цену. Я позже оценивал их по-своему.

— Масочник действительно хотел, чтобы я вывел его на вас. Я просил его сдаться закону, рассказать свою историю.

— И он сдался? — Капелл правильно истолковал выражение лица Мэтью. — Разумеется, нет. Он через такое прошел — не удивлюсь, если он уже спятил! С какой стати ему сдаваться? И кому вы успели рассказать эту историю? Хадсону Грейтхаусу и миссис Герральд, полагаю?

— Нет. Это мое собственное расследование.

— Но вы с Грейтхаусом выкопали труп Билли Ходжеса, так ведь? Зачем?

— Про него мне рассказал Маккаггерс. Главный констебль Лиллехорн не хотел предавать огласке эту историю. Я подумал… что она может иметь прямое отношение к Масочнику.

— Скорее, косвенное, — заметил Капелл. — Бедный Билли. Он отлично подделывал почерки и печати, но оказался слаб духом и умом. Между прочим, именно он изобразил инспекторскую печать на складе Суонскотта. Удивительное дело: из левшей обычно получаются весьма искусные поддельщики. И он был просто мастер своего дела, этот Билли. Поработал с нами и в Бостоне — так, по мелочи, сделки, завещания… Несколько лет обучал у нас молодежь, а потом, увы, вздумал сбежать. Эх, Билли…

— Я предпочел бы не знать, что вы с ним сделали, сэр.

— О, понимаю! И нисколько на вас не сержусь! — Капелл хлопнул Мэтью по левому колену. — Да и с чего бы, вы ведь просто хотели сделать себе имя, я прав? Выслужиться перед начальством бюро «Герральд». Но скажите мне вот что… как это вы решились помогать убийце?

— Наверное… — Мэтью с трудом проглотил слюну. — Наверное, работа есть работа.

— Вот это правильный настрой! — Капелл хлопнул в ладоши, окинул взглядом всех присутствующих, включая напрасно рвущуюся из пут Берри, и просиял. — Какие дела творятся, а, друзья?! Подлинная борьба противоречий, столкновенье ангельского и демонического! Этот юноша хочет добиться успеха в жизни и вступает в сговор с убийцей! Нет, вы подумайте, а?!

— Какая ирония, — проговорил Лоуренс Эванс без тени иронии в голосе.

Капелл вновь обратил взор на Мэтью. И больше не улыбался. В стеклах его очков Мэтью видел собственное перепуганное до смерти лицо.

— Имя.

— Его зовут… — Мэтью помедлил, сердце бешено стучало в груди. Никто не придет на выручку, никто не спасет их с Берри… Придется выкручиваться и искать выход самому.

— Мистер Рипли ждет, — прошептал Капелл.

Мэтью собрался с духом и произнес:

— Его зовут Диппен Нэк. Он констебль.

В комнате воцарилась мертвая тишина.

Капелл взглянул на Эванса:

— Диппен Нэк? Что это за имя такое? Вы его знаете?

— Нет, сэр.

— Бромфилд?

— Нет, сэр, — ответил охотник.

Капелл вновь направил внимание на своего пленника и начал теребить серебряные пуговицы на его жилете.

— Мистер Эванс, принесите-ка сюда переписную книгу и посмотрите, значится ли там Диппен Нэк. Красивые пуговицы, кстати говоря.

Эванс снял устройство с глаза Берри, который, должно быть, совершенно пересох. Она часто заморгала, словно пытаясь вернуть его на место без помощи пальцев. Эванс подошел к столу, открыл ящик и достал оттуда тонкую книжицу в коричневой кожаной обложке. Мэтью сразу ее узнал — то была копия переписной книги Нью-Йорка за прошлый год (перепись проводили по приказу покойного мэра Худа). По бокам Мэтью заструился пот. Не дай бог у Нэка жена и полный дом детишек, или он живет с престарелой матерью…

— Диппен Нэк — это, должно быть, прозвище, — выдавил он, пытаясь немного сбавить накал, — настоящего имени я не знаю.

Палец Эванса бегал по странице.

— Ага, вот он, сэр. Диппен Нэк. Живет на улице Нассау. — Он поднес книгу Капеллу и показал тому имя и адрес.

— Прекрасно. Что ж, такой человек существует, уже хорошо. Жены и детей нет. Скажи-ка мне, Лоуренс, помнишь ли ты имена сыновей Суонскоттов? Их действительно звали Тоби и Майкл?

— Кажется, так, но позвольте мне заглянуть в бумаги, — это наверняка записано.

— Давай загляни.

Эванс подошел к картотечному шкафу и начал рыться в бумагах.

Мэтью ерзал на стуле — насколько это вообще было возможно. Берри издала какой-то сдавленный звук — нечто среднее между криком боли и ругательством. Мисс Леклер все еще держала ее за волосы железной хваткой.

— Прошу вас, сэр, — обратился Мэтью к Капеллу, — нельзя ли ее отпустить?

— Нет, — последовал ответ, — но, полагаю, хватку можно ослабить. Чарити? Одной руки достаточно.

— Нашел, сэр! — объявил Эванс и склонился над ящиком, что-то читая. — Да, их звали именно так. Но погодите! — Он замолчал. — А вот это уже интересно, — сказал он таким тоном, что Мэтью вновь захлестнула волна ужаса. — Похоже, у Суонскоттов был…

Так, похоже, это шанс! Только бы не прибили за то, что заговорил без спросу.

— …Третий сын, да, я знаю. Младенец, который умер сразу после рождения.

Эванс молчал, все еще читая.

— Ну? — спросил его Капелл.

— Он прав, сэр. Здесь приписка. Согласно записям из лондонской клиники, у них действительно был сын, умерший вскоре после рождения. — Эванс поднял желтый свиток. — Желаете взглянуть?

— Нет. — Капелл заулыбался. — Диппен Нэк, значит? Мэтью мог узнать о третьем сыне только от члена семьи. То есть от четвертого сына! Приемного, конечно же. Логично? Масочник — это констебль! Ну разумеется! Может сколько угодно разгуливать по ночам, выслеживать жертв, а потом… — Он чиркнул пальцем по горлу.

С лестницы донеслись шаги — или, скорее, шаги и стук, будто поднимался кто-то с деревянной ногой. Мэтью покосился на дверь и увидел, как в кабинет входит охромевший Карвер — второй охотник и по совместительству головорез Капелла, — крепко сбитый, с тяжелым взглядом и светлыми волосами цвета пшеницы.

— Мистер Капелл! — сказал он. — Прошу прощения, но парни хотят знать, будет ли сегодня игра.

— Разумеется, будет. — Капелл встал. — Передайте им и велите Эдгару и Гастингсу, чтобы все подготовили. Так… минутку. Вы с мистером Бромфилдом берите лошадей и езжайте в город. Посетите тамошнюю конюшню и возьмите третью лошадь, после чего отправляйтесь по адресу… — он заглянул в переписную книгу, — Нассау-стрит, тридцать девять. Дождитесь темноты, если понадобится, и привезите сюда Диппена Нэка. Будьте осторожны, так как он может быть не в своем уме и очень опасен, но ни в коем случае — слышите? — не наносите ему тяжелых увечий, после каковых любые другие увечья будут излишни и бесполезны. Все ясно? — Он посмотрел на Эванса. — Кто сегодня на воротах?

— Енох Спэк, сэр.

— По дороге в город скажите мистеру Спэку, чтобы запер ворота на все замки и присоединялся к игре. Ну, езжайте!

Когда охотники вышли — один еле ковылял из-за травмы ноги, — Капелл жестом отдал приказ Джереми, и тот разрезал путы на талии Берри. Мисс Леклер отпустила ее рыжие кудри, и Мэтью заметил меж ее пальцев несколько выдранных прядей.

— Подъем, оба. — Капелл развел руки в стороны и подкрепил свой приказ жестом. — Кляп можно вынуть.

Берри повернулась к элегантной стерве, чтобы та вынула перчатку, и Мэтью первым, еще до мисс Леклер, разглядел вспыхнувший в глазах Берри огонь, подобный свету маяка на скалистом берегу, говорящему: берегитесь, здесь погибло немало кораблей.

Мисс Леклер успела вытащить перчатку лишь наполовину. Берри резко отклонилась назад и протаранила лбом изящный носик мисс Леклер. Раздался хруст, который Мэтью сравнил бы с треском дыни, упавшей на мостовую с сотого этажа (если бы такие высокие строения вообще существовали), и тотчас — когда Капелл лишь потянулся к Берри, а юный истязатель мистер Рипли исторгнул если не крик, то встревоженный хрип — взор мисс Леклер затуманился, обращаясь внутрь, в царство долгого забытья и мучительного пробужденья. Ее переносица стала плоской, точно ее раздавили сковородой, голова с хрустом ударилась об стенку, а светлые пряди взлетели в воздух, точно сотни извивающихся белых змей на голове Горгоны. Она сползла на пол и уронила голову на грудь. Из ноздрей на кружевные оборки платья хлынула кровь, а на подергивающемся лице начал разливаться огромный кровоподтек, стремительный и черный, как чума.

Берри выплюнула перчатку. Та легла прямо на голову поверженной мисс Леклер, словно диковинная шляпка, изготовленная по новой парижской моде.

Мэтью подумалось, что Мармадьюк Григсби — не единственный член семьи, умеющий колоть орехи железным лбом.

Капелл рывком развернул Берри к себе, однако предусмотрительно выставил вперед руку — на случай, если та захочет удвоить счет. Щеки его покрылись было багровыми пятнами гнева, но благодаря его умению обуздывать собственные чувства и изрядной доле фатализма пятна эти моментально исчезли. Капелл даже сумел выдавить настороженно-одобрительную улыбочку.

— Ну и удар! — сказал он, глядя на свою поверженную подельницу.

— Сволочи! — прошипела Берри всем присутствующим в комнате. — Вы что творите?!

— А вот выражаться не надо, — предостерег ее Капелл. — Не то мы быстренько найдем еще одну перчатку. — Он по-прежнему держал руку перед собой, оберегая череп от сокрушительного удара.

Мэтью не понравились эти разговоры об «игре»: от них колени подгибались и мочевой пузырь пульсировал даже сильнее, чем от тугих пут на отнявшихся руках.

— Нас сошлют в чудесную деревушку в Уэльсе, — сказал он куда жизнерадостнее, чем хотелось. — Верно, мистер Капелл? В деревню, которую держит профессор Фелл?

Лицо Капелла мгновенно побелело и превратилось в восковую маску.

— Подержи-ка эту бестию, Лоуренс.

Когда Эванс осторожно занял его место, Капелл позволил себе еще понюшку нюхательного табака, а затем молвил:

— Мистер Поллард, при всем его умении поддерживать порядок в наших делах, оказался непростительно болтлив. Дела нашего покровителя вас не касаются, сэр. Только от меня зависит, быть вам частью нашей системы или не быть. То есть не быть вовсе, — добавил он для пущей ясности. — Разумеется, мне по душе первый вариант. — Вдали зазвонил колокол. Под неумолчный звон Капелл взглянул на Мэтью, и глаза его за стеклами очков как будто смягчились… подернулись серой дымкой сожаления. — У вас все есть, Мэтью, — ум, полезные навыки, сила. Со временем вы могли бы сослужить прекрасную службу нашему покровителю. Но увы — и профессор со мной согласился бы — все слишком запущенно.

Капелл покачал головой. Непростое решение было принято.

— Вот если бы вы позволили нам отнять у нее глаз, прежде чем сдать Нэка… — вздохнул он.

Мэтью ошалело и настороженно молчал, а Капелл тем временем вернулся за письменный стол и положил блокнот обратно в ящик. Колокол все звонил. Веселый похоронный звон, подумал Мэтью. Берри с надеждой глядела на него, но ему нечем было ее обнадежить.

— Пусть спит, — осадил Капелл Джереми, когда юноша хотел позаботиться о той, с кем всегда можно было «поблудить». — Ей-богу, нам всем необходим отдых. Спускайся первым, Джереми. Только не лезь в кровищу, а то ковер перепачкаешь! Ладно, идем. Вы следующий, мистер Рипли. — (Мэтью заметил, что даже Капелл сторонится змееныша.) — После вас, мисс, — сказал он Берри. Та начала было упираться, но Лоуренс схватил ее за шкирку и погнал вперед. — Дальше пойдут мистер Корбетт и граф Дальгрен.

В столовой все стали ждать, когда спустится Капелл, — тот вошел, весело насвистывая. В маленьком мире Саймона Капелла все было прекрасно. Мэтью пронаблюдал, как он закрывает за собой дверь кабинета ключом, извлеченным из кармана сюртука, а затем возвращает ключ на место. Видимо, на скорое пробуждение мисс Леклер никто не надеялся.

Мэтью покосился на Берри. Та поймала его взгляд и вопросительно уставилась в ответ: что нам теперь делать?!

Он не знал. А то, что знал, рассказывать не собирался. Путы на их запястьях были гораздо легче и при этом гораздо прочнее обыкновенной хозяйственной веревки — именно такие были найдены на запястьях Билли Ходжеса.

— Ну, идемте! — просиял Капелл. С улицы по-прежнему доносился колокольный звон.

— Сэр, — вставил Мэтью, прежде чем граф Дальгрен успел пихнуть его в спину, — не кажется ли вам, что нужно немного подождать? Сперва убедитесь, что я сказал вам правду насчет Диппена Нэка.

— А зачем? — Лунный лик Капелла оказался прямо перед лицом Мэтью. — Ты, что ли, наврал? — Пока Мэтью соображал, как лучше ответить на этот вопрос — острый, как вязальная спица, — Капелл расхохотался, хлопнул своего пленника по плечу и чертовски добродушно прогремел: — Ты слишком честен — вот в чем твоя главная беда. Ну, идем, идем.

Глава 46

То был долгий путь к скверному концу под бойкий поминальный перезвон колоколов.

Мэтью и Берри плечом к плечу шли по дороге к винограднику. Впереди, оживленно беседуя с Эвансом, шагал Капелл, а по сторонам и сзади грозным треугольником двигались Джереми, Рипли и граф Дальгрен. Их сопровождали мальчишки — они улюлюкали и злорадно хохотали, отпихивали друг друга, чтобы взглянуть поближе на Берри, дергали Мэтью за сюртук и Берри за подол платья, а потом уносились прочь от шутливых выпадов Джереми и вялых угроз графа, приправленных прусской бранью. Никто не донимал Рипли, и Рипли, в свою очередь, ни на кого не обращал внимания; он надел очки с темными стеклами, чтобы спрятать глаза от солнца, и медленно, но неумолимо двигался вперед.

— Что они с нами сделают?

Берри придвинулась поближе к Мэтью и поморщилась, когда желтоволосый подросток лет четырнадцати подбежал и дернул ее за платье. Она хотела прикрикнуть на хулигана, как на его предшественников, но прежде ее окрики вызывали лишь взрывы хохота, — стало быть, нечего и силы тратить.

Мэтью хотел ответить: «Не знаю», однако подходящее время для этой лжи было давно упущено. И черт подери, он ведь действительно слишком честен.

— Убьют нас.

Берри замерла на месте и разинула рот. Ее голубые глаза едва не прожгли ему голову, но тут граф Дальгрен так пихнул ее в бок, что она с размаху влетела в Мэтью. О, как заголосили и забились в истерике мальчишки! Один — темноволосый чертенок лет двенадцати — на глазах у всех принялся потирать у себя в паху и одновременно отплясывать джигу, выбивая клубы пыли.

— Убьют? — выдохнула Берри, когда к ней вернулся дар речи. — Убьют?! Во что ты меня втравил?!

— Я думал, ты любишь приключения, — ответил Мэтью.

— Только такие, из которых можно выйти живой! — Губы ее оказались так близко к его уху, что Мэтью невольно отпрянул: чего доброго, откусит! Рыжие волосы были всклокочены и покрыты белой пылью. Берри в отчаянии озиралась по сторонам, но видела лишь густой лес, насмешливые лица и пляшущие силуэты. — А если бежать?

— Они мигом нас поймают.

— Но не убьют, нет! Не верю! — Губы ее кривились, в глазах стояли слезы. — Просто припугнут хорошенько — и все, да ведь?

— Не знаю. По-моему, я уже напуган донельзя.

— Сделай же что-нибудь! — прошипела Берри, опять прямо ему в ухо.

Мэтью только хмыкнул. Что будешь делать, лунный мой лучик?

Можно, например, заплакать. Залиться слезами и показать этим людям, что есть подлинная смелость. Пусть увидят, что бывает, когда лунные лучики-шахматисты строят из себя… как бишь он окрестил себя в Филадельфии?.. детективов, точно! Ха-ха, вот умора! «Пережить бы для начала свое первое расследование», — мрачно подумал Мэтью и еще раз дернул путы, как делал по меньшей мере полдюжины раз. Нет, эти веревки можно будет снять, только если руки исхудают.

— Кто-нибудь за нами придет? — с надеждой спросила Берри. Голос ее дрогнул, но она тут же расправила плечи. — Ну, отвечай! Кто-нибудь обязательно придет, да?

— Никто не придет. Да и ворота заперты.

Мэтью осекся: не слишком ли это жестоко? Он хотел ее обнять, но быстро вспомнил про путы. Видно, мозг уже залила кровь неизбежного — и очень скорого — конца. Что ж, это даже хорошо: быть может, сердце лопнет само собой, и он умрет, избежав дальнейших мучений.

Зато дальнейших унижений не избежать, осознал Мэтью, наступив в кучу лошадиного навоза, оставленного, по всей видимости, теми самыми лошадьми, что везли его сюда. Крики и гогот не заставили себя ждать, и кто-то громко обозвал Мэтью «говномесом». Интересно, от унижения умирают? Увы, нет.

— Мистер! — заорала Берри, пытаясь перекричать похоронный звон и всеобщее веселье. — Мистер Капелл!

Капелл прервал беседу с Эвансом и сбавил шаг:

— Да, мисс?

— Мы никому ничего не скажем! — воскликнула она.

— Верно, не скажете.

— Я клянусь, мы будем молчать как рыбы! Правда, Мэтью?

— О да, непременно, — кивнул Капелл.

Берри вдруг осела на землю. Капелл тут же подозвал подмогу, и целый рой мальчишек кинулся исполнять его приказ. Мэтью подумал, что с Берри сейчас сорвут платье: ее грудь и все интимные места ощупали и намяли десятки рук. Она поднялась на ноги — с красным лицом, опухшими глазами, отбиваясь изо всех сил, и тогда к ней подошел граф Дальгрен. Он схватил ее за волосы, встряхнул как следует и заорал:

— Пшла, пшла!

И тут же занес кулак, готовясь предупредить сокрушительный удар головой.

Мэтью увидел, как взгляд Берри потух, а лицо осунулось. Мучительная, невыносимая боль пронзила его сердце, когда она сделала неверный шаг вперед и маленькая процессия двинулась дальше.

— Расклеилась девица, — заметил Капелл.

— Ее не каждый день убивают, — ответил Мэтью куда более твердым голосом, чем можно вообразить в подобных обстоятельствах — если такие обстоятельства вообще можно вообразить.

— Вы, главное, далеко не убегайте, — доверительно, чуть ли не по-дружески посоветовал Капелл. — Пусть парни разомнутся хорошенько, а потом сразу лягте и замрите. Все пройдет быстро, обещаю.

— Я не понял: вы хотите меня убить или удалить мне зуб?

Капелл тихо засмеялся. Колокол умолк, и от воцарившейся тишины живот у Мэтью забурлил, точно бочка со свежевыловленной рыбой.

— Мы хотим от вас избавиться, — ответил Капелл. — Как избавляются от ресурсов, которыми уже попользовались. Ведь люди, в сущности, и есть ресурс, предмет потребления, если зреть в корень. Согласны?

— Допустим, я соглашусь — тогда вы нас пощадите?

Опять тихий смех.

— Так вот зачем все это? — (Впереди, в конце дороги, замаячили виноградник и несколько построек из белого как мел камня. Одна из них была невысокой колокольней.) — Вы производите трудовые ресурсы для профессора Фелла?

— Да, и для любого, кто готов платить. Бросьте, Мэтью! Вы ведь и сами понимаете, насколько это важно для… как бы лучше выразиться…

— Для преступного мира? — предложил Мэтью.

— Для любого союза — пополнять свою численность. Все мы — не что иное, как ресурс. Таланты определяют нашу ценность и пригодность для того или иного дела. Возьмем, к примеру, Билли Ходжеса. Как я уже сказал, он был отличным работником и даже обучал ребят искусству подделывания документов и печатей. Видите вон то здание слева, рядом с колокольней? Там у нас проходят занятия. Билли там обучал желающих своему ремеслу. Кто-то из них перебрался в другие колонии и ждет нашего сигнала, кого-то отправили работать в Англию. И так со всеми нашими учениками: одни изучают мастерство самозащиты, другие — финансы, третьи — технику управления людьми, искусство общения и убеждения… и так далее и тому подобное, вплоть до таких узких дисциплин, как убийство, поджог, шантаж, воровство, вымогательство, шулерство, фальшивомонетничество и…

— Отравление? — перебил его Мэтью. — Как смешивать зелья, способные разом отравить пятерых посетителей филадельфийского трактира?

— О, эти пятеро были лишь случайными жертвами, в контракте они не упоминались. Кто-то ведь должен был отравиться тем вином, не так ли? Иначе мы не смогли бы уничтожить Суонскотта и его дело.

— Прелестно.

— Увы, без этого никак. Разве вы не понимаете, что мы просто коммерсанты? Ну же, Мэтью! У нашего дела очень большое будущее. Оно процветает в Англии и Европе уже десятки лет. А теперь, когда по другую сторону океана открылся целый новый мир с такими перспективами, было бы глупо с нашей стороны не попытаться попасть в эту дверь, согласны? — Он вздохнул, сообразив, что не производит нужного впечатления. — Что касается отравлений, возможно, вам будет интересно узнать, что из всех жертв Диппена Нэка один лишь Деверик знал, за что ему перерезали горло. — Капелл умолк и покосился на Мэтью: неужели и это не распалило его интерес? Убедившись, что интереса у пленника не прибавилось, он все равно продолжал: — Осли лишь поставлял нам ресурсы, не зная, для чего именно они нужны. А доктор Годвин… еще в Лондоне, после смерти жены, он спутался с молодой проституткой. Звали ее, как нам удалось выяснить, Сьюзен. Он в ней души не чаял, только что на руках не носил, а она им крутила как хотела. Говорят, выставила его натуральным дураком. Я так понимаю, он на все был готов ради нее — сие заблуждение принято называть любовью. Лично я сразу бы ее выпотрошил да выбросил в окошко, но Годвин, видать, считал себя человеком благородных устремлений и надеялся однажды снять любимую с горячих членов других клиентов и подарить ей истинное женское счастье. И вот в один прекрасный день она залетела… а он взялся делать ей аборт. В итоге убил и саму Сьюзен, и маленького ублюдка в ее чреве. Непреднамеренно, разумеется. Но его ведь всегда тянуло к ночным бабочкам. Такой вот грустный эпизод из образцовой — во всем остальном — жизни. Подобные эпизоды — наш хлеб. Они значительно упрощают нам дело. Когда мы обратились к доброму доктору с просьбой изготовить небольшую порцию яда — из белладонны, купленной в аптеке на Смит-стрит, между прочим, — он поначалу заартачился. Ну, мы и припомнили ему эту историю со Сьюзен и абортом. Можем ли мы что-то доказать? Свидетели найдутся, не сомневайтесь, надо лишь чиркнуть кое-куда пару писем, ответили мы. — Капелл подмигнул. — На нас работают дамы с весьма богатым воображением и огромным опытом. Впрочем, Годвин оказался слабаком. Мучимый совестью и оттого покладистый, он сразу же согласился изготовить отраву. Пойди он жаловаться главному констеблю, мы сами его порешили бы. Нашли бы другого фармацевта, ведь незаменимых людей нет. Это лишь ресурс. Понимаете теперь?

— Трагедия… — произнес Мэтью.

— Нет, всего лишь работа. Такая же работа, как и все остальные, вот только… — Капелл умолк, призадумавшись. — Она сделала меня, бедного и амбициозного сына лудильщика, очень состоятельным человеком.

Мальчишки вдруг рванули вперед и в следующий миг скрылись за колокольней. Мэтью счел это дурным знаком.

— О, вы не представляете, какие из приютов выходят прилежные ученики! — со злорадным восторгом произнес Капелл. — Так, теперь слушайте и делайте, что я вам говорю. Пробегитесь немножко, чтобы их распалить, а потом сразу валитесь на землю. Девчушке то же самое передайте, если она вообще способна что-то понимать. Бежать вам все равно недалеко.

— А потом вы что с нами сделаете? Бросите трупы в реку?

— Нет, конечно. Билли сиганул вон с того утеса. — Капелл показал в сторону Гудзона. — Мы не успели его остановить. Может, он и сам не видел, куда бежал: к тому моменту он наполовину ослеп. Так-то мы его в лесу закопали бы, где хороним все свои ошибки и неудачи. Увы, их бывает немало, поскольку у нас очень высокие требования к выпускникам — как и в любом уважающем себя университете. Из всех кандидатов, предлагаемых нам Осли за год, испытания проходят около шести. Какая досада, что Осли убит! Придется теперь искать ему замену и заодно направить туда человека, который возглавит приют для девочек. Словом, на ближайшие месяцы работы нам хватит.

Разум Мэтью зацепился за одну фразу Капелла.

— Билли наполовину ослеп? Как так вышло?

— А, ну так глаза ему птички разодрали.

— Птички?

— Ага. Ястребы мои.

Тут они повернули за угол и увидели, что все мальчишки столпились у большого крытого вольера для птиц. На руках у троих старших ребят в толстых кожаных перчатках с крагами сидели крупные буро-белые птицы в клобучках.

Берри охнула, как будто получила удар под дых. Колени ее подогнулись, но граф продолжал любезно, с садистским наслаждением подталкивать ее в спину.

— Вы негодяй! — процедил Мэтью, так сильно скрипнув зубами, что они едва не сломались.

Капелл пожал плечами, будто ему сделали комплимент.

— Господа! — Лоуренс Эванс взял в руки большую корзину и пустил ее по кругу. — Вооружайтесь, пожалуйста. Аккуратней с ножами, травмы нам сейчас ни к чему.

Мэтью наблюдал, как мальчики, сняв нагрудные значки, берут из корзины ножи самых разнообразных форм и размеров: короткие, длинные, загнутые вниз и вверх, широкие, тонкие, мощные, изящно-коварные. Все принялись ходить кругами и примерять по руке выбранное оружие: кто-то втыкал клинок в воображаемого противника и безжалостно проворачивал, кто-то рассекал воздух так, словно хотел уничтожить остатки детства, прежде чем раз и навсегда пересечь пугающую границу.

Всем им явно было не впервой держать в руках оружие, хотя некоторые — включая вороватого Сайласа — заметно побледнели. Но и они с упоением рубили и полосовали воздух.

— Ваша версия профессорского прогона сквозь строй? — сказал Мэтью Капеллу, а точнее, услышал собственный голос, поскольку лицо и губы его онемели от ужаса.

— Точно! И даже применение моему давнему увлечению нашлось. Мистер Грейтхаус неплохо вас натаскал, но скоро он и сам здесь окажется, попомните мои слова. — Он подождал, пока Дальгрен подведет к нему Берри, впрочем, та по-прежнему была не в себе и вряд ли понимала, какая судьба ее ждет. — Мистер Эдгар? Где мистер Эдгар?

— Я здесь, сэр, — сказал высокий крепкий парень с коротко остриженными темными волосами, выходя из тени колокольни.

В одной мясистой руке он держал небольшого барашка, а в другой — деревянное ведерко, в котором, как ни странно, лежала кисть. Лицо Эдгара было изрыто оспинами, а темно-карие глаза смотрели неуверенно и без конца моргали. Слегка хромая, он приблизился к Капеллу, поднял глаза и застенчиво поздоровался:

— Здравствуй, Мэтью.

Тот на секунду обомлел и потерял дар речи, но потом все же произнес:

— Здорово, Джеррод.

— Я слышал, что ты приедешь. Как дела?

— Спасибо, хорошо. А у тебя?

— У меня тоже неплохо, — кивнул Джеррод Эдгар.

Его тусклые глаза, быть может, не светились умом, но в 1694 году Джеррод и Мэтью неплохо ладили. Им было двенадцать и пятнадцать лет соответственно, и бедный Джеррод очень часто становился предметом самого настойчивого внимания Эбена Осли. Он постепенно уходил в себя, закрывался от мира прочной скорлупой, пряча под ней весь стыд и гнев. Как-то раз Джеррод стащил у Осли зажигательное стекло, с помощью которого тот раскуривал трубку, и с той поры начал поджигать все подряд: листья, страницы пожертвованных приюту молитвенников, кузнечиков, пучки собственных волос. Однажды другой мальчик попытался украсть у него это стекло… В больницу на Кинг-стрит его пришлось увозить на тележке, и там он, судя по всему, умер, поскольку в приюте его больше не видели.

— Ну да, вроде неплохо, — повторил Джеррод, отдавая барашка Саймону Капеллу.

— Можно спросить, что ты тут делаешь?

— Да так… по большей части с огнем балуюсь. Люблю это дело.

— Нож, пожалуйста, — сказал Капелл, обращаясь, по-видимому, ко всем сразу.

Мэтью заметил, что мальчики угомонились. Разогревшись как следует, они перестали размахивать ножами и берегли силы. Мэтью вновь заглянул в обеспокоенные, но совершенно непроницаемые глаза старого приятеля.

— Джеррод? — тихо сказал он.

— Да, Мэтью.

— Ты будешь меня убивать?

Эванс поднес хозяину нож с загнутым клинком. Мэтью сообразил, что точно таким же инструментом со скотобойни орудовал Кирби.

Капелл погладил барашка, приговаривая: «Тише, тише», когда тот начинал жалобно звать маму. Затем он одной рукой задрал ему голову, а другой перерезал белую шею от уха до уха. Кровь хлынула из раны прямо в ведерко, которое Эванс взял у Джеррода и уверенно подставил под поток.

— Да, Мэтью. Похоже на то.

— Ты не обязан это делать.

Джеррод склонил голову набок, слушая, как льется в ведерко кровь. Три ястреба задрожали от возбуждения и начали стискивать когтистыми лапами кожаные перчатки, углубляя и без того глубокие царапины.

— Обязан. Если хочу тут остаться, конечно. Здесь со мной хорошо обращаются, Мэтью. Как с человеком.

— Ты всегда был человеком.

— Не-а. — Джеррод улыбнулся одними губами. — Там я был никто. Пустое место.

Он еще пару мгновений смотрел на Мэтью; содрогающийся в агонии барашек истекал кровью, а ястребы нетерпеливо переминались с лапы на лапу и издавали жуткие клекочущие звуки. Наконец Джеррод отвернулся и ушел к корзине выбирать себе нож.

Мэтью приблизился к Берри, чтобы привести ее в чувство — как, черт побери?! — но вдруг Эванс схватил его за плечо и окровавленной кистью, от которой разило старыми медными дуитами, принялся обильно мазать ему лицо: лоб, щеки, вокруг глаз, вокруг рта, подбородок.

Один ястреб — самый крупный и, вероятно, тот самый, что однажды на глазах у Мэтью разорвал на куски кардинала, — задергал головой в клобучке и начал тихо, пронзительно причитать.

— Они летят на красный цвет, — деловито пояснил Капелл. — Сотни перемазанных кровью полевых мышей и зайцев любезно отдали свои жизни, чтобы натренировать моих пташек. Конечно, запах они тоже чувствуют, но зрение у них отменное.

Он положил труп барашка в черный ящик с крышкой и тут же закрыл, чтобы не сбивать птиц с толку. Лоуренс Эванс подошел с ведерком и кистью к Берри. Та посмотрела на него как на безумца, попыталась дать ему пинка и даже запрокинула голову, но граф Дальгрен опять схватил ее за волосы, ударил кулаком в спину и пригрозил сломать ей позвоночник еще до начала игры.

— Вам дадут фору.

Капелл подошел к лошадиной поилке и ополоснул руки. Мальчики уже нетерпеливо расхаживали туда-сюда, предвкушая охоту. Никто не смеялся, говорили коротко и по существу.

— Бегите к первому ряду лоз, вон туда, — продолжал Капелл, показывая на залитый солнцем виноградник ярдах в семидесяти от колокольни. — Я прикажу парням выпустить птиц. Они доберутся до вас в считаные секунды и будут метить в окровавленные лица, думая, что это просто раненые звери — пусть поймать их и не так просто. Ястребы, я заметил, особенно любят глаза. Затем я выберу несколько ребят на свое усмотрение и пущу их за вами. Получается сплошная польза — и физическая нагрузка, и бесценный опыт, и укрепление братских уз. Понимаете?

Мэтью увидел, как Берри вздрогнула: кровавая кисть заплясала по ее лицу. Ужасней всего выглядели белые круги возле глаз. Билли Ходжес прыгнул с утеса, спасаясь не только от острых клинков, но и от когтей и клювов.

— Если мы все равно умрем, зачем бежать?

— Хм. Имение действительно огорожено высокой стеной, но бывали случаи, когда молодые люди убегали из виноградника в лес и денек-другой там прятались. Птицы порой устают и прекращают преследование, знаете ли. В таких случаях мы устраиваем лесную охоту. Хлопотное дело, но опять-таки это опыт. Послушайте, вы точно хотите стоять на месте и умереть без сопротивления? Разумеется, я посоветую вам не соваться в лес, это лишь отсрочит неизбежную смерть, но, если вы хотите напоследок пообщаться с Создателем или матерью-природой и предпочтете до последнего цепляться за жизнь, то почему нет? Мы с удовольствием понаблюдаем.

Мэтью взглянул на толпу юных убийц. Он никогда не подумал бы, что девятнадцать человек — это так много. Быть может, среди них затесалось несколько призраков прежних жертв, явившихся исправить свои роковые ошибки? В окне на верхнем этаже одного из зданий что-то мелькнуло. Кто-то отдернул штору и смотрел вниз. Лица было не разглядеть. Один из учителей, быть может? А здание — общежитие?

— Ах да… Чуть не забыл. Мистер Гастингс! — На призыв Капелла подошел могучий широкоплечий юноша лет семнадцати с длинным тонким ножом в руке. — Обыщите его, пожалуйста.

Гастингс похлопал Мэтью по карманам и извлек оттуда пару монет и часы, которыми тут же завладел Капелл.

— Я дам вам пару минут собраться с силами, — сообщил он, заводя свое новое приобретение.

Мэтью подошел к Берри. Она вся дрожала, по кровавому лицу ее текли слезы, но взор голубых глаз стал осмысленным: разум к ней вернулся.

— Слушай меня, — сказал Мэтью, глядя ей прямо в лицо. — У нас два варианта. — От пронзительного ястребиного клекота душа уходила в пятки. — Можем упасть на землю и ждать, когда нас убьют, а можем бежать до последнего. За виноградником будет лес, вон там. — Он показал взглядом вправо. — Давай добежим туда и спрячемся где-нибудь…

— Где? — яростно вопросила Берри. — Где мы спрячемся?!

— Спрячемся где-нибудь на несколько минут, — продолжал Мэтью, — и попытаемся снять веревки. — Как это сделать без ножа, он не объяснил. — Тогда, возможно, получится перелезть через стену.

— Готов, Мэтью? Мисс? Готовы, парни? — окликнул всех хозяин имения. Несколько мальчиков припали на одно колено к земле, как индейцы.

— Ты, главное, беги, — сказал Мэтью. — Не падай. — Он испугался, что теряет Берри: та часто заморгала и пошатнулась. — Слушай меня! — В своем голосе он услышал явственные панические нотки. Связанные за спиной руки еще раз дернулись, но веревки и не думали ослабевать. — Просто беги, поня…

— Пора! — заорал Капелл, и мальчики тотчас загалдели в ответ. Голоса их были остры, как клинки.

Берри быстрой ланью припустила вперед, не успел Мэтью договорить: «…поняла?» Он побежал за ней по пятам, сразу запутался в собственных ногах и под дружный хохот мальчишек упал на колени. Затем поднялся и, бормоча проклятия себе под нос, догнал Берри. Та бежала куда резвее и ловчее, чем он ожидал: волосы развевались на ветру, лицо под слоем крови превратилось в неподвижную маску. Мэтью мчался рядом. Один раз она оступилась и едва его не сшибла, но оба чудом удержались на ногах и вместе рванули к винограднику.

При приближении к первому ряду лоз Мэтью понял, что винтаж с этих адовых полей может быть только порченый. Виноградник зарос сорняками, а на лозах висели гнилые и сморщенные гроздья ягод. В знойном воздухе стояла почти кладбищенская, сладковатая вонь разложения. Мэтью так и подмывало обернуться, но он не посмел. Крикнув: «Сюда!» — он побежал вдоль виноградника к лесу. Правая нога зацепилась за корень дерева, и Мэтью едва не пропахал носом землю, но все же успел поймать равновесие и бросился дальше. Берри бежала совсем рядом и то и дело хлестала его по лицу рыжими волосами.

Над ними мелькнула тень. Затем вторая. И третья.

Мальчишки умолкли.

До леса еще ярдов восемьдесят, прикинул Мэтью, и бегут они по-прежнему резво. Головокружительная искра надежды вспыхнула в сердце: а если им все же удастся добежать до леса? Мэтью обернулся посмотреть, не преследуют ли их мальчишки, и тут, широко расправив крылья, на него спикировал первый ястреб.

Глава 47

Мэтью бросился в сторону, и ястреб промелькнул мимо правого плеча, цапнув когтями воздух. С противоположной стороны стремительно, размытым пятном, летела вторая хищная птица. Не успел Мэтью толком понять, что происходит, как левую щеку ожгло, — он сообразил, что ранен.

Третий ястреб опустился почти неспешно и оцарапал Берри лоб. Та вскрикнула, как раненый зверь, но шага не сбавила, а лишь опустила голову. Мимо, заходя на новый круг, с пронзительным криком пронесся другой ястреб.

Шестьдесят ярдов до леса. Внезапно у самого лица Мэтью захлопали крылья, и когти нацелились в глаза. Он спрятал голову в плечи и пригнулся. Когтистые лапы оставили глубокие борозды на его левом плече. Мэтью понимал, что нельзя терять время, надо во что бы то ни стало бежать дальше — понимала это и Берри. Хотя следующий ястребиный удар едва не оставил ее без левого глаза, это ничуть не уменьшило ни скорости ее бега, ни жажды жизни.

Две птицы пронеслись прямо над головой Мэтью: одна — справа, другая — сзади. Третья с клекотом обрушилась вниз и на сей раз ударила в левую щеку Берри, а потом отлетела. Берри споткнулась и припала на одно колено. Мэтью встал над ней и начал криками «Прочь! Прочь!» отпугивать другого ястреба, заходившего на новый круг. Берри, тяжело дыша, поднялась. Тут Мэтью обернулся и увидел, что за ними погоня.

Солнце сверкало на клинках. Трое из мальчишек — те, что помладше и побыстрей, — уже добрались до первого ряда лоз. Саймон Капелл стоял рядом с Лоуренсом Эвансом и графом Дальгреном и внимательно наблюдал за охотой. С ними были еще четверо взрослых, которых Мэтью видел впервые: трое мужчин в сюртуках и треуголках, женщина под темно-синим зонтиком. Видимо, учителя вышли посмотреть на своих подопечных в действии. Мэтью ощутил острое, нестерпимое желание жить. Только б освободить руки…

Берри уже припустила вперед, по-прежнему решительно направляясь в сторону леса. Над ее левым глазом алела кровь, но ягнячья или ее собственная — Мэтью сказать не мог. Он рванул следом. Ему в лицо с шипением бекона на раскаленной сковородке бросился очередной ястреб. В следующий миг когти впились в лоб, и новая боль напомнила Мэтью, что сейчас его будут рвать на куски. Красная дымка застила глаза. Если он упадет или поддастся панике, ему не жить. Ястребиный крик резанул уши, но Мэтью успел опустить голову и уберечь лицо от очередного удара.

Еще сорок ярдов. С каждым шагом лес все ближе.

Мэтью невольно представил, что ястребы сделали с Билли Ходжесом. Три птицы на одного паренька. Должно быть, мясорубка началась еще до появления мальчи…

Внезапно на него спикировал самый крупный ястреб. Мэтью понятия не имел, откуда тот подлетел. Птица широко расправила крылья, будто хотела его обнять. Он тотчас отвернулся, зажмурился и, вероятно, этим спас свои глаза: птичьи когти вспороли ему сюртук на груди, а загнутый клюв разодрал кожу аккурат под левым глазом. Чуть приоткрыв веки, Мэтью увидел перед собой лишь ворох перьев и промельк горящих глаз. Ястреб вновь клюнул его в лицо, на сей раз под правым глазом — как будто щеку прижгли углем, — а затем перебрался на голову и вцепился когтями в волосы. Мэтью услышал собственный крик боли и ужаса и сделал то единственное, что мог: со всей мочи врезался в переплетенные лозы. Он пролетел их насквозь и покатился по земле, а ястреб по-прежнему висел у него на груди и норовил выклевать ему глаз. Мэтью в отчаянии завертел головой, поджал плечи и крепко зажмурил глаза. В следующий миг птица охнула по-человечьи и заверещала; Мэтью осторожно приоткрыл глаза и увидел, что Берри отшвырнула ее в сторону крепким пинком.

— Вставай! — заорала она, сунула ногу ему под мышку и попыталась его поднять.

Он кое-как встал. Голова шла кругом, и солнце палило нещадно, но в воздухе стало на одного хищника меньше, ибо ястреб лежал на земле с перебитым крылом.

Берри побежала, Мэтью кинулся за ней. Двадцать ярдов до леса. Он оглянулся и увидел ярдах в пятидесяти потные лица трех самых быстрых мальчиков. Следом бежали остальные шестнадцать.

Преследуемые уже почти добрались до леса — конечно, это не спасение, но хоть какое-то подобие укрытия от атак с воздуха. Тут на Берри, демонстрируя беспощадную волю природы, налетела очередная птица. Когти впились в лоб, и Берри закричала, сгибаясь пополам, однако не остановилась. Ястреб запутался в ее волосах и так сильно забился, что едва не оторвал ее от земли. Наконец он опять взмыл в синеву; Мэтью увернулся от удара второй птицы, и под ее возмущенный крик лес принял их в свои объятья.

Однако и в пронизанной солнечными пятнами тени деревьев медлить было нельзя: крики юных убийц раздавались все ближе. Бежать по корням древних деревьев и острым как бритва камням оказалось куда сложнее, чем по полю. Мэтью пришло в голову, что таким камнем можно даже перерезать путы, но проверить свою теорию не мог: преследователи практически дышали ему в спину.

— Сюда! — проорал Мэтью и кинулся вправо между двумя массивными дубами.

Берри не отставала. Он не понимал, куда бежит, просто хотел оторваться от мальчишек с ножами. Подняв голову, он заметил в небе над зелеными кронами деревьев двух ястребов. Чтобы выследить будущих жертв, мальчишкам достаточно было посмотреть, где кружат птицы.

Впереди показалась канава. Мэтью побежал вдоль нее, лихорадочно ища глазами каменную стену имения. Да если они и найдут ее, как перебраться на другую сторону? Он нырнул под низкие ветви — Берри сделала то же самое, — и вдруг мимо лица пронесся один из ястребов. Мэтью неумолимо продирался сквозь густой подлесок — лианы и колючие ветви цеплялись за одежду. Еще один ястреб упал с неба и оглушительно заклекотал, явно таким образом подзывая юных охотников. Мэтью понял, что, даже если они с Берри найдут укрытие, птицы либо атакуют их, либо выдадут преследователям. Значит, останавливаться нельзя.

Слева от них кто-то пробирался через лес, хрустели ветки, но видно никого не было. А потом чертов ястреб вновь клекоча спикировал ему на голову и вцепился когтями в волосы.

Внезапно лес расступился, и Мэтью с Берри очутились на дороге, что вела от виноградника к дому. Пока Мэтью пытался сообразить, в каком направлении им двигаться дальше, ястребы вместе налетели на Берри и разодрали ей щеку. Она зашаталась, а птицы взмыли в небо, готовясь к новому броску. Он посмотрел в одну сторону, в другую… Виноградник или дом? В лесу за спиной раздавались крики, на дороге мелькали тени птиц. Мэтью вдруг вспомнил вопрос, который Капелл задал Лоуренсу Эвансу: «Кто сегодня на воротах?» — «Енох Спэк, сэр», — был ответ. «По дороге в город скажите мистеру Спэку, чтобы запер ворота на все замки и присоединялся к игре».

На воротах никого нет, дошло до Мэтью.

А в сторожевой будке есть окна.

Со стеклами.

— За мной! — скомандовал он Берри, чье лицо, как и его, под слоем ягнячьей крови было изрядно исполосовано когтями птиц.

Он на всех парах припустил к дому, хотя колени уже подгибались. За спиной тяжело дышала Берри — или это его собственное дыханье? Дорога стала уходить вправо. Разок оглянуться… нет, стая еще не выбралась из леса. Тут сверху вновь налетели ястребы, и тот, что покрупнее, опять выбрал жертвой Мэтью. Он набросился на него, исполненный дьявольской ярости, метя клювом в глаза. Вроде бы даже клюнул или оцарапал, но у Мэтью ото лба до подбородка все так болело, что он уже ничего не понимал. Вжав голову в плечи, он подумал, что через пару мгновений ослепнет либо полностью, либо на один глаз. Ястребы поднялись в небо, и следом за ними по воздуху летел зловещий клекот.

Мэтью сделал еще три шага, а потом увидел на дороге кучу свежего навоза, в которую недавно наступил ногой. Он встал как вкопанный, и Берри влетела ему в спину.

В ушах ясно звучал мерзкий голосок Эбена Осли: «Такой рожей только стервятников пугать, Корбетт!»

Ястребы кружили над их головами. Их тени все увеличивались…

— Ты что творишь? — спросила Берри опухшими и окровавленными губами, тараща на него ослепительно-голубые глаза.

«Они летят на красный цвет», — говорил Капелл.

— Верь мне, — сказал Мэтью и услышал собственный сдавленный голос будто издалека.

В следующий миг он упал на колени, плотно сжал губы, зажмурился и сунул лицо в кучу фекалий. Когда он с трудом поднялся, на лице его была маска из лошадиного навоза.

— Ты сошел с ума, — пятясь, пробормотала Берри.

— Сейчас узнаем, — ответил Мэтью, поднимая голову и глядя на пикирующих птиц.

Берри наконец поняла, что он задумал. Ястребы с громкими криками летели прямо на нее.

— Ах ты… — начала было она, но договаривать не стала, а шлепнулась на землю и с приглушенным стоном нанесла на лицо травянисто-коричневую маску.

Первым, вытянув вперед когтистые лапы, рванул вниз более крупный ястреб. Мэтью стоял неподвижно, только слегка прищурился и морально готовился увернуться от броска, если его уловка обернется вонючей неудачей.

Птица распахнула крылья. Мэтью увидел красноватый отблеск хищных глаз и весь напрягся. Сердце так и рвалось из груди.

В нескольких футах от лица Мэтью ястреб внезапно втянул когти, развернулся в полете и обдал его потоком воздуха от захлопавших в воздухе крыльев. Второй ястреб пронесся над его головой, но тоже с поджатыми лапами. Берри поднялась с земли, лицо ее было перемазано навозом. Ястребы еще немного покружили над ними, а затем, как поступил бы на их месте любой здравомыслящий убийца, закончили охоту и полетели обратно к винограднику и своим гнездам.

Если мальчики рассчитывали выследить жертв с помощью птиц, то теперь у Мэтью и Берри появилось немного времени. Совсем немного.

— К сторожке, — сказал Мэтью, и две грязные вороны устремились по дороге к единственному доступному выходу.

За домом никого не оказалось. Стрекозы порхали над прудиком с лилиями, который так и манил беглецов чистой водичкой — смыть бы с лица вонючий навоз! Но времени на это не было. Они пробежали мимо пруда, обливаясь потом и тяжело дыша — легкие горели огнем. Примерно в ста ярдах от дома белела сторожка с окнами в переплетах. Ворота были заперты изнутри на железный прут. Мэтью дернул дверь сторожки, и та сразу отворилась. В тесной каморке места хватало только на небольшой стол, стул да пару настенных крючков. На одном из этих крючков висел коричневый сюртук, а на другом — фляжка на кожаном ремне. Мэтью стал думать, как лучше разбить ближайшее окошко. Голова совсем не соображала. Левое веко распухло так, что глаз почти не видел, губы превратились в лохмотья.

— Прижмись спиной к моей спине и упрись хорошенько.

В этой позе он ударил ногой по стеклу — так, чтобы выбить только верхнюю часть окна и оставить внизу осколки. Когда грохот разбитого стекла утих (Мэтью казалось, что на него теперь точно сбежится вся стая), он скомандовал:

— Направляй меня!

Под руководством Берри он повернулся спиной к разбитому окну, выгнулся и начал перетирать веревки торчавшими из рамы осколками стекла.

Работал Мэтью торопливо и не без боли, ведь стекло рассекало не только путы, но и кожу. «Перережу артерию, — подумал он, — и все — пиши пропало». К счастью, порез оказался неглубокий и делу не помешал. Мэтью лишь стиснул зубы, переменил позу и продолжил пилить.

— Получается! Почти все! — воскликнула Берри.

Нет, пока нет. Чертовы веревки, да они крепче, чем перегар изо рта Хадсона Грейтхауса!

Что будешь делать, лунный мой лучик?

— Я тебе покажу, что буду делать, мать твою, — выругался себе под нос Мэтью.

— Что? — не поняла Берри.

Он лишь помотал головой, не прекращая пилить.

Что-то гадкое попало Берри в рот, и она стала отплевываться.

— Не отвлекайся, смотри в оба! — крикнул Мэтью, внутренне понадеявшись, что мальчики еще рыщут по лесу.

Плечи болели невыносимо: казалось, суставы вот-вот выскочат из суставных сумок. Как там успехи? Ощущения были такие, словно он пытался перерезать гордиев узел ножом для масла. Ох, опять кожу зацепил! Быстрей, быстрей! Забудь про боль, пили дальше!

Мэтью попытался разорвать путы. Опять не вышло. Потом давление на руки чуть ослабло, и он запилил с удвоенной яростью. Вроде бы веревки начали лопаться, раздались характерные звуки… Или мерещится? Пока он гадал, руки внезапно освободились, и он скинул путы на пол. Кровь хлынула в затекшие кисти, и Мэтью тотчас взялся за веревки Берри, хотя пальцы его по-прежнему были похожи на куски безжизненного мяса.

Когда руки Берри были освобождены, она громко всхлипнула и зарыдала, но Мэтью схватил ее за прекрасный грязный подбородок, заглянул ей в глаза и сказал:

— А ну прекрати. Нет времени.

Она сразу умолкла.

Он снял с крючка фляжку, откупорил и плеснул немного жидкости в ладонь, но это была не вода. Ром, подумал Мэтью, пригубив напиток. Видимо, за невеселую службу сторожу полагалась награда. Мэтью сделал один глоток — в голове мгновенно прояснилось — и передал флягу Берри. Та, не побрезговав мазком лошадиного навоза на горлышке, тоже хлебнула немного рома.

Они не стали обыскивать сюртук и ящики письменного столика.

— Идем, — сказал Мэтью и повел Берри к воротам.

Железный прут был очень тяжелый: даже старшим мальчикам наверняка было не вытащить его из проушин в одиночку. Мэтью с трудом открыл ворота.

— Держись подальше от дороги, — сказал он Берри и пристально посмотрел ей в глаза. — Иди вперед, несмотря ни на что. Не останавливайся. Я догоню тебя, как только смогу.

— Нет, ты идешь со мной, — сказала она полным решимости голосом.

— Пока не могу. Мне надо вернуть блокнот.

— Мэтью! Ты спятил! Тебя же…

— Тихо, — скомандовал он. — Не теряй времени. — Он вытолкал ее за ворота своими новообретенными руками (какое счастье, что они свободны!).

— Не вздумай туда возвращаться! Если…

— Я оставлю ворота открытыми. Они увидят это и решат, что мы сбежали вместе. Поэтому я и говорю, чтобы ты держалась подальше от дороги: за нами наверняка будет погоня. Беги!

Она помедлила несколько секунд, а потом резво припустила вперед, точно заяц, за которым гонится ястреб.

А ведь зайцам иногда все же удается сбежать, подумал Мэтью, возвращаясь к сторожке. Особенно тем, что умеют действовать непредсказуемо. Он сделал глоток рома побольше — из глаз так и посыпались искры. В карманах сюртука и ящиках ничего полезного не обнаружилось (а как пригодился бы сейчас многоствольный прусский пистолет, о котором рассказывал Эштон Маккаггерс!). Мэтью подумалось, что он поспешил с появлением на свет — для выбранного призванья лучше было родиться лет через пятьдесят. Ну да ладно, что сделано, то сделано.

Если Капелл уничтожит блокнот — а он это сделает, как только узнает о побеге Мэтью и Берри, — то показывать Гарднеру Лиллехорну будет нечего. Безумец в подвале адвокатской конторы не в счет.

Стало быть, надо быстро проникнуть в дом, вскрыть замок на двери кабинета и еще быстрее выбраться на улицу. Интересно, дом под охраной? Или все заняты игрой? Наверняка внизу остались хотя бы кухарки, кто-то же готовил сегодняшний пир… Ладно, так можно до смерти гадать, пора действовать!

Мэтью хотел глотнуть для храбрости, но вместо этого выплюнул изо рта крошки навоза и побежал навстречу судьбе.

Глава 48

Прежде чем Мэтью пробрался в дом, он не смог устоять и попил из пруда с лилиями, а потом сунул в воду и голову: на его грим уже слетались мухи. Смывая с лица навоз, он осторожно нащупал пальцами царапины от когтей и раны от клюва. Левый глаз почти полностью закрылся, а на правой щеке рана была такой глубины, что след от когтя наверняка остался и на черепной кости. Что ж, очередной шрам в коллекцию. Такими темпами ему самому скоро придется носить маску, чтобы не пугать народ.

Впрочем, оба глаза и жизнь пока при нем, а травмы не настолько серьезны, чтобы от них хотелось умереть. Мальчики сейчас прочесывают лес, но очень скоро они обнаружат открытые ворота. В любую секунду к дому прибегут и станут поджидать его на лестнице у входа вооруженные ножами убийцы. Мэтью встал — сердце колотилось так, что сотрясалось все тело, — поднялся по лестнице и открыл дверь. Ни Капелл, ни Эванс не подумали запереть ее, уходя из дома, и Мэтью преспокойно вошел внутрь. Стояла полная тишина. Он поспешил по коридору в столовую, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, и вскоре оказался перед дверью, отделявшей его от кабинета Капелла и последнего уцелевшего блокнота.

Да, конечно, она заперта… Но человеку свойственно не доверять глазам. Мэтью подергал ручку. Нет, все-таки заперта.

И что теперь?

Вся надежда на грубую силу. Мэтью изо всех сил ударил в дверь ногой. Потом еще раз и еще — бесполезно. Видно, колониальные дубы не менее крепки, чем их английские сородичи… Дверь упорно не желала сдаваться, а от жуткого грохота, наверное, вертелись в гробу безглазые трупы на кладбище Капелла…

Мэтью в отчаянии осмотрелся по сторонам. На столах стояли высокие медные подсвечники, лившие яркий свет на столовое серебро, — с виду прочные и увесистые. Он взял один в руки и чуть не уронил. Вот на что способен лунный лучик, не без злорадства подумал Мэтью. Может, я и не сэр Ланселот, но кое-что могу. Отбежав в противоположной конец столовой, он ухватил подсвечник на манер турнирного копья и помчался в атаку. Ну все, теперь либо дверь вылетит, либо грудная клетка проломится — одно из двух.

Импровизированное копье вонзилось в дверь, и Мэтью на миг показалось, что основание проламывает ему грудину — даже ребра затрещали. Или все-таки дверь?

Да. Дверь распахнулась, с грохотом врезалась в стену и беспомощно повисла на одной петле. Мэтью мысленно ей посочувствовал: похожим образом он ощущал себя после того, как его, опоенного каким-то зельем, всю ночь объезжала леди Леклер. Она, кстати, сейчас почивает наверху, спящая не-красавица.

Кто-то захлопал в ладоши.

Мэтью охнул и развернулся, все еще сжимая в руках подсвечник.

— Чудесный пример того, как можно уничтожить превосходную, весьма крепкую дверь, — сказал Саймон Капелл; рядом и чуть позади него стоял граф Дальгрен, лицо его было лишено каких-либо чувств, но в зеленых глазах горел огонь. — А что вы, вообще-то, делаете?

Мэтью не смог пошевелить языком.

— Ах да! — воскликнул Капелл с жестокой ухмылкой. — Понял! Задумали вернуть блокнот, верно? Разумеется. Без блокнота у вас ведь ничего на меня нет. Даже мистер Нэк это понимал. — Глаза-топазы за стеклами очков глянули влево-вправо. — А ваша подружка где?

— Убежала, — ответил Мэтью. — Через ворота.

Губы Капелла едва заметно дернулись.

— Через ворота? — Он тут же взял себя в руки, как поступил бы на его месте каждый честолюбивый сын лудильщика. — Что ж, до города путь неблизкий, верно? И до ближайшей фермы тоже. Девицу мы найдем. — Он окинул взглядом Мэтью: от грязных сапог до всклокоченных, пропитанных кровью волос. — Может, вас действительно надо отправить в деревню, Мэтью. Профессору определенно пригодится такой искусный мастер побегов. Даже веревки сумели срезать! Браво! Но мальчики на улице уже заждались, а их ножи изголодались по крови, поэтому расскажите скорей, как вы сумели отпугнуть моих птиц, и продолжим…

Тут его речь была прервана более чем безотлагательными криками и воплями с улицы. Даже Мэтью понимал, что мальчики, которым не терпится пролить чью-нибудь кровь, так не кричат. В голосах явственно слышалась паника: они звучали все выше и выше, подобно ястребам, взмывающим в небо прочь от ненавистной земли.

— Что такое? — спросил Капелл графа Дальгрена, но в ответ услышал не слова, а пистолетный выстрел.

— Сэр! Сэр! — На пороге возник Лоуренс Эванс. — Кто-то проник в имение! — Голос его был тонок, пронзителен и полон страха. — Там всадники!

Капелл содрогнулся и в мгновение ока побледнел, словно лицо его сковало льдом.

— Мистер Капелл! — провизжал Эванс, и тут с улицы через открытую дверь прилетел цокот копыт, встревоженные крики и второй пистолетный выстрел, от которого хозяин дома весь затрясся на месте, словно крошечный его мирок внезапно разрушила одна из комет Инкриза Мэзера.

Капелл развернулся, точно природная стихия, и, схватив Дальгрена за бежевый сюртук, отшвырнул его с дороги. Однако в последний миг он взглянул на Мэтью и оскалился, в уголках губ его поблескивала слюна: да, под маской джентльмена всегда таился бешеный пес. Он скомандовал Дальгрену:

— Изрубить его на куски.

И с этими словами выбежал вон из столовой, а Дальгрен быстро, точно ртуть, перетек к камину и схватил со стены одну из шпаг.

Мэтью покосился на двери, что вели на террасу и в сад. Они были закрыты тяжелыми портьерами винного цвета. Если он провозится с этими портьерами дольше двух секунд, граф проткнет его шпагой прямо в столовой, а если успеет выбраться в сад, то умрет среди цветов.

Дальгрен наступал. Звуки сражения с улицы не производили на него ровно никакого впечатления: приказ получен — надо исполнять.

Мэтью понял, что мешкать нельзя. Он сделал выпад, метя подсвечником в грудь Дальгрена. Граф легко и непринужденно шагнул в сторону, схватил «копье» одной рукой и без труда выдрал его из рук противника, а другой рукой попытался вспороть ему живот.

Мэтью попятился. Дальгрен, с презрительной прусской гримасой отбросив подсвечник, последовал за ним. Мэтью вдруг обнаружил себя по другую сторону камина, где на стене тоже висели шпаги. Рука его машинально выбрала и сорвала со стены оружие, хотя разум подсказывал, что это глупо. Дальгрен тотчас принял боевую стойку: сделал корпус тонким, отвел свободную руку назад, как руль, слегка согнул и расставил ноги. Пальцы его плотно сомкнулись на рукояти — и большой, конечно, тоже лег на место. «А ведь всему этому меня пытался научить Грейтхаус», — мрачно подумал Мэтью.

Он знал, что шансы пережить следующую минуту у него мизерные — как у плевка на раскаленной сковородке, — а уж думать о нападении и вовсе нечего. Как только Дальгрен сообразит, что перед ним не достойный соперник, а лунный лучик, — все, можно заказывать надгробие и эпитафию.

Однако кто-то ведь проник в имение. Всадники, сказал Эванс. Сколько? Грянуло два выстрела, и началось светопреставление. Если это подмога, надо продержаться совсем чуть-чуть, не то спасать им будет некого.

Единственный выход — блефовать. Мэтью повторил позу Дальгрена. Куда смотрит этот гад? На его шпагу? Нет, в глаза. Ищет в них страх? Мэтью тоже уставился в глаза графу и увидел, как в них вспыхнула искра интереса. Обливаясь по́том, Мэтью ждал следующего удара и при этом осторожно сдвигался влево.

Дальгрен сделал выпад. Нет, финт. Мэтью сообразил слишком поздно: хотел парировать удар и потерял равновесие. Клинок с шипением бросился ему в лицо, точно гадюка. Мэтью отдернул голову и неловко попятился. Граф продолжал наступать, на лице его застыл зловещий оскал черепа.

Мэтью в панике метнул шпагу, будто копье, — конечно, это действие выдало в нем неопытного новичка. Дальгрен без труда отразил атаку. Шпага с грохотом упала на заставленный серебром стол. Мэтью тут же прыгнул в сторону и схватил со стены еще одну шпагу. К этому моменту Дальгрен почти добрался до него и хотел острием клинка проколоть ему горло. Мэтью растопырил и сильно согнул ноги в коленях — плевать на правила! — и кое-как отбил клинок. Рука Дальгрена со сверхъестественной скоростью вернулась, а острие шпаги — стальное продолжение руки — на сей раз устремилось Мэтью в грудь. Он неуклюже отпрянул: клинок пропорол ткань на правом предплечье и обагрился кровью. Боли Мэтью уже не чувствовал. Стиснув зубы, с гримасой ужаса на лице он сделал выпад, метя Дальгрену в лицо; в следующий миг его клинок разлетелся пополам, и та же участь едва не постигла запястье.

Мэтью схватил со стены третью шпагу и едва не остался без носа, когда поворачивался к графу. Еле успев поднырнуть вниз, Мэтью отшагнул в сторону, чтобы выкроить себе немного места для маневров.

Дальгрен неотступно шел следом.

Мэтью весь напрягся, нервы сдавали. Дальгрен сделал ложный выпад вправо, но Мэтью просто не успел на него отреагировать. Затем граф чуть сильнее согнул ноги в коленях — ага, новую атаку задумал! Мэтью попятился и врезался в стол.

Шпага Дальгрена медленно ходила туда-сюда, гипнотизируя противника.

Мэтью улучил миг и покосился на стол. Дальгрен тотчас прыгнул вперед, но Мэтью успел увидеть и схватить со стола серебряное блюдце с перцем. Не теряя времени, он метнул его содержимое в глаза графу.

Дальгрен вскрикнул и прикрыл лицо рукой, ударив шпагой наотмашь. Клинок просвистел высоко над правым плечом Мэтью, и тот вдруг ясно увидел перед собой шахматную доску: следующий его ход должен быть атакующим. Он быстро прикинул дистанцию и сделал выпад. Острие шпаги пропороло ткань и вошло в грудь Дальгрена справа. По ощущениям это было совсем не то же, что проткнуть тюк соломы, — скорее, как вонзить нож в говяжью тушу. Дальгрен отшатнулся, соскочил со шпаги и продолжал пятиться, одной рукой нанося молниеносные удары влево, вправо и по центру, а другой — вытирая глаза.

Мэтью бросился в атаку. Он замахнулся изо всех сил и хотел ударить Дальгрена по голове. Раздался громкий лязг: шпаги встретились, и вновь половина сломанного клинка отлетела в другой конец комнаты. Дальгрен часто моргал, но его налитые кровью глаза уже были очищены от перца. Он попытался нанести рубящий удар и снова припер Мэтью, вооруженного лишь восьмидюймовым обломком шпаги, к обеденному столу.

Перец попал в нос Дальгрену, и тот чихнул. Его грудь содрогнулась. Он сплюнул на пол алую кровь и опять принял боевую стойку.

Мэтью выбросил сломанную шпагу, схватил со стола блюдо с куриными костями и швырнул его в Дальгрена. Оно пролетело над головой графа и врезалось в кирпичную кладку камина. Второе блюдо угодило в плечо. Мэтью потянулся к столу в третий раз и взял нож, перемазанный куриным жиром.

Дальгрен подскочил к стене и снял с нее вторую шпагу.

Мэтью рассеянно уставился на свой ножичек для разделки курицы. Разжал пальцы, уронил нелепое оружие и нашел среди объедков свою первую шпагу — ту, что Дальгрен выбил у него из рук в самом начале поединка.

Пруссак наступал, описывая остриями двух клинков маленькие круги в воздухе. С улицы донесся третий выстрел, а после зашумели уже в коридоре: оттуда летели звуки ударов и пронзительные крики боли.

Дальгрен грозно наступал: лицо было совершенно невозмутимо, из уголка рта капала кровь.

Первая шпага пошла наверх, а вторая вниз. Первую Мэтью сумел отразить, не потеряв собственного оружия, но второй клинок метил ему в пах, и уйти от удара можно было лишь одним способом — отрастив крылья. Он резко дернул тазом вбок и почти с благодарностью ощутил, как шпага рассекла левое бедро. Боль едва его не парализовала, хотя Мэтью думал, что уже не чувствует никакой боли. Он охнул, лоб его покрылся испариной, и он ткнул шпагой в лицо пруссака. Дальгрен успел отдернуть голову, но прежнее ранение не прошло для него даром: острие клинка рассекло правое ухо, граф со свистом втянул воздух и попятился. Шпага Мэтью ушла от рассеченного уха, а клинок Дальгрена — от его раненого бедра.

Тут граф принялся кружить, изыскивая новые возможности для атаки. Стоя спиной к открытой двери в кабинет Капелла, он делал финты и наблюдал за реакцией противника. Левая штанина Мэтью пропитывалась кровью, и, пятясь назад, он подумал, что силы очень скоро его покинут.

Дальгрен, скрестив клинки, сделал короткий ложный выпад, но тут кто-то с черным распухшим лицом вывалился из двери кабинета и схватил его за плечи, жалобно моля о помощи.

Пока пруссак отбивался от спятившей мисс Леклер, Мэтью воспользовался этим шансом, сделал корпус тонким, как учил Грейтхаус, и совершил выпад — насколько позволяло рассеченное бедро, по ощущениям превратившееся в дыню. Граф сумел отразить его клинок, хотя в этот момент пытался скинуть с себя бешеную бабу. Шпаги схлестнулись и зазвенели, а мисс Леклер завизжала, как кошка, которой подожгли хвост. Мэтью наносил удары сверху и снизу, но всюду натыкался на клинки. Впрочем, Дальгрен не мог ни переменить позу, ни перейти в атаку — мешал груз. Наконец он отбросил одну шпагу, развернулся и схватил орущую Чарити Леклер за шкирку. Изрыгая прусские проклятия, он проткнул ее насквозь и тут же скинул с клинка равнодушным пинком, успев при этом парировать новую атаку. Мисс Леклер упала на Мэтью, тот замахнулся шпагой на графа — и сразу оружие его полетело прочь, а леди, зажимая живот, сперва рухнула на колени, а затем впечаталась в пол остатками былой красоты.

Лицо Дальгрена исказила страшная гримаса, сюртук на груди пропитался кровью. Мечтая прикончить врага, он потерял хладнокровие искусного фехтовальщика и набросился на Мэтью с яростью дикого зверя. Шпага устремилась Мэтью в ребра. Он увернулся от коварного острия, схватил Дальгрена за руку со шпагой и ударил его кулаком в зубы. Изо рта графа брызнула кровь. Противники сцепились врукопашную. Мэтью видел только зеленые глаза, горящие алым огнем. Он еще раз дал графу в зубы, рассек ему верхнюю губу и тут же сам получил сокрушительный удар рукоятью шпаги в висок.

В этой лихорадочной драке, когда у Мэтью подгибались ноги, а сам он из последних сил держал руку противника, каким-то чудом он заметил, что другая рука графа поползла под жилет. Этим движением Дальгрен выдал свои намерения.

Прежде чем рука добралась до цели, Мэтью ударил Дальгрена апперкотом в подбородок. Получив в свою очередь удар рукоятью — красная дымка на мгновение полностью застила глаза, — он вдруг обнаружил, что летит через стол и падает с другой стороны, сметая на пол все столовые атрибуты истинного джентльмена, как то: серебряные блюда, подносы, супницы и приборы. И вот он уже лежит на животе, придавив телом собственные руки, в голове звенят колокола и ревут дикие звери… а Дальгрен, пошатываясь, обходит стол, истекая кровью и готовя шпагу к смертельному удару.

Мэтью встал.

Кинул в Дальгрена стул — тот пинком отбросил его в сторону. Тогда Мэтью, даже не глядя на шпагу, бросился на противника. Острие клинка проткнуло сюртук, но плоть не задело. Мэтью схватил графа за рабочую руку, и они вновь сцепились лицом к лицу: он колошматил Дальгрена по голове, тот одной рукой пытался ударить его рукоятью в висок, а другой царапал ему лицо. Они отскочили от стола и завертелись на месте, точно волчки.

Пока Мэтью сражался за свою жизнь, в голове у него крутилась одна мысль.

Слова Хадсона Грейтхауса: «Однажды ты встретишься лицом к лицу с негодяем, которого хлебом не корми, дай вспороть тебе брюхо. Ты его узнаешь, поверь мне. Когда придет время».

Мэтью в самом деле его узнал.

Он опять увидел, как рука Дальгрена поползла под жилет. Мэтью хотел схватить его за запястье, но очередной удар рукоятью в висок едва не вышиб ему мозги. Где рука Дальгрена?! В груди вспыхнула паника. Где?..

Вдруг рука появилась. Рука о шести пальцах, один из которых был стальной и невероятно острый.

Мощно охнув и вложив в удар всю свою дьявольскую силу, граф вогнал кинжал прямо в живот Мэтью.

Раздался громкий лязг.

Дальгрен вскрикнул, как женщина, и отшатнулся. Кинжал вывалился из сломанной, безвольно повисшей кисти. Шпага тоже с грохотом полетела на пол. Граф вытаращил глаза от ужаса, а в следующий миг они распахнулись еще шире: Мэтью достал из-под собственного жилета небольшой — размером с раскрытую ладонь — фруктовый поднос, прикрывавший брюхо от того самого кинжала, о котором его предупреждал умудренный опытом Хадсон Грейтхаус.

А все-таки в одном Дальгрену надо отдать должное, подумал Мэтью. Большой палец он не оттопыривает.

Граф помотал головой, и его мокрые светлые волосы встали торчком, будто рога. Мэтью воспользовался этим шансом и с размаху впечатал поднос ему в лицо. Когда Дальгрен попятился и ошалело крутнулся на месте, прижимая к груди сломанное запястье, Мэтью ударил его еще раз. И еще. Пруссак упал на бордовые портьеры, висевшие на дверях в сад, но не дал себе свалиться на пол, — видимо, гренадеру падать не положено. Мэтью отшвырнул фруктовый поднос в груду посуды на полу, сорвал портьеры с карниза и накинул их на голову противнику. Затем, морщась от боли, но двигаясь решительно и неумолимо, он схватил стул и от всей души нанес графу Антону Маннергейму Дальгрену последний удар. Фехтовальщик вышиб двери, пролетел через террасу и рухнул в пруд с золотыми рыбками, где начал отплевываться и вяло копошиться под набравшими воды портьерами.

Мэтью упал на колени.

Едва ли прошло много времени, прежде чем он снова смог двигаться, потому что с улицы по-прежнему летели редкие вскрики и проклятия. Мэтью подполз к Чарити Леклер и по стонам понял, что та еще жива. Пожалуй, если ей хватит времени задуматься о жизни, она точно пересмотрит свои взгляды на то, ради чего пришла в этот мир.

Мэтью поднялся и, шатаясь, побрел по коридору.

В дверях лежал Лоуренс Эванс с огромным черным синяком на лбу и разбитым в лепешку носом. На полу у его правой руки валялся нож. Недалеко от него сидел, зажимая ладонью кровавый круг на левом плече, Диппен Нэк. Нос его был закрыт белой повязкой, а под обоими глазами красовались синяки — дело рук Мэтью. Черная дубинка, потрудившись на славу, отдыхала рядом.

Мэтью даже решил, что его слишком долго били по голове, и теперь у него галлюцинации. Он поморгал и убедился, что не бредит.

Нэк зарычал:

— На что пялишься, мать твою?

Мэтью перешагнул через тело Эванса и вышел на солнце.

Сражение, гремевшее еще несколько минут назад перед домом, закончилось, но в воздухе еще висела пыль, поднятая копытами и сапогами. Сразу было ясно, кто одержал победу, а кто потерпел поражение. Мальчики — те, кто не валялся на земле, корчась от боли и зажимая раны, — стояли с поднятыми руками, а вокруг них, вооруженные тесаками, дубинами и шпагами, стояли те самые констебли, которые, по убеждению Мэтью, из рук вон плохо справлялись со своими обязанностями. Он насчитал восемь человек. А, нет, еще двое шли по дороге, погоняя топорами и мушкетами пятерых мальчишек. Неподалеку гуляли около дюжины лошадей: одни — нервно прыгали, другие — мирно щипали травку вместе с овцами, безразличные к людским войнам.

Сквозь пелену пыли Мэтью разглядел миниатюрного человечка в канареечно-желтом сюртуке и треуголке. Уронив руку с пистолетом, он молча замер над распластанным телом.

Когда Мэтью подошел, Гарднер Лиллехорн поднял на него затравленный взгляд. В ярком солнечном свете кожа его казалась мертвенно-бледной, а крашеные волосы, стянутые сзади желтой лентой, были скорее синими, чем черными. Он вновь опустил глаза на тело и наконец произнес надтреснутым голосом:

— Пришлось застрелить… Он так на меня пер — ни за что не хотел останавливаться! Надеюсь… он жив?

Мэтью привстал на одно колено рядом с телом. Пуля вошла Джерроду Эдгару почти в самое сердце. Глаза юноши были открыты, но огонь жизни в них потух. Правая рука его по-прежнему стискивала большой нож.

Мэтью встал, морщась от резкой боли в раненом бедре:

— Умер.

— Да, я так и думал… Просто я не… — Лиллехорн умолк на несколько секунд, потом попытался снова: — Я не хотел никого убивать.

— Капелл! — воскликнул Мэтью. Голова у него шла кругом от потери крови и странного чувства: ему было искренне жаль главного констебля. — Что случилось с Капеллом? — Он отер рукой лоб. — И что вы тут делаете?

— Кирби мне все рассказал, — ответил Лиллехорн. — Я собрал констеблей и поехал сюда. Господи, Мэтью! — Он тяжело заморгал, оглядываясь на мальчишек — им велели сесть, скрестив под собой ноги, и убрать руки за головы. — Они ведь еще дети!

Когда-то были детьми, да, подумал Мэтью, но вслух ничего не сказал. Только это было очень давно. Невзгоды, жестокость и лишения преподали им главные уроки жизни, а Осли и Капелл закрепили и отточили полезные навыки, которым профессор Фелл тут же нашел применение. Как сказал Джеррод Эдгар: «Там я был никто, пустое место».

— А где Кирби? — спросил Мэтью. В ответ главный констебль лишь вяло махнул на дорогу к винодельне.

Мэтью зашагал в указанном направлении.

Вскоре он наткнулся на тело Саймона Капелла, лежавшего лицом и брюхом в дорожную пыль. Видимо, он бежал к конюшне за лошадью, когда его остановили, подумал Мэтью. А Лоуренс Эванс спешил в кабинет за последним блокнотом Осли и прочими важными бумагами, когда его остановил Диппен Нэк. На левом виске Капелла разливался черный синяк около трех дюймов в диаметре, а лицо было изуродовано — то ли кулаками, то ли, что вероятнее, сапогами. Зрелище отвратительное… Мэтью едва не вывернуло наизнанку от того, во что может превратиться человеческое лицо. Однако на земле под телом Капелла не было лужи крови, а губы его едва заметно шевелились, — стало быть, душа не спешила покинуть земную юдоль.

— Я хотел его убить, — сказал Кирби, сидевший на обочине дороги, в тени дерева. Рядом паслась черная лошадь с белой мордой. Кирби подтянул колени к подбородку и держал в руке дубинку. — Нож я отдал Лиллехорну перед выездом из города. В конце концов, оружие я мог отобрать у любого из здешних мальчиков. И запросто перерезать ему горло.

Мэтью подошел поближе, чтобы не смотреть, как жирные зеленые мухи ползают по кровавому месиву.

— Поллард мне его подробно описал, — продолжал Кирби. — Поэтому я знал, кого искать. Видишь ли… когда ты вышел из конторы, я последовал за тобой, решил сдаться Лиллехорну. А потом увидел, как Поллард и его помощничек тебя повязали, отобрали блокнот… Тут меня осенило. Я вернулся за ним в контору, и мы побеседовали по душам. — Кирби смежил веки и прислонился головой к стволу дерева. Пот блестел на его лбу и щеках.

— Где он сейчас?

— Дражайший Джоплин? Мой любимый собутыльник? Ну… перед нашей беседой он случайно слетел с лестницы… а потом, после разговора, упал на каминные щипцы и сломал колени. — Кирби открыл глаза и посмотрел на Капелла. — Я хотел добраться до него первым, чтобы прикончить своими руками… Забить до смерти, если придется. Но почему-то не смог. — Он задумчиво нахмурился. — Что меня остановило, Мэтью? Что?

Мэтью тоже задумался.

— Вы поняли, что теперь глаза Фемиды открыты и она ясно увидит все злодеяния Саймона Капелла. А убив его, вы погубите еще одну часть своей души.

— Да, — кивнул сын миссис Суонскотт. — Вероятно, вы правы.

Мэтью опустился на землю в тени дерева. Перед глазами все плыло, невыносимо клонило в сон. Но как же Берри? Все ли у нее хорошо? Он не знал. Оставалось лишь верить в лучшее. А мальчики? Всех ли поймали? Что с «учителями»? Где будут держать задержанных до судебного слушания, найдется ли всем место? Ближайшие недели станут для Лиллехорна самым страшным сном… конечно, после кошмаров о мальчике, которого он пристрелил — и который, вероятно, даже рад был умереть.

Что за странное место — этот мир, созданный людьми. И новый мир, пожалуй, еще более странен, чем прежний.

Кругом по-летнему светило солнце, пели птицы, порхали желтые бабочки и жужжали зеленые мухи.

Мэтью прилег на траву, закрыл глаза и позволил себе немного отдохнуть.

Глава 49

Врачи ждали.

Один стоял спокойно, второй взволнованно попыхивал трубкой. Кто мог знать, к чему все приведет? Но попытаться стоило, тут оба доктора были единодушны.

Золотистый полуденный свет лился в открытое окно. Сидевшая в фиолетовом кресле с высокой спинкой Королева Бедлама — миниатюрная, сухая старушка в розовом халате, — как обычно, сидела у окна и в бесстрастном молчании глядела на сад.

В комнату вошел Мэтью Корбетт.

Он проделал долгий путь из Нью-Йорка и был одет соответствующе: светло-коричневые бриджи, белая сорочка, новые чулки. Темно-коричневые сапоги для верховой езды тоже были новые, изготовленные на заказ сапожником Булливером Мартином. Все-таки хорошо иметь высокооплачиваемую работу в Нью-Йорке! Увы, десять шиллингов от Эстер Деверик он так и не получил: хоть деяниям Масочника и Указу о чистых улицах был положен конец, Мэтью не сумел выполнить второе условие сделки — вдова узнала о его открытиях отнюдь не первой. Что ж, не беда. Лучше быть живым, чем с десятью шиллингами в кармане лечь в могилу.

К несчастью для миссис Деверик, статья о разоблачении Масочника появилась в «Уховертке» слишком быстро: вдова не успела собрать вещи и отбыть в Англию. А жители Голден-Хилла, хоть и уважали деньги, не могли одобрить преступный сговор, избавивший ее супруга от конкурента. Да к тому же об этом позоре напечатали в газете, и теперь о нем слышали все без исключения — и знать, и простолюдины. Вот так вышло, что в следующем номере «Уховертки» появилось открытое письмо под заголовком «Прощайте, миссис Деверик!»:

Собирайте свои черные платья, купленные на черные деньги, и убирайтесь отсюда, чтобы мы снова могли дышать и чтобы честные коммерсанты сего города знали, что бывает с теми, для кого жадность и порок превыше законов Бога, Королевы и Государства.

Молю Господа о скорейшем и благополучном вашем прибытии на новое место.

Искренне ваша,

ПОЛЛИ БЛОССОМ

Послание, быть может, вышло жестковатым: автор совершенно не учитывал тот факт, что миссис Деверик ничего не знала о темных делах мужа. Однако именно усилиями вдовы преподобного Уэйда едва не выгнали из церкви Троицы; а без ее свирепых, макиавеллиевских ветров корабль этот так и не покинул гавань.

С многострадальным Робертом Девериком вышла совсем другая история.

Мэтью приблизился к миссис Суонскотт. Он до сих пор немного приволакивал левую ногу, хотя инфекция, проникшая в рану, была успешно излечена, отек спал, и доктор Вандерброкен (решивший, что уход от дел, игра на скрипке и прочие бессмысленные игры, которыми люди обыкновенно развлекаются на старости лет, не соответствуют его пылкой натуре) заявил, что здоровью Мэтью более ничто не угрожает, и отвесил ему крепкий подзатыльник, когда тот заикнулся об ампутации. Что касается остальных ран, то о них и говорить не стоит — разве упомянуть большой пластырь, прикрывавший глубокий порез под левым глазом, и два маленьких на обеих щеках, а также бесчисленные царапины, ссадины, синяки и крепкий дух окопника и чеснока, исходивший от повязки на лбу. «На мне, наверное, и места живого не осталось — ни одного боевого шрама больше не поместится», — заметил Мэтью. Эти слова вызвали у запальчивого, но более чем компетентного лекаря очередной приступ гнева. «А вам мало? — спросил он, сердито зыркнув на пациента поверх очков. — Если не перестанете болтать про шрамы, молодой человек, и не будете обрабатывать раны прописанной мною мазью, новые шрамы я вам устрою — такую трепку задам, что мало не покажется!»

Если говорить о боли, то сильнее всего болела не правая рука — там шпага, к счастью, оставила лишь неглубокую царапину, — а левое плечо, тоже заклеенное повязкой с окопниково-чесночной мазью, которое ястреб прямо сквозь сюртук разодрал когтями, наглядно продемонстрировав, как от кардинала может в мгновение ока остаться лишь ворох красных перьев. Впрочем, эта рана тоже заживала, но ее доктор Вандерброкен проверял чаще остальных, поскольку там плоть была разорвана до кости и от адской боли Мэтью иногда с криками просыпался среди ночи. Ту же руку ему три года назад пытался оторвать медведь по прозвищу Одноглаз, едва не оставив его без левого борта.

В остальном самочувствие у него было отменное.

Стоя теперь рядом с миссис Суонскотт, бесстрастно глядевшей в сад, он испугался, как бы эта мешанина пластырей, царапин и синяков, называемая «лицом», не напугала ее до полной потери дара речи. Он покосился на врачей. Рамсенделл кивнул, а Хальцен лишь посмотрел с тревогой и выдохнул облако дыма.

Мэтью тихо произнес:

— Миссис Суонскотт.

Королева Бедлама моргнула, но не отвела взгляда от цветов и бабочек. Мэтью знал: это самое дорогое, что у нее есть.

— Госпожа Эмили Суонскотт, — повторил он, — вы меня слышите?

Она слышала, это не подлежало сомнению. Разве не изменился едва заметно цвет ее лица? Разве не появился на нем легкий румянец, не порозовели уши?

— Эмили? — обратился к ней Мэтью, положив руку ей на плечо.

Вдруг она повернула к нему голову. Глаза ее увлажнились, но по-прежнему смотрели рассеянно. Губы разошлись, однако с них не сорвалось ни звука. Она закрыла рот, сделала глубокий вдох, и Мэтью вдруг осознал, что в этот миг голос ее разума говорит: все, задам этот вопрос в последний раз и уйду навсегда.

Единственная слеза скатилась по ее правой щеке.

Лицо по-прежнему было бесстрастным. Царственным. Губы разомкнулись — видно было, что для этого потребовалось нечеловеческое усилие воли.

— Молодой человек, — проговорила она надсадным шепотом, — прибыл ли «Ответ короля»?

Мэтью ответил:

— Да, мадам. Прибыл.

По этому сигналу в комнату матери вошел Тревор Кирби.

Он снова был хорош собой. Серый сюртук в тонкую черную полоску, серый жилет — это платье успешного адвоката вместе с черными, начищенными до блеска туфлями досталось ему в подарок от бюро «Герральд». Хадсон Грейтхаус закатил истерику по этому поводу, но Мэтью уперся рогом — а когда Мэтью упирался рогом, даже стрелки на серебряных часах, снятых с побитого тела Саймона Капелла, останавливали свой бег. Часам, кстати, тоже досталось, но… Они по-прежнему ходили.

После того как Тревор принял ванну, побрился, постригся, несколько дней хорошо ел и относительно хорошо спал, лихорадочный огонь в его глазах поугас, а острые черты осунувшегося лица немного сгладились и даже приобрели некоторую округлость. Никто никогда не разглядел бы в этом молодом человеке с решительной поступью, опрятными ногтями и копной черных волос, аккуратно причесанных на пробор, убийцу трех человек: он был похож на преступника не больше, чем Саймон Капелл — на ректора университета. Вдруг Тревор запнулся, и лицо его омрачила тень неуверенности. Он покосился на Мэтью… один лишь Мэтью мог разглядеть всю глубину стыда и душевных терзаний в его глазах.

Миссис Суонскотт охнула, увидев призрака. Ее спина на мгновение одеревенела, лишь пальцы стискивали и отпускали подлокотники кресла, стискивали и отпускали… Затем она решила покинуть свой трон и начала медленно подниматься на ноги. Из глаз хлынули слезы, прежде сдерживаемые плотиной разума, и она очень четко произнесла:

— Сын мой!

Рамсенделл и Хальцен одновременно кинулись к пациентке, чтобы в случае чего предотвратить падение, ибо все ее тело забила крупная дрожь. Однако ноги ее не подвели, она уверенно стояла — подобно иве, чей ствол гнется и гнется к земле, никогда не ломаясь.

Тревор без слов одолел разделяющее их расстояние — Мэтью навсегда запомнил этот путь, пускай близкий, но невыразимо трудный. Сын обнял мать, мать положила голову на плечо сыну и зарыдала. Тревор тоже рыдал, ничего не стыдясь и не боясь, и, если сейчас кто-нибудь осмелился бы сказать, что этих людей не связывают кровные узы, Мэтью без раздумий пришиб бы этого человека, будь он хоть в десять раз сильнее Хадсона Грейтхауса.

Ему пришлось отвернуться, подойти к окну и выглянуть в сад, что был единственной отдушиной и спасением этой леди. Королевы Бедлама не стало, царство ей небесное.

— Пойду, пожалуй, — сказал Рамсенделл, подходя к Мэтью, — заварю всем чаю.

Тревор помог матери сесть на стул рядом с кроватью и пододвинул себе второй стул. Он стиснул ее руки в своих ладонях и молча слушал, как она грезит наяву.

— Твой отец, — сказала она, — вышел прогуляться. Ненадолго, скоро вернется. — Глаза ее вновь наполнились слезами. — Он сам не свой от волнения, Тревор. Это из-за… из-за… — Рука вспорхнула ко лбу, точно бабочка. — Прости, я сегодня плохо соображаю, сынок. Извини меня.

— Все хорошо, — заверил ее Тревор бесконечно ласковым и терпеливым голосом. — Это ты меня прости. Я обещал приехать, но не успел. Простишь?

— Простить… тебя? — озадаченно переспросила миссис Суонскотт. — За что? Ты же здесь! Ох… так горло пересохло, даже говорить не могу.

— Чаю? — Рамсенделл протянул им обоим по чашке.

Миссис Суонскотт взглянула на врача и нахмурилась, пытаясь понять, кто это такой. Затем она окинула взглядом комнату, и даже Мэтью увидел, как в голове у нее складывается, разворачивается, подобно свитку, некая картинка. Или, скорее, разматывается длинная нить, уводящая в неизвестный темный коридор. Чтобы вернуться к понятному и знакомому, миссис Суонскотт просто посмотрела на Тревора и сделала глоток чаю.

— Твой отец… — повторила она, — скоро вернется. Вышел прогуляться. Столько тревог у него…

— Да, знаю, — кивнул Тревор.

— Погляди на себя! — На печальном лице старухи забрезжила улыбка. — Какой ты красавец! Скажи… как дела у Маргарет?

— У Маргарет все хорошо, — решил соврать он.

— Какой чудесный день! — Она вновь повернула голову к окну. — Мой сынок там лежит. Мой малыш. Ох…

Что-то страшное пришло ей на ум: она опустила голову и ссутулилась под невыносимым сокрушительным бременем. Какое-то время она молча сидела в этой позе, а остальные присутствующие терпеливо ждали.

— Ничего не делайте, — спокойным тоном произнес Рамсенделл.

Прошло секунд пятнадцать или двадцать. Потом миссис Суонскотт вдруг резко втянула воздух — словно забыла, как дышать, — подняла голову и улыбнулась сыну, обратив на него пустой, выжженный дотла взор:

— Твой отец вышел прогуляться. Скоро, очень скоро. Расскажешь ему про Маргарет. Ох! — Мэтью решил, что ее вновь потрясла некая мучительная мысль, но миссис Суонскотт положила руку на колено Тревора. — Совсем забыла. Как ты добрался? Благополучно? «Ответ короля» тебе понравился?

— Да, мама, очень.

— Я рада. Так… а зачем ты приехал… просто хотел навестить?.. Совсем я плоха, Тревор, ничего не помню. Такая старая стала, скоро в могилу лягу…

— Мама. — Он поставил ее чашку на столик и опять стиснул ее руки в ладонях. — Послушай меня.

— Слушаю.

Тревор помедлил, и она спросила:

— В чем дело?

— Я хотел кое-что сказать. Про себя, мама.

— Хорошо.

Он подался вперед:

— Я ненадолго приехал. У меня есть важные дела. Понимаешь?

— Дела? Нет, я в делах ничего не понимаю, всеми делами занимается твой отец. Он скоро… — Миссис Суонскотт опять вынесло на те же скалы. Она умолкла и несколько секунд смотрела перед собой, потом наконец пришла в себя. — Ты адвокат, — сказала она. — Отец тобой очень, очень гордится.

— А я горжусь нашей семьей, — ответил Тревор. — Вместе мы многого добились. Далеко пошли, верно?

— Далеко ушел? Нет, он скоро вернется.

Тревор вопросительно посмотрел на врачей, но те, как и Мэтью, были лишь молчаливыми свидетелями этой встречи. Сыну миссис Суонскотт предстояло самому найти путь домой.

— Отец, вероятно, задержится.

Она не ответила.

— Он… не вернется, — сказал Тревор и тут же добавил: — То есть не скоро вернется.

— Ну что ты, конечно он вернется. Обязательно.

— Мама… кое-что случилось… Беда. Несчастный случай, возможно. Я точно не знаю, но я должен тебе сообщить. Кажется, случилась беда.

Она поднесла палец к его губам.

— Ш-ш-ш, — сказала она. — Ты просто его не знаешь. Спроси кого угодно, Гордона спроси, он тебе скажет. Николас выходит на прогулку, когда… Когда его что-то гложет. Какие-то неприятности. Да, у него неприятности, поэтому он пошел прогуляться и подумать… — Она проглотила вставший в горле ком. — У него неприятности.

— Да, — сказал Тревор. — А какие, ты знаешь?

— Не знаю… он что-то говорил… про вино… — Миссис Суонскотт помотала головой, пытаясь выбросить из нее дурные воспоминания. — Николас в последнее время очень тревожится. К нам приходил его адвокат. Мистер Примм. Вроде бы… вроде бы он с нами ужинал, да, и сказал… — Она поморщилась, точно от удара, и далеко не сразу нашла в себе силы договорить. — Сказал, что нам нужно это доказать. Доказать. Очень важно доказать… — Она вдруг посмотрела на свои руки и растопырила пальцы. — Ох, ну надо же. Давно пора почистить кольца!

— Мама? Посмотри на меня. Пожалуйста.

Она опустила кисти рук, на которых не было ни одного кольца.

— Видишь вон того молодого человека? — Тревор показал на Мэтью.

— Да. — Миссис Суонскотт наклонилась поближе к сыну и прошептала: — К слову о несчастных случаях…

— Его зовут Мэтью Корбетт. Он мой друг, мама. У меня теперь будет очень много дел, просто невпроворот, и я не смогу навещать тебя так часто, как хотел бы. Возможно, мне вообще не удастся больше приехать. — Он заметил, как ее лицо подернулось рябью смятения. — Даже не знаю, сколько это продлится.

— Ты ведь очень успешный и занятой адвокат, — кивнула миссис Суонскотт. — Дело того стоит.

— Мэтью будет иногда тебя навещать, хорошо? Он может сидеть и слушать, что ты говоришь, или сам говорить, если тебе захочется его послушать. А еще он прекрасно читает вслух. — Тревор стиснул ее ладони. — Хочу, чтобы ты знала: когда с тобой Мэтью, я тоже рядом с тобой. Когда он тебе читает — думай, что это я читаю. Когда ты с ним говоришь — я все слышу. Понимаешь?

— Мне кажется, ты немного не в себе после долгого путешествия. — Миссис Суонскотт освободила одну руку и нежно прикоснулась к его щеке. — Но если тебе так спокойней, будь по-твоему. Мы с отцом ничего не имеем против общества твоих друзей, пусть иногда заходит. Останется ли он на ужин?

Мэтью услышал ее вопрос и ответил:

— Да, мадам, останусь.

— Он ведь не… приживала? — спросила она Тревора шепотом.

— Нет, он вполне респектабельный джентльмен.

— Хорошо. Впрочем, иначе и быть не могло, он ведь твой друг! — Миссис Суонскотт погладила его щеку, — должно быть, точно так она гладила своего маленького, смышленого и трудолюбивого мальчишку, в котором видела такие чудесные задатки.

— Уже поздно, да? — спросила она.

— Поздно для чего, мама?

— Для всего, милый. Видишь, какая я древняя старуха. А у тебя вся жизнь впереди, столько радости: Маргарет, дети. Никогда об этом не забывай, Тревор, кем ты можешь стать, какое тебя ждет будущее. Знаешь, твой отец во многом еще мальчишка — мне кажется, он никогда не повзрослеет. Просто удивительно, насколько вы с ним похожи. Как такое может быть?

— Не знаю, — последовал ответ. — Я лишь знаю, что любил… люблю отца и люблю тебя. Я всегда буду вас любить, в моем сердце вы на первом месте.

— О! — Она ласково потрепала его подбородок. — Так все сыновья говорят, покуда у них не родятся собственные дети.

Тревор на мгновение опустил голову. Мэтью понял, как ему удалось столько времени скрываться под маской Эндрю Кипперинга, а тому — под личиной Масочника: когда Тревор вновь поднял глаза, он улыбался беззаботно и радостно, словно душа его никогда не знала тревог. Он поцеловал мать в щеку, и та сказала:

— Очень уж я утомилась от этого, прилягу.

От чего именно — она не объяснила, но Тревор помог матери лечь в постель и накрыл ее одеялом. Она взяла его за руку и улыбнулась.

— Обещай, — сказала миссис Суонскотт.

— Что?

— Обещай… что перед уходом зайдешь на кухню и попросишь Присциллу налить тебе тарелочку куриного супа.

— О, значит, мне нельзя уйти, не съев Присциллиного супа, так?

— Боже упаси, — ответила миссис Суонскотт сонным голосом. — Когда я проснусь, все… все будет замечательно, да ведь?

— Да, мама. Лучше не придумаешь.

— Нельзя терять надежды… — едва слышно прошептала она, а потом вздохнула, отпустила руку Тревора и моментально уснула.

Рамсенделл и Хальцен подошли к кровати, но лишь затем, чтобы проверить ее дыхание и убедиться, что под кроватью есть ночная ваза. Рамсенделл потер затылок:

— Путь нам предстоит неблизкий, но теперь мы хотя бы знаем, в каком направлении двигаться.

Тревор вскочил:

— Она когда-нибудь поправится? Станет… прежней?

— Сложно сказать. Я не знаю. Начинать надо с малого, конечно. Сперва объясним ей, где она находится и кто мы такие. Затем потихоньку подберемся к смерти мистера Суонскотта, но только когда убедимся, что она сможет пережить такое известие. Словом, задача не из простых, нам всем придется потрудиться. И мистер Корбетт действительно поможет, если станет иногда ее навещать и проводить с ней какое-то время. Миссис Суонскотт будет ждать его визитов с нетерпением, как если бы ее навещали вы… Замечательно вы придумали.

Тревор кивнул, отвернулся от постели матери и обреченно посмотрел на дверь. Затем наконец произнес:

— Ладно. Я готов.

Поцеловав напоследок спящую мать, он вместе с Мэтью вышел за дверь.

На улице их ждала телега. Рядом с лошадью у коновязи стоял Гарднер Лиллехорн в кремовом сюртуке, алом жилете и кремовой треуголке с алым пером. Рядом щипал траву конь Мэтью Данте, а в телеге поджидали заключенного возчик и констебль по имени Урия Блаунт. Лиллехорн держал в руках кандалы и цепи. Они зловеще лязгнули, когда он шагнул навстречу Тревору Кирби.

— Можно попросить не заковывать мистера Кирби в кандалы? — сказал Мэтью, когда Тревор протянул руки главному констеблю.

Маленькие черные глазки вспыхнули.

— Это еще почему? Потому что у вас сердце кровью обливается?

— Нет. Просто в этом нет необходимости. Мистер Кирби не будет оказывать вам сопротивление. Давайте поверим ему на слово.

— Неужели? Почему же сюда он добирался в кандалах, сэр? Тогда вы не верили ему на слово?

— Сделайте мне одолжение, — спокойно проговорил Мэтью.

Лиллехорн хмыкнул и начал было надевать на Тревора кандалы, но потом шагнул назад, так их и не закрепив.

— Я уже сделал вам огромное одолжение, позволив нанести сей в высшей степени неофициальный визит. А теперь заключенный должен сесть в телегу. Мистер Блаунт, помогите ему, пожалуйста. И всю дорогу держите пистолет наготове.

— Да, сэр.

— Спасибо, Мэтью, — сказал Тревор, прежде чем сесть в телегу и под охраной отправиться в Нью-Йорк. — И спасибо, что согласились приехать со мной сюда. Позвольте задать последний вопрос: как вы считаете, здесь она в безопасности?

— Полагаю, да. Нет никакой выгоды в том, чтобы причинять ей вред — даже для острастки прочих членов шайки. Иными словами, да, ей ничего не грозит.

— Поехали, господа. — Лиллехорн забрался в седло. — Или предлагаете нагрянуть в ближайший трактир и дружно порыдать над кружечкой пива?

На обратном пути Мэтью подстегнул Данте и нагнал лошадь Лиллехорна. Дальше они двигались шагом.

— На самом деле, я вам очень признателен за оба одолжения. Правда.

— Избавьте меня от ваших благодарностей.

— Я лишь хотел сказать, что Тревору было очень важно…

— А что вы так носитесь с этим Тревором? Он ваш лучший друг? Забыли, что он убил трех человек, если не четырех, и покалечил пятого?

— Насколько я помню, он пришел к вам с повинной и спас мне жизнь. Лучшим другом я его не назову, а вот просто другом — определенно.

— Похоже, вам начисто отбили мозги в этом чертовом имении, — ядовито произнес Лиллехорн.

Мэтью придержал язык. Гарднер Лиллехорн вновь стал самим собой. Впрочем, оно и понятно: главному констеблю ой как нелегко было в последние дни. Тюрьма была переполнена, пришлось соорудить импровизированные камеры в покойницкой, и пенитенциарная система Нью-Йорка трещала по швам от такого количества преступников, которых не могла ни разместить, ни прокормить. В тюрьме царил полный бардак: мальчишки окатывали помоями всех, кто осмеливался подойти к решеткам, и мочились сквозь прутья. Особенно отличились двое, решившие, по всей видимости, бранью и мочой проторить себе путь на свободу: Бромфилд и Карвер. Они так торопились в город за Диппеном Нэком, что едва не врезались в Лиллехорна, констеблей и Кирби. Последний признал в Бромфилде головореза, сопровождавшего Полларда. После короткой погони охотников изловили: лошадь Бромфилда скинула наездника в заросли ежевики, а Карвер остановился сам, когда мимо его уха со свистом пролетела мушкетная пуля.

Добавьте ко всему этому веселью осложнения и загадки, возникшие после обнаружения бумаг в кабинете Капелла, — и вы поймете, почему Лиллехорн стал так вспыльчив. Прокуроров из Чарльз-Тауна, Филадельфии, Бостона и десятка других поселений надо было уведомить о колоссальном количестве подделанных завещаний и купчих, а также о преступных сговорах с целью поджога, вымогательства, похищения людей, кражи документов и даже фальшивомонетничества, которые либо уже были приведены в исполнение, либо только разрабатывались юными «выпускниками» криминального университета, отправленными в означенные города жить и ждать сигнала к действию. Стражи закона сходили с ума под лавиной дел: им предстояло остановить больше тридцати преступных планов по всему побережью Атлантического океана, не говоря уже о том, чтобы удержать в заключении более двадцати пяти уголовников, часть которых нуждалась в медицинской помощи. А двое — Капелл и Поллард — вообще были прикованы к постели и находились в больнице на Кинг-стрит. Иными словами, Мэтью понимал, что у Лиллехорна есть все основания быть не в духе, и не держал на него зла.

Однако он считал, что его работа — ловить преступников, а работа Лиллехорна — держать их за решеткой.

— Гарднер, — сказал Мэтью; их лошади по-прежнему бок о бок шли по дороге. — У меня есть кое-какие соображения насчет здания для констеблей, о котором я вам говорил на встрече с лордом Корнбери, помните? Если такую управу построят, ее можно совместить с новой тюрьмой — современной, рассчитанной на… скажем, двадцать камер. С собственной кухней, чтобы прямо на месте готовить еду для арестантов. И пусть там будет небольшое медицинское отделение, дабы не увозить раненых заключенных…

— Молчать! — рявкнул главный констебль. — Как вы меня назвали?

— Простите?

— Я спрашиваю, как вы меня сейчас назвали?!

Мэтью задумался.

— Гарднер. По имени.

— Нет уж, сэр. Вы можете называть меня только «главный констебль Лиллехорн» или «господин Лиллехорн» — и никак иначе! Не… как бишь вы там меня назвали. Да как вы смеете! Думаете, случившееся в том имении и моя… небольшая оплошность делают нас ровней? — Безупречная черная бородка Лиллехорна дернулась. — Я должностное лицо, мистер Корбетт. А вы — рядовой гражданин, простой секретаришка, если хотите знать мое мнение, — что бы вы там о себе ни думали. А ваше бюро в ближайшем будущем ждут позор и крах, попомните мои слова! Это мой город, Корбетт, слышите?! Он принадлежит мне и уж точно не вам и не этому болвану Грейтхаусу. Если вы задумали подорвать мой авторитет и втоптать меня в грязь перед лордом Корнбери, клянусь честью, вы заработали себе врага! Слышите? Врага! Вас ждет бой. Гарднер Лиллехорн никогда не уклонится от боя, никогда, — говорю вам это, глядя в глаза…

Мэтью решил не прерывать пламенную тираду главного констебля: все равно бесполезно. Следующие пять минут его точно можно было не слушать, и вместо этого Мэтью стал завороженно наблюдать за красным пером, подрагивающим на треуголке Лиллехорна, — эх, где же ястребы, когда они так нужны!..

Глава 50

Солнце вставало и садилось. Луна ходила по небу, меняя форму от ночи к ночи. Воды приливали к берегам, а потом отливали. Лето закончилось, настал сентябрь.

Мэтью взглянул на часы. Уже больше девяти часов вечера. Пора домой, а то завтра с утра нужно заняться отчетом по делу, а после обеда — два часа фехтовать с Хадсоном Грейтхаусом. Занятие не из приятных, однако Мэтью на своей шкуре узнал, какое огромное значение в их деле имеет такой опыт.

— Твой ход.

— Да-да, знаю. — Мэтью взял кружку и неспешно глотнул сидра — пускай Ефрем Аулз еще немного подождет.

Битва, разыгравшаяся на стоявшей перед ними шахматной доске, была классическим примером того, какие потери могут потерпеть войска, когда два равных по силе соперника отбрасывают приличия и принимаются рубить врагов направо и налево. У Мэтью, игравшего белыми, остались два коня, две ладьи и шесть пешек, готовых ринуться в бой и одержать победу в этой войне. Черная армия Ефрема состояла из слона, коня, двух ладей и шести пешек. Король его стоял на d7, а король Мэтью забился в угол на h1. Сам он не торопясь потягивал сидр, ибо ему совсем не нравилось, к чему все идет.

— Очевидный же ход, — буркнул Ефрем.

— Ну, как сказать, — усомнился Мэтью.

Ладья соперника на h8 в любом случае съела бы его пешку на h3 — защитить беднягу было некому. Что ж, ходить как-то надо. Мэтью передвинул ладью с a1 на e1 — и тут же его беззащитная пешка пала жертвой вражеской ладьи. Теперь пешек у него было пять.

Они сидели в «Рыси да галопе» при свете ламп. Мэтью принял приглашение Ефрема поужинать вместе и уже с удовольствием подкрепился запеченной рыбой, жареным картофелем со стручковой фасолью и парой кружек восхитительно терпкого сидра. В последнее время он старался не злоупотреблять алкоголем в трактирах, особенно вином из недавно открытых бочек, однако понимал, что это не дело — всю жизнь думать, будто следующий глоток чего бы то ни было может закончиться смертельным отравлением белладонной. Впрочем, вытряхнуть из головы эту мысль было непросто.

Он сделал ход второй ладьей, и Ефрем без промедления взял его белого коня на h2.

«Ах ты черт!» — подумал Мэтью. Видно, ему в самом деле пора домой. Они с Ефремом уже сыграли две партии. В первой победил Мэтью — совершив ложный выпад по центру и тут же атаковав справа, вторая закончилась патом, а эта, последняя, явно не сулила ему ничего хорошего. Ефрем играл все лучше и лучше. Но опять-таки и Мэтью все лучше орудовал шпагой. Какая будет досада, если он освоит фехтование и разучится играть в шахматы!

Нет, не сегодня, друг Ефрем! Мэтью взял вражескую ладью королем и начал потихоньку выбираться из западни, которую ему подстроили черный конь и оставшаяся ладья. Не сегодня!

Надо сказать, сосредоточиться на игре мешало сразу несколько неотступных мыслей.

На здоровье он, к счастью, не жаловался. Все пластыри и повязки были сняты, за исключением одной под левым глазом и второй на левом плече. От него по-прежнему разило окопником и чесноком, но к этому времени все уже знали, в чем дело, и привыкли.

А покоя ему не давали недавние убийства Джоплина Полларда и Саймона Капелла.

Две недели назад в больнице на Кинг-стрит были убиты два пациента. Капелл восстанавливался там после жестоких побоев, изрядно изменивших ему черты лица. В раны проникла инфекция, больного начало лихорадить, и он хранил полное молчание в ответ на все вопросы, задаваемые главным констеблем Лиллехорном. Такое же молчание хранил Джоплин Поллард с переломанными коленями. Всякий раз, когда доктор Вандерброкен или доктор Эдмондс пытались его осмотреть, от боли он вынужден был впиваться зубами в палку. Если он и выживет, считали врачи, до самой смерти на виселице его придется возить повсюду на тележке.

Поскольку Поллард и Капелл были единственными пациентами так называемой «палаты для заключенных», отделенной от остальных двумя дверями и множеством замков, и оба находились под действием одурманивающих медикаментов, чтобы хотя бы иногда спать, ушли они относительно тихо — и оттого смерть их казалась еще более зловещей. Утром тела обнаружил первый прибывший на работу сотрудник больницы, молодой уроженец Нью-Йорка, известный внимательным и добрым отношением к пациентам. Из отчетов Эштона Маккаггерса Мэтью узнал, что смерть обоих пациентов произошла между двумя и тремя часами утра, а орудием убийства в обоих случаях оказался длинный тонкий клинок, проникший в мозг через правую глазницу. Следов взлома практически не было — лишь пара едва заметных царапин на двери.

Вышеупомянутые обстоятельства особенно встревожили Мэтью. Ладно, пускай Капелл и Поллард избежали петли и унесли знания о профессоре Фелле к демонам… Пес с ними. Самое неприятное — среди задержанных в имении Капелла юношей не оказалось мистера Рипли.

Черный конь изготовился к нападению.

— Слишком просто, — сказал Мэтью, походив королем.

— Да, — ответил Ефрем, постучав себя по подбородку. Карие глаза его казались неестественно большими за круглыми стеклами очков. — Наверное.

Слышал Мэтью и иные зловещие голоса из темноты. Профессор Фелл явно умел добиваться от подчиненных верности: Лоуренс Эванс после задержания как язык проглотил. Просто сидел у себя в камере с благостным выражением лица и не издавал ни звука. Быть может, он сознавал, что отправится на тот свет задолго до оглашения приговора? Если так, он хорошо приготовился к предстоящему странствию.

Бромфилд и Карвер были просто грубой силой — они лишь исполняли приказы и ничего не знали. Впрочем, как и запуганные до полусмерти голландки-кухарки, искренне считавшие, что принимают участие в некоей экспериментальной учебной программе. Чарити Леклер, занимавшая койку в женском отделении больницы на Кинг-стрит, то шла на поправку, то снова плохела. Казалось бы, уж она-то из мести могла бы и выболтать пару секретов, но весь ее бессвязный лепет был о том, как Лоуренс Эванс забрал ее из лондонского борделя в 1696 году, отмыл и приодел, а затем, опоив каким-то зельем, принудил удовлетворять похотливых и жестоких — да, жестоких! — юных преступников, коих в имении было неимоверное количество — хватило бы на два Нью-Йорка и еще осталось бы. Все изуверства она описала в мельчайших подробностях. Мэтью обратил внимание, что Лиллехорн и Байнс слушали ее показания очень внимательно, а писарь сломал два пера. Увы, хоть мисс Леклер и оказалась дамой весьма крепкой (особенно учитывая, как основательно ее проткнули в последний раз), никакой пользы помимо дара возбуждать умы и чресла от нее не было.

Ефрем поднял над доской вторую ладью и со вздохом ее передвинул — как будто без всякого коварного умысла. Мэтью увидел, где его ладья окажется через два хода, и предусмотрительно убрал короля.

Так, опять ему приходится исключительно защищаться. Нехорошо это, учит Грейтхаус.

Были у Мэтью и другие тревоги. В ходе облавы в имении Капелла задержали двоих мужчин — одному за сорок, другому под шестьдесят, — явно работавших там учителями. Тот, что помоложе, сознался, что умеет шантажировать — «коров доить», как он это назвал, — и знает множество методов вымогательства. Мужчина постарше оказался финансистом, и единственным его преступлением был дар вести столь пространные речи об иностранных валютах, обменных курсах и состоянии международного рынка свиных потрохов и редких драгоценных камней, что допрашивающим захотелось заткнуть ему рот горячей кочергой. Оба признались, что не раз видели, как провинившихся юношей убивают и хоронят на кладбище, которое они готовы были показать Лиллехорну, однако история их найма оказалась до того сложной, что распутать сию паутину можно было лишь одним способом — нанеся визит в Лондон и погрузившись в его преступный мир, да и то не факт.

Беда же заключалась в том, что Мэтью видел в имении не двоих, а минимум четырех людей, которых принял за «учителей». Третьего мужчины и женщины с синим зонтиком и след простыл.

Ефрем допустил ошибку. Простую, но характерную. Мэтью съел его слона черным конем и увидел проблеск света в конце тоннеля.

Его соперник покачал головой:

— Ох, надо было ладьей идти!

«Ага, пытаешься сбить меня с толку, — решил Мэтью. — Вздумал натравить меня на ладью! Ну уж нет, не на того напал».

Еще одна загадка ела его разум поедом — исчезновение графа Антона Маннергейма Дальгрена.

В тот день Мэтью оставил Тревора Кирби под тенью дерева, вернулся в дом и прошел через разгромленную столовую на террасу — вооруженный шпагой и с твердым намерением вытащить Дальгрена из пруда с рыбками.

Портьеры по-прежнему плавали в пруду, а вот графа там не было.

Мэтью и еще четверо констеблей обыскали дом, пристройки и конюшни, но никого больше не нашли. Коварный гренадер как будто расправил кожистые крылья и улетел в родную Пруссию — настолько бесследно он исчез. Мэтью показалось в высшей степени удивительным — практически невозможным, — что человек с подобными травмами мог так быстро сбежать. На ум в очередной раз пришло слово «демон».

Ефрем хотел было походить ладьей, но замешкался:

— Знаешь, я ведь с тобой не просто поужинать хотел.

— Ага. Поужинать и в шахматы сыграть.

— Ну… не совсем. — Он сделал ход ладьей, которая теперь грозила белому коню. — Я хотел спросить… Как ты думаешь… — Он поерзал на стуле.

— Да не томи ты.

Ефрем откашлялся:

— Как думаешь, если я приглашу Берри Григсби на Бал Молодых Львов, который состоится в следующую пятницу, она со мной пойдет?

— Что?

— Берри Григсби, — повторил Ефрем. — Бал Молодых Львов. В следующую пятницу. Что думаешь?

Мэтью опешил.

— С каких это пор ты состоишь в клубе «Молодых львов»?

— С прошлого месяца. Как мне двадцать один стукнуло. Ох, не смотри так на меня, Мэтью! В «Молодых львах» вполне порядочные люди состоят, сыновья всяких ремесленников и…

— Я прекрасно знаю, кто там состоит.

— А какие они танцы устраивают! В следующий раз будут в «Док-хаусе» плясать.

— Прелестно! — Мэтью походил королем.

— Ты зачем так пошел? Совсем сдурел? — Черная ладья съела последнего белого коня.

— Я просто пытаюсь уложить в голове, что ты зачем-то вступил в клуб. Ведь ты сам был против клубов и без конца твердил, какая это пустая трата времени!

— Нет, Мэтью, — возразил Ефрем. — Это ты твердил, а не я. Ходи давай.

— Так, ладно, подожди. Ты хочешь позвать Берри? Зачем?

Ефрем засмеялся:

— Похоже, у тебя что-то с головой, Мэтью.

— Да вроде я проверял, все нормально.

— Слушай. — Ефрем выдвинул пешку. — Ты что, Берри не видел? Не говорил с ней? Она очень красивая девушка, и в ней столько… столько… ох, не знаю, какое слово тут подобрать, но мне это очень нравится. Она другая, Мэтью. Такая… волнующая! Да, лучше все равно не скажу.

— Волнующая, — повторил Мэтью, выдвигая собственную пешку.

— Вот-вот! Я однажды видел, как она сидит на набережной и рисует. Это было в то утро, когда я наступил на черную кошку и упал в колодец. Ага, смейся, смейся, друг называется. Она помогла мне вылезти, и я сидел… мы сидели и болтали, очень долго. Мне нравится, как она смеется, нравится ее запах…

— Когда ты успел ее понюхать?!

— Да брось, ты же понимаешь! Порой стоишь рядом с девушкой и учуешь ненароком запах ее волос, кожи… Берри пахнет очень приятно.

— Когда мы виделись в последний раз, пахло от нее не слишком хорошо.

— Прости?

— Забудь, это я так… — Мэтью попытался усилием воли сосредоточиться на игре и не сумел. Пешки, ладьи и короли окончательно смешались у него перед глазами.

— Ты не ответил на вопрос, — напомнил Ефрем. — Как думаешь, согласится она со мной пойти или нет?

— Понятия не имею. Откуда мне знать?

— Да вы живете практически в одном доме! Едите за одним столом! Что с тобой такое?! — Он с грохотом обрушил ладью на доску. — Шах и мат.

— Не может быть! — возмутился Мэтью. Тут перед глазами у него прояснилось, и он наконец увидел смертельный треугольник: черная пешка, конь и ладья окружили его короля. — Ах ты черт!

— Думаю пригласить ее на бал и тут же подарить цветы. Как думаешь, ей понравится?

— Не знаю! Да мне плевать — хоть сорняки ей дари!

Мэтью окинул Ефрема внимательным взглядом. До него наконец дошло, зачем его друг разоделся в пух и прах: темно-синий сюртук, белая сорочка, жилет… Каштановые волосы с проседью на висках больше не походили на воронье гнездо, а были аккуратно зачесаны назад. Словом, теперь Ефрем вполне мог сойти за «молодого льва», которого ждет блестящее будущее именитого нью-йоркского портного.

Если Ефрем еще не влюбился по уши в Берри Григсби, то явно был к этому близок.

— Фух! — Мэтью залпом осушил свою кружку.

— Чего? Слушай, Мэтью, ты и впрямь не в себе. Я про цветы говорил. Какие, думаешь, ей нравятся?

— Цветы есть цветы, чего тут думать.

— Так-то оно так, но… может… она тебе рассказывала, какие любит. Розы, или гвоздики, или лилии… — Ефрем пожал плечами. — Я в растерянности. — Он быстро поправил очки на носу и наклонился к Мэтью. — Ты бы какие ей подарил?

— Ничего не понимаю в цветах.

— А ты подумай. Наверняка ей какие-то нравятся… Что бы ты подарил на моем месте?

Мэтью подумал. Что за нелепость! Откуда ему знать, что нравится Берри?!. Абсурд. Он провел рукой по лбу и поморщился, задев пару не до конца заживших царапин.

— Ну… не знаю… я бы ей подарил… полевые!

— Полевые цветы?

— Да. Сходи в поле и собери букет. Мне кажется, такие цветы ей понравятся больше, чем розы, гвоздики… и все в таком роде.

— Превосходная идея! — Ефрем радостно хлопнул рукой по столу. — Решено, подарю полевые! За них и платить ничего не надо. Так, хорошо, а какого цвета?

— Цвета?

— Ну да. Голубые, желтые, красные… Какой она любит цвет?

Мэтью пришло в голову, что это самый странный их разговор за все годы дружбы с Ефремом. Однако по сияющему взбудораженному лицу приятеля он понял, что Берри Григсби в самом деле произвела на него неизгладимое впечатление. Ну и бред! Сама мысль, что эти двое вместе пойдут на Бал Молодых Львов и будут там танцевать!.. А со временем, глядишь, и не только танцевать — при условии, что стрела Купидона попадет точно в цель.

— Ну, есть соображения? — не унимался Ефрем.

— Да, — поразмыслив, ответил Мэтью. Он глядел на шахматную доску и на фигуры, загнавшие в западню его короля, но видел лишь пятьдесят футов трухлявых досок на пирсе и залитые солнцем пастбища Брюкелена на другом берегу реки. — Ты когда-нибудь заглядывал в топку кузнечного горна?

— Заглядывал. Однажды у меня ячмень выскочил на правом глазу, а от ячменя хорошо помогает сухое тепло. Если долго смотреть в топку, прямо чувствуешь, как он… — Ефрем умолк. — А какое отношение топка имеет к полевому букету?

— Это ответ на твой вопрос про цвета. Сердце земли.

— Сердце… чего? — Ефрем нахмурил брови. — Мой тебе совет: полегче с сидром.

Вдруг на стол рядом с Мэтью легла узкая коричневая коробочка длиной дюймов десять, перевязанная белой лентой.

Глава 51

Он поднял испуганный взгляд на морщинистое лицо с грозным носом, глубоко посаженными смоляными ямами глаз и рассеченной шрамом левой бровью.

— Добрый вечер, мистер Грейтхаус, — сказал Ефрем. — Не хотите ли к нам присоединиться?

— Нет, спасибо, мистер Аулз. Я просто мимо проходил. Поскольку мне теперь хорошо известны твои излюбленные места обитания, Мэтью, я знал, что найду тебя за… — он презрительно глянул на шахматную доску, — вот за этим занятием. Хотел тебе кое-что вручить. — Он кивнул на коробочку.

Мэтью взял ее в руки и потряс. Внутри что-то загремело.

— Что это?

— Подарок от миссис Герральд. Она его купила перед самым отъездом и просила подождать со вручением, посмотреть сперва, как ты раскроешь тайну той леди — миссис Суонскотт то бишь. Ну а я решил заодно глянуть, как ты справишься со вторым делом.

Мэтью кивнул. Он понятия не имел, что в коробочке, а вот второе дело он только что благополучно раскрыл — загадку «Клуба старых дев» и пропавших кокосовых пирогов. Участницы клуба на совместные деньги приобрели знаменитый «орех фараона» — кокос, — и лучшая стряпуха клуба Грэнни Фаркасон испекла из него два пирога. Она положила их на подоконник остывать и занялась другими делами, а через минуту глядь — пирогов уж нет. Сперва обвинили соседку, большую (во всех смыслах) любительницу печенья. След из крошек и прочих подсказок привел Мэтью к странствующему трубадуру, временно поселившемуся в тени мельницы на Уиндмилл-стрит: оказалось, его дрессированная обезьянка научилась снимать цепь и разгуливать по городу, пока хозяин спит. Зверек уже слопал один из похищенных пирогов, а несъеденный кусок второго спрятал в трухлявом бревне. Трубадур тут же организовал для дев бесплатное выступление и флиртовал напропалую, чем вынудил нескольких давних участниц пересмотреть свои обязательства перед клубом. Словом, эта история с деньгами, обезьянкой и двумя кокосовыми пирогами закончилась как нельзя более благополучно.

Не бог весть какая загадка, но все интереснее дела, над которым работал сейчас Грейтхаус: зажиточный хозяин верфи попросил его проследить за супругой, заведшей себе молодого любовника. Впрочем, работа есть работа, Грейтхаус ни на что не жаловался и заверил Мэтью, что скоро слава об их бюро разойдется по городу, дел станет больше, а сами дела будут интереснее.

— Можно открыть? — спросил его Мэтью.

— Да, но, думаю, миссис Герральд хотела, чтобы ты это сделал в одиночестве.

— Понимаю, — ответил Мэтью. На самом деле он не понимал, а сказал так из вежливости.

— Опять за свое, — проворчал Грейтхаус. — Вежливый ты наш.

— Открою дома, так и быть.

— И выспись хорошенько. — Хадсон окинул взглядом зал «Рыси», чересчур благообразный для его взрывного нрава. — Хотя в этом склепе особо не разгуляешься. — Он пошел к выходу, потом остановился и вернулся к столу. — Да… Мэтью. Я не привык разбрасываться комплиментами, но должен сказать, что наше бюро гордится тем, как ты справился с делом миссис Суонскотт. Я по-прежнему считаю, что риски были слишком высоки, но — да, ты утер мне нос.

— Это в мои намерения не входило.

— Ну и славно. Еще хочу заметить, что я написал Кэтрин подробнейший отчет по делу Масочника и Саймона Капелла. Можешь не сомневаться, она безотлагательно обсудит оные злодеяния с представителями закона Англии и всей Европы. В ближайшем будущем твое имя и трудовые заслуги войдут в мировую летопись славных дел. — Он ухмыльнулся. — Ну, как тебе мои напыщенные речи? Очень полезно владеть таким языком — чтобы деловые письма писать.

— Вам не идет.

— Ага, вот и я так думаю. Потому отныне все письма писать будешь ты. Если, конечно, нам не придется взять на работу секретаря, однако пока я такой необходимости не вижу. — Грейтхаус умолк, но удаляться не спешил. — Знаешь, у славы ведь две стороны, плохая и хорошая. Если кое-кто еще не обратил на тебя внимание, то скоро обязательно обратит.

— Я об этом думал, да.

— Просто предупреждаю.

— Предупрежден — значит вооружен, — ответил Мэтью.

— Во-во. Слушай… скоро мы с тобой начнем осваивать рукопашный бой. В конце этой недели, пожалуй.

— Ладно. — Не сказать чтобы Мэтью мечтал освоить сей навык. С кем тут драться — с дрессированными обезьянками? Но тут ему невольно вспомнился пруд с бордовыми портьерами. — Чем раньше — тем лучше.

— Советую заранее наведаться в аптеку и запастись мазью, — порекомендовал Грейтхаус. — От боли в мышцах и так далее. Мне тоже заодно купи. Спокойной ночи, господа, — попрощался он, а потом крикнул Мэтью с другого конца зала: — Не жги понапрасну свечи, лун… — Он осекся. — Лягте сегодня пораньше, мистер Корбетт.

И с этими словами он наконец отбыл.

Мэтью взял таинственную коробочку и встал из-за стола. Он пообещал Ефрему замолвить за него словечко перед Берри, глянул напоследок на шахматную западню и отправился домой.

Вечер был чудесный. На небе горели миллионы звезд, и прохладный ветерок предвещал наступление осени. Из ближайшего трактира доносились звуки скрипки и смех, на улицах было полно людей. Пройдя на восток по Краун-стрит и миновав перекресток со Смит-стрит, Мэтью увидел справа зеленый фонарь констебля; слева приближался еще один. По всей Смит-стрит на каждом углу были установлены деревянные фонарные столбы. Проект по освещению городских улиц еще не был завершен, но и самые маленькие свечки помогают развеивать тьму.

Чуть дальше по левую сторону улицы Мэтью увидел новенькую вывеску «Кофейни на Краун-стрит». Свет в окнах пока не горел, однако Роберт Деверик намеревался открыть свое заведение в течение месяца и обслуживать посетителей до поздней ночи. Он не подчинился родной матери (проявив тем самым поистине Персееву смелость) и вопреки ее воле решил остаться в Нью-Йорке. По-видимому, он захотел применить полученное образование в деле и открыл фирму по импорту кофе — вместе с неким молодым человеком, недавно приехавшим из Лондона, который придумал (ну надо же!) добавлять в кофе ароматизированные сливки. Мэтью от всей души желал Роберту успеха и надеялся однажды попробовать сей диковинный напиток.

Он шагал в сторону гавани. Повернув направо, к дому, он увидел, что к нему стремительной поступью приближается сама Полли Блоссом. На ней было пышное платье со множеством нижних юбок, шляпка с пером и белые перчатки, поверх которых сверкали многочисленные кольца. Она шла, опустив голову и чуть ссутулившись, как будто размышляла о своей роли в спасении преподобного Уэйда.

Мэтью приблизился к ней, коротко кивнул и, не останавливаясь, сказал:

— Добрый вечер, мадам.

Слишком поздно он разглядел длинные светлые кудри парика и лошадиное лицо под ними.

— Добрый вечер, сэр, — ответил лорд Корнбери.

Вслед за совершавшим вечерний моцион нью-йоркским губернатором летел громкий цокот высоких французских каблуков по английской мостовой.

Мэтью приложил неимоверное усилие воли, дабы не бросить ему вслед: «Отменные туфельки!»

Сделав еще несколько шагов вдоль гавани, он глотнул ночного воздуху и окинул взглядом дома, лавки, трактиры и сияющие фонари Нью-Йорка.

Ему вдруг пришло в голову, что подлинная Королева Бедлама — это город на острове между двух рек.

В этом городе, население коего вскорости составит более пяти тысяч человек, есть губернатор в юбке, священник, любящий проститутку, печатник, который лбом колет орехи, главный констебль, застреливший мальчика, судья — бывший чемпион по теннису, прачка, коллекционирующая чужие тайны, и судебный медик, коллекционирующий кости. Есть цирюльник, который держит у себя в заведении белку по кличке Камнеломка, портной, способный установить личность покойника по внутреннему карману его сюртука, и чернокожая великанша, готовая отложить в сторону лиру лишь затем, чтобы тебя придушить.

Если б городу можно было присваивать женские качества, каковые порой присваивают кораблям, то Мэтью сказал бы, что оная Королева Бедлама восседает царственно на своем троне и хранит тайны в золотом кубке. Она может улыбаться, когда ее подданные плачут, и рыдать, когда они смеются. Она видит все людские слабости, победы и трагедии, мудрость и безумие. Она играет в кости, пьет от души и порой пускает в ход кулаки.

Вот она, Королева Бедлама, перед ним, в синем, как ночь, платье, расшитом желтыми бриллиантами фонарей. Вот она, безмолвная в своей задумчивости и громко заявляющая о своих желаниях.

Вот она, на краю Нового Света.

Мэтью зашагал дальше.

Свое временное жилище он теперь считал домом. Да, в молочном погребе по-прежнему был земляной пол, но основную его часть закрывал превосходный темно-красный ковер. Уют создавали небольшой письменный стол, просторная книжная полка, куда еще поместилось бы немало книг, удобная кровать и хорошее, пусть и потрепанное кожаное кресло, которое для него раздобыл Григсби. На стене были крючки для одежды, а под ними помещалось овальное зеркало с умывальником и принадлежностями для бритья. Из-за этих удобств на полу совсем не осталось места — и мышке негде развернуться, — но, к счастью, в погребе не водились ни мыши, ни… еще чего не хватало… тараканы.

А недавно здесь появилось окно.

Сквозь открытые ставни и стекла Мэтью мог видеть гавань и кусочек залитой лунным светом реки, а днем — брюкеленские зеленые луга на другом берегу. Григсби согласился разместить в «Уховертке» бесплатные объявления для каменщика, плотника и стекольщика, а Мэтью частично оплатил их труд с первого гонорара, полученного за раскрытие дела миссис Суонскотт.

Да, пусть не роскошный особняк и не имение, но это его дом. Хоть и на время. Мэтью некогда было заниматься поисками другого жилища, да он и не мог пока себе этого позволить. Окно превратило погреб в настоящий дом. Теперь добавить бы крохотный камин, а то вряд ли зимой в этом летнем доме будет так же уютно и тепло.

Войдя к себе, Мэтью засветил две свечи на умывальнике у двери, затем одну на письменном столе и еще одну — на подоконнике, поскольку заметил свет в кухонном окне напротив.

Он снял сюртук, повесил его на крючок, расслабил галстух и сел в коричневое кожаное кресло у окна. Сорвал с коробочки белую ленту и уже хотел открыть подарок миссис Герральд, когда в дверь постучали.

— Секундочку!

До входа он добрался за три секунды. Положив коробочку на умывальник, он открыл дверь и увидел на пороге Берри Григсби.

Она держала в руке фонарь и была в просторном зеленом халате — готовилась ко сну, стало быть. Свет играл на ее аккуратно причесанных медных локонах, умытое лицо сияло румянцем, ясные голубые глаза сверкали. Под благотворным влиянием времени ее царапины, синяки и порезы почти исчезли, если не считать двух глубоких ран, заклеенных пластырями, однако ученикам школы на Гарден-стрит, где она с первого сентября работала помощницей директора Брауна, очень хотелось знать, с какого дерева она упала.

Целую неделю после случившегося Берри не разговаривала с Мэтью да и на вторую перемолвилась с ним лишь парой слов. Безусловно, он понимал, что девушка, пять часов бродившая по лесу с конским навозом на лице, имеет полное право обижаться на того, кто втянул ее в эту историю (хотя навоз-то она смыла в лесном озере примерно в миле от ворот имения). А фермер-голландец ван Хюллиг, не говоривший по-английски, в тот день определенно выучил слово «Помогите».

— Здравствуй, — жизнерадостно сказал Мэтью.

— Ага, — ответила Берри. — Я увидела твою свечу. — Она вручила ему кувшин.

— Спасибо.

Мэтью привык набирать себе перед сном кувшин воды из ближайшего колодца, а иногда — как сегодня — Берри делала это за него.

— Нам тебя не хватало за ужином.

— А. Ну да. Я встретился с другом — Ефрема Аулза помнишь?

— Это парень, который наступил…

— …На кошку, да. Нелепая история. Он пригласил меня поужинать, и я сразу после работы пошел в «Галоп».

— «После работы»! Какой ты деловой.

— Ну да. Это ведь мое дело. В общем, мы заигрались в шахматы и… ты меня поймешь: за рисованием время тоже летит незаметно, да ведь?

— Конечно.

— Ага. — Мэтью кивнул и потупился, не зная, куда деть глаза.

Берри тоже кивнула, а потом сказала:

— Чудесный вечер. — Лицо ее слегка помрачнело. — Ты как?

— Хорошо. Я…

— Мне просто показалось, что ты…

— Нет, все отлично, правда…

— …Чем-то взволнован…

— …Просто прекрасно!

— …Немного. Или нет?

— Я? Взволнован? Нет. Ну что ты. Ничего подобного. И ты права, вечер просто чудесный.

— Ну ладно, — сказала она.

— Спасибо за водичку! — Мэтью поднял кувшин и глупо улыбнулся: наверное, такой идиотской мины Берри в жизни не видала.

— Мэтью. — Она взяла его за плечо — за здоровое, разумеется.

— Послушай… — сказали они хором.

— Давай ты первая, — предложил Мэтью.

— Нет, лучше ты.

— Дамам принято уступать.

— Ну хорошо. — Берри подняла подбородок — плохой знак. — Поскольку ты согласился быть моим… как лучше сказать… наставником… и до сих пор неплохо справлялся с этой задачей, я хочу задать тебе вопрос. — Она умолкла; Мэтью ждал. Берри пожевала нижнюю губу, а потом посмотрела ему прямо в глаза. — Тут одно мероприятие намечается… в следующую пятницу. Вот я и подумала… не согласишься ли ты со мной пойти. В качестве наставника.

— Мероприятие? Хм… в следующую пятницу, говоришь?

— Да. Дедушка печатает афиши. Оно будет у Салли Алмонд.

— Понятно. У Салли Алмонд, значит. В следующую пятницу. — Он тоже пожевал нижнюю губу, чувствуя на себе пристальный взгляд Берри. — Я… я ведь совсем не танцую.

— А я и не говорила, что это танцы. Просто мероприятие. Пообщаемся с людьми. Вроде бы еще музыка будет. Но танцы? Не знаю. — Она склонила голову набок. — А почему ты не танцуешь?

— Да как-то не научился.

— Это нетрудно. Просто повторяй за остальными.

— Ага, скажи это моим ногам. — Он вздохнул. — Я не могу, Берри. Извини. Тем более в следующую пятницу. У меня… поездка намечается. С пятницы на субботу.

— Поездка? Куда?

— Пора навестить миссис Суонскотт.

— Понимаю. А в другой день нельзя?

— Других свободных дней у меня пока не предвидится. — Он опустил глаза, потом понял, что в этом жесте она без труда разглядит вранье, и тут же посмотрел на нее. — Правда.

— Правда?

— Да, работы очень много, — ответил Мэтью.

— Я расстроена, — призналась Берри, — но я, конечно, понимаю, что у тебя работа. Тогда вот что. Можно мне пойти одной? Пора обзаводиться друзьями своего возраста.

— А… ну да. И ведь есть еще… ну, Ефрем.

— Ефрем?

— Да, Ефрем. И между прочим, если ты так любишь танцевать… — Тут у него что-то встало поперек горла. Он понятия не имел, что именно, однако ощутил острую необходимость говорить дальше, чтобы не удавиться. — Мне случайным образом стало известно, что Ефрем состоит в клубе «Молодые львы», которые в ту же самую пятницу устраивают танцы в «Док-хаусе». В общем, вы с Ефремом… — опять странный приступ удушья, — могли бы сперва посетить твое мероприятие, а потом пойти на танцы. Как тебе такой расклад?

Берри недоуменно уставилась на Мэтью, а в следующий миг глаза ее загорелись, и она улыбнулась самой невинной улыбкой из возможных:

— Расклад просто прелесть! Но как же уговорить Ефрема меня сопровождать?

— Ты забыла, — ответил Мэтью. — Решать проблемы — моя профессия.

— Вот и славно. Тогда ты составишь мне компанию на следующем мероприятии, и — прошу, пожалуйста, умоляю! — позволь мне как-нибудь научить тебя танцевать.

— Скажу лишь, что позволю тебе попытаться. Как-нибудь.

— По рукам! — Она искательно смотрела ему в глаза. Что ж, пускай себе смотрит, только что же она ищет? Через минуту стало ясно, что искомого Берри так и не нашла. — А о чем ты хотел меня спросить?

— Ой, знаешь, у меня от усталости из головы все вылетело. Выходит, не такое уж и важное было дело.

— Ладно, может, потом вспомнишь.

— Наверняка, — согласился Мэтью.

— Что ж, спокойной ночи. Позавтракаем утром вместе?

— Определенно, — кивнул он.

Берри вышла за дверь и двинулась к дому. Мэтью проводил ее взглядом. В груди болело так, словно в сердце вонзили шпагу, — по крайней мере, так казалось. Но почему? Они с Берри всего лишь друзья. Просто друзья, и только.

Она обернулась.

— Мэтью? — обеспокоенно спросила она. — У тебя точно все хорошо?

— Конечно, — ответил он, усилием воли не позволив голосу дрогнуть. — Просто замечательно!

— Это я так, на всякий случай спрашиваю… Спокойной ночи и приятных снов.

— И тебе, — ответил он и проследил, как Берри вошла в дом. А потом заперла дверь.

Мэтью взял коробочку, сел обратно в кожаное кресло у окна и открыл ее.

Внутри оказался предмет около восьми дюймов длиной, завернутый в синий бархат. К нему прилагалось письмо.

Мэтью,

в бюро «Герральд» есть добрая, проверенная временем традиция. Придумал ее Ричард, а я решила поддержать. Если вы это читаете, значит вы успешно прошли первое испытание — распутали первое дело из трех порученных. Рада видеть вас в наших рядах — теперь вы не младший, а полноправный сотрудник бюро, в распоряжении которого — все уважение и сила, заключенные в имени моего мужа. С этим именем и выдающимися способностями, каковыми вы, бесспорно, обладаете, перед вами откроются такие двери, о существовании которых вы даже не догадывались. Примите же этот подарок — символ моей безраздельной веры в ваши силы, — который поможет вам яснее взглянуть на мир.

С уважением и восхищением,

КЭТРИН ГЕРРАЛЬД

Он развернул синий бархат и обнаружил под ним лупу. Хрустальная прозрачность увеличительного стекла сразу напомнила Мэтью о целях миссис Герральд, а рукоять из шероховатого дерева вынудила вспомнить о завтрашнем уроке фехтования с Хадсоном Грейтхаусом. Также перед глазами возник образ из детства — кусочек оконного стекла, подаренный ему престарелым директором Стаунтоном. Именно Стаунтон привел Мэтью в приют и обучил чудесам чтения и познания, а также самоконтроля и саморазвития. Удивительно. И в детстве, и сейчас ему подарили ясный взгляд на мир.

Пришло время сна, однако у Мэтью оставалось еще одно дело.

Он встал, подошел к письменному столу и открыл верхний ящик. Оттуда он извлек белую карточку с кровавым отпечатком, которую кто-то сунул ему под дверь три дня назад, — в простом белом конверте с красной сургучной печатью.

Мэтью сел в кресло и повертел ее в руках.

Конверт совершенно точно был не из лавки мистера Эллери — туда Мэтью отправился первым делом, — да и сама карточка едва ли была приобретена в местной канцелярской лавке (конечно, ее он никому не показывал).

Простая изящная карточка с единственным кровавым отпечатком посередине.

Угроза расправы.

Рано или поздно с ним расправятся: через неделю, через месяц, через год или через десять лет…

Профессор Фелл ничего не забывает.

Мэтью все вертел карточку в руках. Такая мелочь. Сущая пустяковина.

Главный вопрос: кто подсунул ее под дверь? Если не сам профессор, то кто-то, действующий от его имени. Ставленник, названый сын? Дочь?

Мэтью понял, что именно искала Берри на его лице и не нашла — потому что он очень хорошо это спрятал. Она не должна догадаться. Никогда. Если профессор узнает, что ему кто-то дорог… по-настоящему дорог… тогда им обоим конец, ведь душу убить так же легко, как и тело. Кэтрин Герральд убедилась в том на собственном опыте.

Берри была на грани смерти в имении Капелла. Больше Мэтью этого не допустит. Он никогда с нею не сблизится. Они будут друзьями — и только.

И только.

Мэтью взял лупу и поднес карточку к свету, чтобы лучше рассмотреть отпечаток.

Интересно, если сравнить его с отпечатком на карточке судьи Пауэрса, они окажутся одинаковыми? Нет, этот крест нести только ему. Судья давно в Каролине, с женой Джудит и сыном Роджером, — обживаются в городке рядом с табачной плантацией лорда Кента, где Натаниел будет работать вместе со старшим братом Даремом. Благослови и храни Бог этого славного человека…

Однако профессор Фелл — беспощадный убийца — ничего не забывает.

Мэтью поднес лупу к отпечатку пальца и прищурился.

Как этот рисунок похож на лабиринт! На сеть улиц и переулков незнакомого города, что обрываются или ведут дальше, змеятся, петляют и вдруг заводят в тупик, перерезанные чертой.

Через увеличительное стекло Мэтью заглядывал все глубже в лабиринт.

Все глубже и глубже — в самое сердце.

Ночная скачка