С первыми лучами солнца Мэтью оказался перед непростым выбором.
День обещал быть солнечным и ясным. Птицы чирикали в ветвях, на небе не было ни облачка. При свете солнца окружающий лес казался приветливым, ничуть не зловещим, однако Мэтью знал что пробраться через эти дремучие заросли может только индеец.
Что же делать?
Хотя кровать с пуховой периной в одной из комнат для гостей была вполне удобная, спал он плохо. Утром он умылся, побрился, поменял сорочку и чулки, после чего позавтракал с Беккетами яичницей и ветчиной. Хозяева добродушно и весело болтали, как будто и не рассказывали ему минувшей ночью о своем погибшем сыне и про́клятой дороге. Мэтью заново упаковал вещи в саквояж и надел суконное пальто, поскольку утро выдалось прохладное. Он заплатил за постой одной из монет, полученных от фон Айссена, и сел верхом на Сьюви. Джоэл и Элла вышли попрощаться.
Что же делать?
— Мы скоро поедем в Нью-Йорк, — сказал Джоэл, обнимая супругу за плечи. — Женщине магазины подавай.
— Да, — сказал Мэтью, а сам продолжал гадать: что же делать?
— Счастливого вам пути, — попрощалась Элла. — Было очень приятно с вами поболтать.
И еще один вопрос не давал ему покоя: как на его месте поступил бы Хадсон Грейтхаус?
Мэтью явно собрался прыгнуть выше головы. Причем намного выше. У него попросту нет опыта в подобных делах. Мать честная! Нет, надо скакать обратно в Нью-Йорк — причем во весь опор…
Раскатистый голос Хадсона у него в голове произнес: «Лучик ты мой лунный, малахольный. Так я и знал».
Джоэл шагнул вперед и погладил Сьюви по холке. Затем поднял голову, щурясь на яркое утреннее солнце:
— Вы ведь все равно туда поедете, верно?
— Я…
Он умолк, не в силах ответить на вопрос, который вполне мог решить его судьбу. Но ведь у него с собой два пистолета, к наступлению темноты он их достанет и зарядит! Впрочем… у Джоэла с сыном тоже было два ствола — и как им это помогло?
А потом слова сами сорвались с его губ, как он и ожидал.
— Я не могу иначе, — сказал он.
— Что ж, я вас предупредил, — ответил Джоэл и тоже погладил Сьюви, после чего отошел к жене.
Лица у обоих были отрешенные. Беккеты действительно предупреждали.
— Удачи вам, — сказал он на прощанье, когда муж с женой уже отвернулись.
С этими словами Мэтью подстегнул Сьюви и поскакал на север.
Вскоре он увидел впереди нужную дорогу.
Она была узкая — почтовая карета и та с трудом пройдет. По обеим сторонам рос такой густой лес, что даже солнце было ему не указ: яркий свет здесь превратился в тусклую зеленую мглу с оранжевыми и красными вкрапленьями лиственных деревьев, сцепивших руки-ветви в двадцати футах над головой Мэтью. Сам воздух пах не свежей зеленью, а древней прелью из-под корней и лоз. Мэтью натянул поводья и замер у въезда в этот зловещий туннель — ибо дорога в самом деле напоминала туннель. Впереди она уходила чуть влево, а дальше поднималась в гору.
Сьюви под ним заворчала. Она тоже все чувствовала. Впрочем, Мэтью сам не до конца понимал, что чувствует. Просто на него что-то давило, словно на плечи ему повесили десяток суконных пальто.
Он не может иначе.
Так ведь?
Хадсон Грейтхаус на его месте поехал бы.
Не успел Мэтью пуститься по дороге хотя бы мысленно, как руки его сами хлестнули поводьями, и Сьюви поскакала вперед по-настоящему. Чуть дальше надо будет остановиться и приготовить оружие. Он ругал себя последними словами: следует поворотить лошадь и вернуться в Нью-Йорк, ведь он пока не готов к поручениям такого рода… однако он уже выходил живым из многих переделок, и весьма опасных. Даже смертельных. Шрам от медвежьих когтей на лбу — живое тому свидетельство.
Что же заставило его поехать дальше? А то, что в груди — вот дьявол! — проснулось и вспыхнуло любопытство. Если в доме на обрыве нет никакого фон Айссена, кто должен принять конверт? Десять фунтов — немалые деньги. Едва ли ему заплатили столько лишь за то, чтобы доставить послание в пустой дом! Так кто сейчас ждет письмо в доме на обрыве… в доме, принадлежащем покойнику… в этом чирее на лице земли?
Кто?
Время шло.
Мэтью несколько раз останавливался, чтобы дать Сьюви передохнуть и самому попить воды из фляги. Он подготовил пистолеты и закрепил их веревкой на седле так, чтобы они свисали по бокам.
Затем, в середине дня, следуя по дороге, которая петляла туда-сюда, словно нарисованная рукой городского пьяницы, а равно и вверх-вниз, Мэтью увидел справа огромный дуб, на толстом стволе которого были начертаны красным два слова, выцветшие от времени и воздействия природных сил, но по-прежнему пугающе различимые: «Иди прочь».
Мэтью резко дернул на себя поводья, словно его руками управлял кукольник.
Какое-то время он просто сидел, разглядывая зловещий знак и одной рукой стискивая пистолет. До него вдруг дошло, что он давно не слышал пения птиц. Стояла мертвая тишина, лишь ветер шелестел в сплетенных над его головой ветвях деревьев.
— Сьюви, — сказал Мэтью как можно тише, словно лес мог его услышать и тут же вырастить на его пути чудищ, которые немедленно на него набросятся, — я чертов дурак, согласна? — (Лошадка, надо отдать ей должное, промолчала.) — Индеец или волк это написать не могли, верно?
Тогда напрашивался другой вопрос, который только подкинул дровишек в огонь его любопытства.
Мэтью двинулся дальше. Не проехал он и четверти мили, как увидел еще одну дорогу: она уходила налево и вела к ветхому фермерскому дому, хлеву, давно разбитому молотом непогоды, остаткам забора из горизонтальных досок и пастбищу, поросшему сорной травой.
Еще час, еще один подъем и спуск, еще одна петля — и Мэтью заметил, что солнце клонится к деревьям. Неужели и в Нью-Йорке оно садится так быстро? Темнота подступала, а с ней усиливался и холод.
Тут он увидел висельника.
Мэтью едва не уткнулся в него лицом, когда Сьюви одолела очередной поворот, и он никогда не признался бы Хадсону Грейтхаусу, что успел с перепугу слегка обмочить свои дорогие светло-серые бриджи, пока не разглядел, что висевший над дорогой человек сделан из соломы и одет в грязные лохмотья.
Мэтью вновь осадил Сьюви. На сей раз она тихо заржала, фыркнула и хотела попятиться.
— Тише, тише, — сказал он, обращаясь не только к благородной кобыле, но и к самому себе.
Соломенное пугало, висевшее на старой выцветшей веревке, закачалось на ветру.
Мэтью вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. В этом не могло быть сомнений: загривок явственно покалывало. Он повернулся в седле и посмотрел назад. Никого — только лес и дорога, дорога и лес. Посмеет ли он крикнуть? Посмел:
— Есть тут кто?
Может, из леса за ним следит индеец? Если так, то увидеть его невозможно, пока он сам не захочет показаться, а этот — или эти — явно не хочет.
Мэтью вновь осмотрел висящее перед ним пугало. Он здесь не один, это точно. Повернувшись направо и обращаясь к лесной чаще, он громко произнес:
— Я приехал по делу! Я никому не хочу зла, но вынужден ехать дальше! Слышите? Соломенное пугало меня не остановит!
Конечно, ответа не последовало, но Мэтью его и не ждал.
— Я поехал! — добавил он. И тут ляпнул такое, о чем сразу же пожалел: — Имейте в виду, я вооружен! У меня с собой два пистолета!
Сделав это глупейшее заявление и тем самым сообщив врагу, что в запасе у него всего два выстрела (да и то если повезет и оружие не даст осечки, как нередко бывает), «решатель проблем» из Нью-Йорка стиснул зубы и бросил вызов паркам, плетущим его судьбу, — двинулся дальше. Даже набрался храбрости и дал тумака соломенному пугалу (отчего оно, конечно, качнулось и врезалось в него самого, прежде чем он успел отъехать).
Сьюви несла Мэтью вперед, а мгла вокруг сгущалась бледными красками. Затем наступила темнота, окутавшая дорогу почти непроглядным, иссиня-черным одеялом; внутри у Мэтью все сжималось, а Сьюви все сильнее нервничала. Растущая луна, проблескивавшая сквозь высокие кроны деревьев, оставляла на дороге чуть более светлые, чем все остальное, пятна, однако Мэтью понимал: если Сьюви оступится, это может положить конец и его путешествию, и, вероятно, жизни.
Он понятия не имел, который час, и жалел, что нет какого-нибудь способа найти и держать перед собой фонарь. Он начал всерьез подумывать, что десять фунтов — маловато за сломанную лошадиную ногу и жизнь молодо…
Его размышления были неожиданно прерваны, когда Сьюви прошла очередной поворот и дорогу им перегородил человек с фонарем.
Мэтью придержал лошадь. Человек был высокий, широкоплечий, с черной бородой и в одежде из каких-то сшитых между собой одеял. Ноги замотаны тряпками и стеблями лиан.
— А ну живо с лошади, — скомандовал он громоподобным голосом (для полного сходства не хватало только удара молнии).
Мэтью помедлил. Одну руку он уже держал на рукояти пистолета, но тут из леса начали выходить люди. Некоторые были с фонарями, другие молча стояли на границе света и тьмы. Мэтью с ходу насчитал шесть мужчин и четыре женщины, все — крайне запущенного вида, в грязных тряпках и лохмотьях.
— Даже не пытайся взвести свой пистолет — не успеешь, — сказал первый таким тоном, что у Мэтью не возникло ни малейших сомнений в правдивости его слов.
Мэтью спешился, с некоторой долей признательности высшим силам заметив, что оружия в руках этих людей нет. Впрочем, некоторые из обступивших его мужчин и женщин пребывали в столь плачевном состоянии — одни жилы, кости и нечистые лохмотья, — что сами походили на смертоносное оружие.
Главарь (а он явно был главарем этой шайки) приблизился. Мэтью едва не вжался в лошадь, ибо лицо под черной копной засаленных волос было поистине звериное: низкий покатый лоб, лохматые темные брови, глаза черные, как гарь греха, седые пряди в жесткой бороде. Он так близко поднес факел к лицу Мэтью, что едва не спалил ему волосы. Остальные члены этой странной компании понемногу брали их с лошадкой в кольцо. Сьюви храпела и пыталась вертеть головой, так что Мэтью становилось все трудней держать ее под уздцы.